Зависимость

— Пап, а почему вы с мамой русские, а я монголка? — Вика вскинула русую кудрявую головку и желто-зелеными глазами с удивлением посмотрела на обожаемого папочку, который, словно турецкий паша, развалился на диване.

— А тебя в роддоме подменили. Нашего сына забрали твои настоящие родители... украли, можно сказать, ненужное нам подсунули, — отец с удовольствием потянулся и с нескрываемой насмешкой добавил, — не на помойку же тебя выкидывать.

Говоря это, он забавлялся реакцией трехлетней дочери: ему нравилась такая игра. Вики всегда смотрела на него с таким обожанием, что принимала любую ересь за истину, а глупость всегда смешна. Разве нет? Вот стоит перед ним, такая маленькая, такая кукольно красивая, а уже с характером. Не плачет, как обязательно сделали бы другие, а просто сильнее сжала губы. И что из нее потом получится, кому нужна будет норовистая кобыла...

Девочка, действительно, не плакала, а, пытаясь осознать предательство и собственную никчемность, застыла, перестав дышать. Стала на миг каменной фигуркой, коих понаоставляли в степи древние тюрки.

— И ты должна быть нам благодарна за это, — добавил он. — Хорошо учись, помогай маме. Беги, принеси мне чай.

Ребятенок кивнула и покорно поплелась на кухню. Ее изначально не такой уж счастливый безопасный мир исчез — и если она не нужна настоящим родителям, то должна сделать так, чтобы и эти не отказались от нее. Ничего, она уже большая, надо будет, залезет на стул, но достанет с полки сахарницу...

 

Много лет спустя...

— Смотри, какая ты здесь забавная, — мать Виктории, красивая в любом возрасте женщина, рассматривала распухший от слепков памяти семейный альбом и улыбалась. — Я помню тот день... Тебя тогда пришли сватать наши соседи. Как я потом боялась, что мою трёхлетнюю девочку просто украдут...И цветы ещё не забудь полить.

Девушка только вздохнула. Для нее уже давно любое пожелание матери рассматривалось, как воля свыше: забыть или не сделать что либо из этого списка было за гранью фантастики. Мать, в свою очередь, прекрасно знала, с какой отдачей и как безупречно выполняет дочь любую работу, но считала своим долгом вмешаться и подсказать, научить, хотя сама до подобных занятий снисходила редко. Ее долг воспитывать и контролировать: слишком уж она своевольная, на все у нее свое мнение. На самом деле мать видела в Вике отца, на которого долгие годы копила обиды, ещё видела странный непонятный сплав красоты, спокойной уверенности и чего-то особенного, от которого даже тигр добровольно превратится в домашнюю кошку... И рядом с такой поневоле чувствуешь себя циничнее и старше, а ведь и не жила толком.

Виктория уже закончила борьбу с пылью и теперь ползала под столом, натирая до почти канонического церковного блеска резные деревянные завитушки, когда мать вспомнила о таблетках. Девушка выползла из-под столешницы, метнулась на кухню и принесла на подносе пирамидку из картонных коробочек и хрустальный бокал: для здоровья нужны положительные эмоции, а целительная радость складывается из таких вот мелочей. 

По скорби и мучениям прием лекарств был в списке страданий, за которые ещё при жизни можно было засчитать эту женщину-мать великомученицей. Из-за сведенных к переносице бровей лицо ее как-то уменьшалось, взгляд всегда выражал укор, а губы дрожали. Положив руку на горло, она то молча жаловалась, что вода была недостаточно теплой, или что таблетка застряла где-то внутри. И это не был показушный театр: не могла же она быть вруньей — приходилось страдать по-настоящему.

Ещё в страданиях значилось воспитание. Почти дзен, почти искусство шлифовать мрамор. Не прикасаясь к таблеткам, мать взяла в руку детскую фотографию:

— Ты здесь такая куколка...А ведь всегда была кошмарным ребенком. Пока тебя вырастила — сколько горя натерпелась.

Вика на миг опешила:

— Ты о чем? Что такого я делала? В школе отличница — так вы это воспринимали, как норму. Никаких требований что-то купить, сомнительных друзей и вредных привычек. Я такая правильная была, что от той образцовой эталонности до сих пор скулы сводит.

— Скажи еще, что выдумываю! Когда ты с Олегом встречалась, я такое пережила, — возмущаясь, мать взволнованно выцарапывала капсулы из блистера и демонстративно кривила лицо, пытаясь проглотить горку фармы. — Он был тебе не пара!

— Ну, так и надо было отдать меня замуж в детстве. Получили бы приличный калым — и не мучились бы с воспитанием. Я все равно для вас второй сорт. Сколько не делай, хоть из кожи вылези — похвалы не будет. Да вы меня ругали за то, за что потом хвалили других детей, — Вика не плакала, нет. Годами растущая в ней обида только обозначила свое присутствие, но...не сейчас. И не здесь.

— Ну, что ты говоришь. Ты русская, выходить замуж за человека другой национальности, вероисповедания, менталитета...Где твоя гордость? Если мы и жили то в Монголии, то в Турции, то в Казахстане, то бог знает где — это не означает, что можно делать все, что вздумается. Понахваталась дикарских привычек, что твой отец... свои традиции ценить надо.

— Мам, ну при чем здесь это? — огорошенная градом обвинений девушка на миг потеряла способность говорить, но потом долго вынашиваемая боль, наконец, выплеснулась, грозя испортить с таким трудом создаваемые и оберегаемые отношения. — Скажи, почему отец называл меня приемным ребенком? И ещё, что я никому не нужна?

— Ах, это, — мать погладила ладонью фотографии, — ты была такой глупенькой, такой смешной, наивно верила всему, что мы тебе говорили. И сразу становилась такой послушной...В общем, мы были избавлены от детских капризов.

***

Егор был старшим товарищем Виктории, не другом, братом или заменителем отца, а тем человеком, рядом с которым просто хорошо быть. Он знал, как целенаправленно ломали девушку, поэтому никогда не осуждал, не критиковал или воспитывал — нет, он просто был рядом. Поддерживал мудро и аккуратно, без препарирования души, часто становясь невидимым буфером между ней и агрессивным миром. Им обоим удалось избежать низменной влюбленности — это были красивые уважительные отношения. Со взаимной благодарностью и соблюдением необходимой дистанции, чтобы ненароком не ранить.

Ради него Вика готова была на многое. В каком виде бы не нужна была ее поддержка — капельницы, сумки в больницу с продуктами, эскорт, утешение...да хоть стриптиз на пилоне — она это сделает. Жаль только, что ничего этого и не требовалось. Егор просто был рядом, он стал для нее призрачной надеждой, что когда-нибудь мир станет добрее.

Они пили чай с какими-то восточными сладостями и пахлавой, которые Вика, конечно же, приготовила сама.

— Охота тебе с таким возиться? — восхищённо пробормотал друг, поглощая очередной кулинарный шедевр, — Удивляюсь твоему терпению...

— Что есть, то есть. Из моего терпения давно можно было верёвку свить, а потом повеситься. Извини, что-то я ядовитая сегодня, сама же порчу себе день.

— Маман приходила? Ты же вчера у нее была. Что понадобилось ей на этот раз? — умом Егор понимал, что в детстве девушка не получила необходимой любви, и уровень ее самооценки порой приближался к абсолютному нулю, и она никогда не оставит мать, но иногда вежливость и хладнокровие отказывали.

— Сегодня она вспомнила, что ей срочно нужны брюки, которые могу посадить на фигуру только я. Ещё я ем всякую гадость, не бегаю по утрам и, наверное, поправилась — поэтому она привезла жутко полезные брокколи, спаржу и творог, который я скоро возненавижу, — Вика отставила чашку и вздохнула.

Мать приехала, когда Виктория ещё нежилась под одеялом. И пока она была в душе — проверила переписку в телефоне, заглянула в шкафы и холодильник. Это не было простым любопытством, она считала, что такова истинная материнская любовь, и только так можно уберечь дочь от сомнительных связей и разврата.

— Так ты после разговора с матерью не успокоилась? — мужчина давно был вхож в семью, видел и слышал многое, а догадаться, что девушку в очередной раз морально раскатали в блин, было несложно.

— Да нет, я научилась с этим справляться. Мама у меня манипулятор ещё тот, а любимая игра у нее — страдание. Рассказывала мне, что всю ночь кашель был, а когда спросила, почему таблетку не выпила, ответ был "вставать не захотела".

— Замаскированный упрек, что ты продолжаешь жить отдельно?

— Он самый. Но я не из-за этого расстроилась: дождь на то и дождь, чего на стихию обижаться. Мне Алик цветы прислал и открытку, — Вика сняла золотистый кусок картона и протянула другу.

Егор давно знал этого представителя местной богемы. И ждать чего-то хорошего от самовлюблённого гада не собирался. 

— ...читаю умных

    и очень глубоких 

    и так тоскую по твоим упрощениям

    но рядом уже чужие с тобой(с)

Это комплимент умению видеть суть и донести до собеседника идею понятным языком, или такое у Алика упрощённое двумерное понимание тебя? — мужчина не хотел расстраивать хозяйку, но и не спросить не мог. — Хотя в целом стих хорош, можно было бы засчитать его как признание...

— Какое признание, я — диковинная зверушка, со своим мнением, идущим вразрез с мнением большинства. И недостаточно хороша для него, как спутница. Стихов не пишу, картин детокормящим органом не рисую. Куда мне с моим умом, как у ракушки, постичь особенности Мироздания или разобраться в хитросплетениях интриг древнегреческих богов, — Вика улыбнулась. — Давай не будем о грустном. Цветы красивые, а портить жизнь кому-то собственной потребностью в теплоте с риском попасть в очередную зависимость... не хочу. И новых игр в отношения тоже.

— Тогда завтра ты идешь со мной на закрытую вечеринку. Очень модное заведение и, не волнуйся, нас никто не узнает, — Егор положил на кружевную салфетку украшенную камешками черную полумаску. — Заеду за тобой в девять, внешность измени, пожалуйста.

***

Алик страдал. Он болезненно относился к критике и не мог жить без обожания поклонниц — а в хандрящем Питере в достатке было и того, и другого. Барышни падки на заумных поэтов, особенно ежели оные из культурной столицы. Талантлив ли он был? Возможно. Хотя для кого-то вчитываться в хитросплетения его букв без толкового словаря было мукой: в его стихах, похожих на шарады, часто отсутствовал цепляющий душу смысл, — его настоящее творчество заставляло сильнее биться сердце и плакать от сострадания. Вот только настоящее в наше время не особо кому и нужно, и поэт-модернист нашел свою литературную форму, золотую жилу, не в смысле денег, а в смысле возможности купаться в золотой пудре сомнительного почитания.

Он был умным человеком и страдал от фальши, в которую когда-то сам с удовольствием нырнул, а теперь, запутавшись в богемной тине, хотел бы выплыть — да не получалось. Перепробовал наркотики, групповуху и садо-мазо, уходил в запой, был женат несколько раз, а бесконечные романчики для обложки с обязательным путешествием по миру и отчетом в Инстаграмме...сколько их было. От пресыщения хотелось острых ощущений и чего-то искреннего, настоящего. И настоящее было. Презрение, каким его окатила Виктория. Высокомерная насмешка над его очередной расфуфыренной словесной халтуркой. И чуткое улавливание боли в тех редких творах, которые остались непонятыми толпой.

Алик был зол, заинтригован и влюблен одновременно. Ему хотелось добиться восхищения, покорить и наказать своенравную и независимую девушку. Что сказать, бес развлекался на славу: такой поток унижений мог бы сломить главные ворота хорошо укреплённой крепости. Почему Викторию это не задевало — для мужчины оставалось загадкой. Она не хочет играть с ним, порой языкатая, иногда безукоризненно вежливая и равнодушная, а ему, избалованному удовольствиями, хочется той самой глубинной женской нежности, от которой с кожи старой корой отпадает старость.

***

— Ты удивительна, — шепнул Егор, бережно поправляя Вике черные волосы. — Этот парик, черные линзы, такое интригующее платье... Ты просто манящий соблазн, дорогая. А вот и Алик. Поиграешь с ним? 

Виктория повернула голову и застыла от неожиданности. Алик шел к девушке, которую можно было бы принять за нее саму: те же кошачьи глаза, русые волосы, фигура...

— Вот так сюрприз. Гор, признавайся, как ты это подстроил? — в ее голосе был только мягкий укор, никакого осуждения.

— Видишь ли, Вики, я испытываю к тебе скорее отеческие чувства и не хочу, чтобы ты страдала. Просто дружеская услуга. Так что общайся, наблюдай, а потом решишь — нужно ли тебе тратить жизнь на большого эгоистичного ребенка.

Егор врал. Он давно любил эту девушку. Осторожно приучал к себе, был рядом и мягко отодвигал в сторону ее поклонников. Сколько раз он пытался уйти, понимая, что Вика не выдержит его депрессий, — и не мог. Она была его болью, его зависимостью.

***

Это было ужасно. Сходить с ума от ревности, ощущать себя идиоткой, убаюкивать разум, говоря себе, что Алик ласковым котом заигрывает не с незнакомкой, а с ней. Мысль, что мужчина просто забавляется, и хорошо, что сейчас там не она, успокаивала мало. Не остужала сердце, а только помогала владеть собой.

Девушка пригубила мартини и спокойно присела на диванчик. Ее доброжелательность, грациозность и особая, не выпячиваемая на показ женственность казались чужеродными для этого места. Но здесь каждый получал то, что хотел. Вика умела слушать — и через минуту возле нее был тот, кому просто нужно было человеческое участие, не похотливые игры или запретные удовольствия. Ещё один болезненно-скучный вечер — и только.

***

Алик спаивал девушку, позволяя себе все более откровенные прикосновения, а потом увел Маску в одну из комнат для гостей, с кроватью и всем необходимым для капризных посетителей. Звукоизоляция, отсутствие посторонних, полная анонимность...Не лучшее место для той, кого любишь. Но он скорее играл в любовь, не любил, был зависим от нее и хотел очередную игрушку. Редкую бабочку в свою коллекцию.

"Виктория, любовь моя",— одержимо шептал он, торопливо раздевая и покрывая поцелуями кожу. И не обратил внимания, что женщина на миг замерла, а потом как-то отстраненно позволила себя ласкать. Это была обманка, чужая ему женщина. Не Вика. Он хотел поиграть, а сейчас сам стал игрушкой.

***

— Развеялась? — спокойно спросил Егор, подводя Вику к дому. — Как тебе моя терапия?

— Жёстко, но действенно. Увидела себя со стороны, поняла, что принимаю за любовь обыкновенное желание меня поиметь. Уж лучше так, чем потом корить себя, что не смогла быть лучшей и не соответствую распутным стандартам.

— Алик, на мой взгляд, зазнайка и пустопорожний краснобай. А ты умничка, — мужчина мягко притянул ее к себе и по отечески поцеловал волосы. — Другие годами пьют пилюльки, посещают врача, вены вскрывают, в конце концов. Но не ты... ты просто создаёшь свой мир и посылаешь в пень все эти ненормальные зависимые отношения. Тебе надо играть в покер.

***

Виктория устало зашла в квартиру, прошла в комнату, полюбовалась цветами, а потом отнесла их в мусорку. Покер, говорите. С ее опытом боли... пора побыть немного хищником. Не стоит жалеть тех, кто тебя обижает.