Дифракционная решетка

Иногда нет-нет, а вспомнишь людей, повлиявших на твое становление. Проще сказать учителей. Одного я вспоминаю регулярно. Николай Петрович Коняхин. Встреча с этим прекрасным человеком должна была состояться в самые первые сентябрьские денечки, но оттянулась на пару месяцев. Всех студентов первого курса взяли и увезли в совхоз Мордвес. На уборку черноплодной рябины. Такой интересный ход со стороны руководства универа. Неплохой, в принципе, раскладец. Познакомиться с сокурсниками еще до учебы, в неформальной обстановке, мне показалось прикольным. Что-то наподобие пионерского лагеря, только для взрослых.

Там мы, естественно, все перепились, позанимались «спортом» с противоположным полом и немного поработали на благо совхоза. По мере возможности. Как оказалось, мои возможности были одни из самых скромных на потоке. В итоге 45-дневной командировки я еще и остался должен совхозу. За усердное харчевание. Поработал на славу. Подходя к кассе, я уже представлял, как куплю пять катушек «Свемы», запишу на них кучу музла и буду слушать все это, валяясь на диване с какой- нибудь мармеладкой. Из кассы вылезла дуля и немолодая девушка с длинным носом выдала:
— Пришел. Работник хренов. Или вноси 19 рублей или иди отсюда. Со стипендии вычтут.

И вычли. Не забыли. Обезжирили. Ладно. Это, конечно, все лирика. Теперь про Николая Петровича.

После веселых денечков на природе в учебный процесс мы вливались тяжело. По всем направлениям. Самым страшным оказалась физика. На первом семинаре Николай Петрович просто так поставил параши всей группе и сказал, что мы гавно, и если не будем посещать лекции, все студенты отправятся в армию, а студентки — пойдут в уборщицы. Зачем он пугал армией, я не понимал. Она и так была неизбежна. После первого курса мы все преспокойно туда уехали.
Дальше — интересней. Суров оказался преподаватель не на шутку. Первый семестр я еле отскочил. Семинары и лабы Коняхина представляли собой некое чистилище, пройти через которое считалось, чуть ли не подвигом. А мне подвигом вдвойне. Как выяснилось, летом я имел неосторожность пару раз отъ@бать дочь Николая Петровича. Естественно я не знал, чья дочь была та симпатичная нимфа. В конце концов я технично слился. Как всегда. Но трагизм заключался в том, что девица реально запала на меня и все-таки нашла в стенах университета. Получился скандал, и как назло свидетелем сцены стал мой злой преподаватель Коняхин. По совместительству папа потерпевшей. Таким образом начался новый этап моей студенческой жизни.

Я стал «любимцем» Николая Петровича. И это не радовало. Физика давалась тяжело, несмотря на все мое усердие. Интересных эпизодов за пару семестров накопилось масса, но на одном все же остановлюсь.

Лабу по оптике я заранее скатал у студентки из параллельной группы Ленки Дубининой. Несколько раз проштудировал данные, зная звериный нрав Николая Петровича и свой особый статус неофициального зятя. Предстартовое волнение конечно присутствовало. Дело в том, что я в душе не @бал о чем эта лабораторная. Дифракционная решетка какая-то. Преломление света на спектры. Ленка разрулила так:

— Черный, ты не ссы. Смотри в прибор и заполняй таблицу. Данные я тебе железобетонные дала. Коняхин мне четверку поставил без «бэ».
— Подводных камней никаких нет, Лен?- с опаской спросил я.
— Вот дурак, — засмеялась Ленка и порысачила в столовую.
«Ну, ладно. Прорвемся», — подумал я. — «Не первый раз»

Лаба началась по-будничному. Все расселись по местам. На столах спектроскопы — невиданная доселе для меня хуерга.

Я резво взялся за дело. Первым из группы уткнулся в спектроскоп и начал заполнять таблицу. Самое странное было то, что в спектроскопе, кроме пугающей темноты, я нихуя не видел. Но, несмотря на этот пердимонокль, я уверенно записывал показания.

Подходит ко мне Николай Петрович. Долго наблюдал, как я усердствую, затем спросил:

— Чернов, а ты что там пишешь?

— Николай Петрович, как что? Преломление света фиксирую.

Коняхин посмотрел на меня как на гавно.

— Чернов, а у тебя прибор в сеть не включен. Как ты что-то можешь видеть?
Это пиздец. Приехали..

— Ой, Николай Петрович, извините, не выспался. Сейчас всё будет.

Николай Петрович берёт авторучку и пишет мне в тетради «МОШЕННИК»

Включаю резко прибор в сеть и опять смотрю. Вид лучшее — огромное белое пятно.
Я деловито начинаю писать какую- то х@ету на листе.

Коняхин:

— Чернов, а теперь ты что пишешь?

— Как что, Николай Петрович? Показания.

-Чернов, какие показания, когда у тебя дифракционная решетка на столе лежит. Её надо в прибор вставить.

Пиздец. Приплыли. В тетради тут же появляется надпись «МОШЕННИК В КВАДРАТЕ». Затем следует просьба покинуть помещение.

Лабу эту я сдал. В индивидуальном порядке. Позже. Но подход к учебе поменял кардинально. Физика впоследствии стала моим любимым предметом. А самым уважаемым преподавателем — Николай Петрович. По душам мы поговорили и о его дочери. Шаболдой она оказалась. И, в принципе, претензий ко мне не было. Только просьба не @бать ей мозги. И решить вопрос кардинально. И я решил.

После армейки я восстановился в университете. Первым делом спросил у новых сокурсников про Коняхина. «Как он? Зверствует?»
— Умер он. — отстранено ответила одна из студенток. Сейчас Борщан физику ведет.

Мне стало как-то не по себе. Я жутко расстроился. И даже набухался в муку в тот день.
Но жизнь продолжалась.

Много людей помогли мне получить образование и, что говорится, встать на ноги. Я им безмерно благодарен. Но Николай Петрович стоит особняком и нет-нет, всплывают воспоминания о нем и том беззаботном, как оказалось, времени.