Пока не ветрена земля (книга 2, часть 3)

часть 1

часть 2

Отразившееся в чёрной воде канала лицо показалось Матвею маской Пьеро. Он наклонился над парапетом, всматриваясь: может, это кто-то разглядывает его оттуда, из глубины? Вода под ладонями ветра пошла мурашками, мурашки пробежали и по телу Матвея. Разом покончить с тоской, одиночеством, безысходностью. Никто и не вспомнит...

— Юноша, что Вы хотите сделать?

Матвей резко обернулся, ударившись коленом о парапет. Юноша... Это, пожалуй, слишком. Он готов был нагрубить, но осёкся.

Немолодая женщина, почти старуха. Из-под низко надвинутого платка выбилась белая прядь, прозрачные пронзительные глаза — нойда?

Нет, он сходит с ума: не она, конечно, да и как она могла бы здесь оказаться?

— Юноша, вы мне не ответили. Вы хотели...

— Просто смотрел.

— Не надо смотреть на воду в этом месте. Это нехорошее место, и вода здесь нехороша — тянет к себе, многих утянула и...

Матвей, не слушая, нетерпеливо, может, даже не вполне вежливо, перебил:

— Простите, а я не мог Вас где-то видеть?

— Отчего ж не могли, очень даже могли — Вы же из этих, из учёных?

— Ну... да.

— А я тут у ваших убираюсь, вон в том доме — у них там притон, что ли, какой — братство называется. Вы не оттуда ли?

— Я из Академии Наук.

— Не из этих, значит? Ну и славно, а то у них там, знаете, серой тянет.

— Это в каком же смысле?

— Ну, нечисто там. Не знаю, что делают, а только нехорошее — точно! Я уж уйти хотела, да деньги нужны, вот, терплю. А Вы туда не ходите, не надо.

— Да я и не собирался. Но всё-таки — что они такое делают, что даже серой пахнет?

Они уже шли рядом вдоль канала, Матвей подстраивал шаг под спутницу и недоумевал, почему втянулся в разговор.

— Ну, говорю же — не знаю. Я ведь убираюсь, пока их нет. О чём говорят, не слышала, бумаг они вроде не оставляют, разве вот шкап несгораемый — так заперт всегда, не знаю, что там. А главного, бывает, застаю — мутный такой, тёмный. Только что рогов не видать. Но ласковый, обходительный, гостинцы мне когда-никогда даёт. Я их не ем — боязно. Возьму, да потом нищему какому с молитвой отдам — думаю, нищему-то беды не будет, куда уж боле.

Матвей улыбнулся такому наивному здравомыслию.

— И как зовут главного, не знаете?

— Отчего ж? Это знаю, представился он мне, когда нанимал: Александр Василич его звать.

Какая-то мысль мелькнула, но Матвей не успел её додумать — женщина остановилась возле дома, в котором он с удивлением узнал типографию. Так это здесь обосновалось загадочное братство?

— Мне сюда, — сказала негромко, тронув за рукав. Матвей ясно увидел сочувствие в прозрачных глазах.

Он вздохнул, слегка поклонился:

— До свидания, спасибо за прогулку.

— Погоди... Тебя как звать-то, — переход на «ты» был неожиданным, но Матвею почему-то стало тепло.

— Матвей.

— Ты, Матюша, на воду-то больше попусту не смотри, ты молодой, жить надо. Лучше ищи своих.

Его не удивили эти слова, он как будто ждал их.

— Я не знаю, где искать.

— А когда знаешь, так и искать незачем. Порасспроси, люди всегда след оставляют. Надо найти, не годится тебе одному быть. Только с этими — она кивнула на здание — дружбу не води, да и просто не рассказывай им ничего, держись подальше. Хоть и учёные люди, но тёмные они, и дела их тёмные. Ну, иди с Богом, счастья тебе.

Матвей хотел поблагодарить, сказать, что понял, что будет искать...

Силуэт странной этой незнакомки слился с серой стеной, потом тень мелькнула в высоком арочном окне — и словно не было никого рядом ещё несколько мгновений назад. Даже шагов не слышал.

Мистика... или он действительно сходит с ума? Может, приснилось? Матвей коснулся пальцами щеки, ощутил влагу — вот же, он чувствует холодную морось, ветер... Они шли по набережной, разговаривали, никакой это не сон! Но откуда она знает?.. Или он сам рассказал, просто не помнит?

Он сделал шаг к парапету — есть ли отражение? Одумался, подошёл к типографии. Окна были темны, неярко светилось только одно на втором этаже. Матвей приблизил лицо к серо-чёрному стеклу: бледная маска, растрёпанные волосы — но есть, есть, он не призрак!

Поднял голову, посмотрел на светящееся окно. Братство, Александр Васильевич... Неужели Барченко? И Штерн, верно, с ним. Серой тянет... В типографии почему-то заседают. Тёмные дела творят. Его это не касается, он должен найти своих, так она сказала: «когда знаешь, где, то и искать незачем». И ещё: «люди всегда след оставляют».

Через несколько дней, заручившись согласием вице-президента Академии Наук Глеба Максимилиановича Кржижановского, он отправился в Хельсинки «для проведения расследования и оценки результатов экспедиции 1922 года под руководством А. В. Барченко в район Ловозера и Сейдозера». Цель, конечно, расплывчата, однако Матвею удалось убедить Кржижановского, что проведённую без уведомления Академии Наук при странных обстоятельствах и в неясном составе экспедицию стоит проверить. Доклад по её итогам вызывал серьёзные сомнения, а между тем, копии сего доклада распространялись широко, в том числе и заграницу. Как Матвей намеревается эту проверку осуществить, Глеб Максимилианович не поинтересовался.

Пакт с Финляндией о ненападении недавно продлили на 10 лет, но инциденты на границе случались постоянно и, кажется, даже участились. Матвей подумал, что начнись война — и он, вероятно, не сможет вернуться. А надо ли возвращаться? Никто не ждёт его, а всё, что ему дорого и все, кого он хотел бы видеть рядом, могут находиться только по ту сторону.

Пестерь с рукописью, завёрнутый в тётушкину шаль, и поверх, для большей сохранности — в его тёплое пальто, он вёз с собой. Очень надеялся, что досматривать пограничные комиссары будут не пристрастно. В конце концов, он же учёный — везёт научные материалы. К тому же на финском языке. В крайнем случае, скажет, что в дар Университету.

Но всё обошлось. Никто не досматривал, не придирался, граница вообще создавала впечатление умирающего рынка, где разорившиеся торговцы спешно собирают с прилавков последний товар, не обращая внимания на случайно забредших покупателей.

Первый, кого Матвей увидел, войдя в приёмную ректора Хельсинкского университета, чтобы представиться и передать письмо от Кржижановского, был Артемий Викторович Штерн.

«Единое трудовое братство» вело активную и разностороннюю деятельность. Широкий разброс «научных изысканий» обеспечивал его участникам неплохой доход. Штерн, чьи интересы после не слишком плодотворной экспедиции стали потихоньку размываться, неожиданно для себя с энтузиазмом погрузился в мистические исследования и изучение методов воздействия на человека, на которых, как оказалось, можно зарабатывать. Благодаря многочисленным связям с иностранными учёными, у него была возможность расширять влияние общества за границей. Он бы с большей радостью занялся этим при личных встречах, но возраст уже не располагал к длительным поездкам. Тем не менее, не использовать имеющийся потенциал было бы неразумно, и старшие чины Братства решили, что профессору стоит переехать на время в Финляндию, почитать лекции в университете в Хельсинки — благо, Штерна там знали и приняли с почётом. Это позволяло ему, не привлекая к себе лишнего внимания, вроде бы в рамках научной деятельности Университета, встречаться с иностранными коллегами в интересах Братства. Надо сказать, в Финляндию те ездили более охотно, чем в Советскую Россию.

Доклад Штерна по результатам экспедиции в район Русской Лапландии уже несколько лет привлекал внимание видных учёных из Англии и Германии. У профессора завязалась длительная и подробная переписка с известным религиозным философом и оккультистом Фридрихом Хильшером, которого, помимо антропологических гипотез, изложенных в докладе, очень заинтересовали исследования саамских ритуалов и поверий. Штерн упомянул о первой своей неудачной экспедиции в Лапландию, о странной потере памяти, и Хильшер настоятельно советовал ему попытаться выяснить, что послужило причиной. Может быть, он попал в плен к какой-то общине и подвергся воздействию местного шамана? Или его чем-то опоили? Штерн и сам хотел бы узнать, но ведь столько лет прошло. И всё же настойчивость именитого коллеги разбудила в нём былые амбиции.

Сейчас он собирался испросить согласие ректора на формирование небольшой этнографической группы, которая занялась бы сбором местных сказаний, песен, шаманских обрядов, а также поиском возможных памятников письменности в окрестных деревнях и общинах. В случае успеха... Профессору виделись яркие картины конференций и симпозиумов с ним в главной роли. Почти угаснувшая надежда на обретение новых почестей и благ начинала оживать под притягательным взглядом золотого тельца.

Матвей узнал Штерна сразу. Тот постарел, иссох, в глазах появился немного мутный лихорадочный блеск, но брезгливая складка губ, решительный подбородок, вскинутые словно в недоумении брови не позволили ошибиться. Штерн посмотрел на вошедшего — и Матвею показалось, что за шиворот ему прыгнула лягушка.

— Вы к ректору? Он будет в течение получаса, — профессор не узнал своего бывшего секретаря, — можете подождать здесь, зайдёте после меня.

— Спасибо, мне не к спеху, я попозже...

Матвей не оборачиваясь нащупал ручку, толкнул дверь и выдохнул, только плотно её прикрыв.

Что теперь делать? Позволят ли ему проводить расследование фактически против Штерна в присутствии самого Штерна? А может, он здесь ненадолго, заехал по каким-то университетским делам? Всё равно, надо сначала узнать всё, а уж потом идти представляться.

Матвей неплохо знал в Хельсинки только одного человека — своего давнего спасителя, по-прежнему работавшего на кафедре антропологии. К нему и обратился.

Да, Штерн читал курс в Университете — это известие Матвея очень расстроило. Работать фактически бок о бок и остаться неузнанным невозможно. И вообще, быть рядом с профессором — более чем неприятно. Но и уехать ни с чем Матвей не мог.

— Ты же антрополог по специальности? — вывел его из задумчивости коллега.

— Нет... историк, — Матвей сказал по какому-то наитию, словно не желая иметь ничего общего с бывшим своим наставником. Впрочем, почти не погрешил против истины — курс истории он всё же прослушал.

— Это тоже хорошо! Мы второго июня, уже через четыре дня, едем в Германию, в Мюнхен, там проводится интереснейший симпозиум по расологии. Гедин из синьцзянской экспедиции вернулся, будет доклад делать. Вирт, Хаусхофер — с новыми исследованиями. Могу посодействовать.

Из трёх названных фамилий Матвею знакома была только одна. Свен Гедин — путешественник, географ, когда-то был членом Русского географического общества. Лет десять назад даже приезжал в Петроград... нет, уже в Ленинград. Встречался с Луначарским, прочитал несколько публичных лекций. Невероятно, даже глупо — но Матвей усмотрел в этом шанс.

— Да, конечно! Было бы просто замечательно!

— Завтра у нас заседание кафедры, я тебя представлю. Думаю, возражений не будет.

— А кто ещё едет? — Матвей боялся услышать уже почти ненавистную фамилию.

Коллега назвал троих, Штерна среди них не было.

— И ещё четверо студентов — каждый из нас берёт одного, в качестве ассистента, ну и польза для них несомненная. Кстати, подумаем, тебе бы тоже помощник нужен. Завтра решим. 

Назавтра всё решилось действительно легко. Никто не возражал, вопреки витающим в политических кругах антироссийским, вернее, антисоветским настроениям, против участия представителя Российской Академии наук. Матвей мысленно поблагодарил родной «рассадник контрреволюции» за подходящую для такого случая репутацию.

Потом пошли в аудиторию, где один из преподавателей вёл семинар. Посовещавшись с ним, коллега Матвея попросил:

— Тойво Вартанен, выйдите, пожалуйста, сюда.

Из третьего ряда поднялся высокий юноша с тёмными вьющимися волосами, прошёл к кафедре, слегка поклонился и вопросительно оглядел преподавателей. Цвет его немного раскосых глаз напомнил Матвею лесное озеро.

Фото: здание с богатой историей, на момент повествования там располагалась типография №21 имени Ивана Фёдорова. Фото сделано несколькими годами ранее, фотографии именно описываемого периода найти не удалось.