Туда, где смерти нет

Антона я нашел в дежурке, в общей спальне. Он сидел, привалившись к спинке кровати и перебирал струны, мягко выводя «Дочь самурая».

«...Становятся тихими звуки от края до края.

Возьми себя в руки, дочь самурая! Возьми себя в руки.
От края до края становятся тихими звуки...»

Голос у друга был сильный, успокаивающий, как у Левитана. Ему бы диктором или в рекламе работать, а он со мной в лётное подался.

— «Я буду смеяться до тех пор, пока не взорвется моя голова.
Я буду смеяться пока голова не взорвется...» — Антоха аж глаза прикрыл, чисто Васильев на сцене.

— Ну все, стопэ, — я ткнул его в плечо, — Пацаны и так хмурые ходят, а ты тоску здесь развел. Лучше классику, из Цоя что-нибудь.

Тоха хмыкнул и начал «Кукушку». Вот ведь засранец! Мне осталось лишь пожать плечами. Дежурство в условиях военных действий ведь только процентов на десять состоит из подвигов, остальные девяносто — рутина и убивающее ожидание. Но зато какие это десять процентов! Когда начинает реветь сирена, у каждого в голове вертится, что вдруг сегодня — ну вдруг — именно он на базу больше не вернётся.

Видимо, что-то такое Антон заметил у меня в лице, потому что отложил гитару.

— Че, Дим, к Кирсанычу ходил?

— Ага, вот только из медпункта. Спасибо тебе, что надоумил заглянуть в столовку, иначе бы сдал меня Кирсаныч командиру.

— Да-а, спросить, что было на гарнир для проверки и не свистит ли наш дорогой военлёт на тему покушать, это наш дохтур любит, — рассмеялся друг.

Стены комнаты летного состава были увешаны стендами с характеристиками самолетов. И обязательный атрибут дежурных звеньев в инженерно-авиационных ВВС — портрет капитана Елисеева Г., который первым в истории реактивной авиации совершил таран нарушителя. Нарушитель был уничтожен, а капитан посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. Было это в далеком 1973 году. Картинки мозолили глаза летчикам каждый день. Я лично против ничего не имел. Таран, так — таран.

Сидеть в четырех стенах было невыносимо, поэтому мы вышли и уселись на ступеньки. Жопа на наших комбезах уже начинала протираться, но менять форму на новую никто не рисковал. Когда каждый день ожидаешь боевого вылета, надевать «нелетавшее» дураков нет.

Мы дымили и смотрели, как техники обихаживают наши «громокряки». Носы у них сплюснутые, поэтому самолеты похожи на уток. Техники ласково называют их утятками, а мы с Антоном, как образцово воспитанные на мультиках про Черного Плаща, сразу окрестили их «громокряками».

— Тох, ты знал, — я выдохнул дым и устремил взгляд в небо, — что утка у многих народов мира считается символом вечной жизни?

— Да как-то не задумывался на этот счет, хотя слышал где-то, что мир появился из яйца.

— В славянских мифах говорится, что мир породила утка. Это вот даже в сказках осталось намеками. Кощей почему бессмертный: смерть в яйце, яйцо в утке, утка в зайце...

— Заяц в шоке! — заржал Антон. Наш хохот прервала сирена. Острый вой вспорол воздух над базой, и в окнах дежурного домика замелькали силуэты.

— Ну наконец-то, — мы вскочили и Тоха побежал облачаться из готовности № 3 в готовность № 2, а я двинул в сторону самолетов.

****

Небо и земля менялись местами под немыслимыми углами. Воздух везде был прошит строчками автоматических пушек.

— Символ вечной жизни, говоришь? — голос Антона в шлемофоне был глухим. Как второй пилот и штурман-оператор, Тоха отслеживал цели. Мы вышли на огромный бомбардировщик противника с сопровождением. Положение складывалось хреновое. Нас обложили и гоняли по небу, как каких-то воробьев. Я заложил очередной вираж.

— Вижу цель.

— Давай.

Строчка нашей ГШ-ки перекрестила борт одного противника и разбила окно кабины. Машина накренилась и рухнула вниз. Тут же нашего «утенка» тряхнуло и потянуло в сторону. Я вцепился в штурвал и пытался выровнять самолет.

— Как состояние? Чё РЛС-ка молчит? Тох? — Я обернулся к Антохе и побледнел. Окно с его стороны разнесло, а мой друг лежал, запрокинув голову и прижимал левой рукой обрубок плеча.

— ТОХА!

Его приглушенный голос раздался в шлемофоне.

— Дим, ты их видишь?

— КОГО?!

— Ребят. Вон Сашка, Леха, Мишаня. Наверх идут, на своих «утятах».

— Куда идут?! Тох, не молчи!

Тяжелое дыхание в ушах.

— Туда, где смерти нет...

Самолет выровнялся, рядом с нами промелькнула ракета. Я взял круто вверх и сделал петлю. Тоха не отвечал больше. Дурацкая нашивка на его комбезе, с рисунком резинового утенка в черных очках, пропиталась кровью.

Перед глазами показалась «спина» вражеского бомбардировщика.

Нос моего «громокряка» нацелился на противника. Я прикрыл глаза и оттянул штурвал. Символ вечной жизни, значит?