В волнах

В этом городке я поселился совсем недавно, выбрав его за спокойствие и какую-то патриархальную духовную ауру. Я еще не стар. Одиночество предпочел сам, сознательно отказавшись от устроенной во всех отношениях жизни. Обитаю в мансарде, прилепившейся над четвертым этажом. В городе никого не знаю, кроме владельца продуктовой лавчонки на углу. Я сочиняю музыку. Разную, в зависимости от тех впечатлений, которые подкидывает судьба. 

Возле окна — мой кабинетный рояль, единственное, что осталось со мной от прошлого. За ним я провожу свой день, часто и ночи. Всегда, оторвав взгляд от клавиш, я смотрю в окно. Мой дом — один из самых высоких в городе, поэтому вижу я, в основном, крыши. Все крыши неодинаковы. Особенно интересно любоваться ими после дождя, когда опять появляется солнце. Дожди в этом городе всегда оранжевого цвета, а солнце — лиловое. Крыши блестят, с них стекают оранжевые потоки, гудят водосточные трубы, а лиловое солнце отражается в лужах. В сухую погоду открывающееся взгляду пространство кажется мне сценой, пустой, как бывает в театре днем. Вдали за разноцветьем крыш — море. Мне его почти не разглядеть, только слышно, ночами, когда вокруг все затихает.

Недалеко, через одну крышу от меня — тоже мансарда, но тот дом ниже, а мансарда больше и вся застекленная. Вечером, когда внутри зажигают свет, она становится похожа на фонарь или маяк, посылающий сигнал заблудившимся в темноте. Шторы, прикрывающие огромные окна — прозрачные, и мне видно почти все, что происходит внутри. У той мансарды есть балкон. Даже не балкон, а большая терраса. Снаружи, прямо на крыше, легким витым забором отделен крошечный дворик. Там в широких ящиках посажены красочные причудливые цветы. Какие-то вьющиеся лианы, тоже цветущие, ползут по затейливой ограде и даже переплетам прозрачных окон. Терраса обставлена яркой пластиковой мебелью.

Издали похоже, будто на крыше разместился еще один домик, прозрачный насквозь, с крошечным палисадником перед входом. Я могу только представлять, как пахнет там, среди цветов, теплым влажным вечером.

В один из самых первых дней, когда только устраивался, я видел, как в той мансарде зажегся свет, и в комнате появился молодой мужчина в темном вечернем костюме с хрупкой девушкой на руках, окутанной белым ажуром кружев. Подол длинного платья касался пола, а девушка весело смеялась, прижимаясь к своему спутнику. Звуки до меня, конечно, не доносились, но и так понятно — свадьба. Молодые супруги вместе переступают порог своего первого в жизни общего жилища.

Мне сразу показалось что-то знакомым в этой изящной паре. Приглядевшись внимательно, я понял, что это я сам, моя жена, много-много лет назад открываем для себя впервые то, что станет нашей жизнью надолго. И такое счастье было написано на наших лицах, что я, как завороженный, не мог несколько минут отойти от окна, соприкасаясь, напитываясь радостью и силой, ко мне сейчас уже никакого отношения не имеющими.

Вскоре свет в мансарде погас, остался только тускло-голубой огонек ночника, зажженного возле кровати. Я поплотнее задвинул свои глухие шторы, чтобы невзначай ни стать свидетелем чего-нибудь нескромного, интимного, происходящего в маленьком домике на крыше. Позже я вспомнил, что мы любили тогда друг друга всегда при свете. Ночами голубая лампа частенько горела там, как звезда, поддерживающая жизнь на уже чужой мне планете.

На следующий день домик опустел и пустовал неделю. Молодожены путешествовали. Работая у распахнутого окна, я видел, как мы вернулись, загорелые и довольные, а потом во дворике на сушилке висели постиранные яркие платья, майки, шорты.

Заходя домой или просыпаясь утром, первым делом ребята щелкали кнопкой музыкального центра, стоящего у них почему-то на полу. Я часто думал, что они слушают? Какие звуки делают их любовь еще полнее, насыщенней? За столько прошедших лет изменилась не только техника, но и сама музыка, это не может быть то же самое, что радовало нас с женой тогда, много лет назад.

В моей голове рождались собственные аккорды, которыми я хотел бы окружить нашу жизнь. Все, что я сочинил, было так или иначе посвящено этой паре, как-то связано с ними. Иногда по вечерам супруги танцевали у себя на террасе, тесно прильнув друг к другу, а я играл для них, воображая, что танцуют они под музыку, летящую из-под моих пальцев. Я играл для себя, вернее — для нас с женой.

Несколько раз я видел, как мы вытаскивали в свой дворик надувной матрас, чтобы остаться на всю ночь под огромными южными звездами, заглядывающими с бездонного бархатного неба прямо в души. Море и звезды над моей мансардой — это было то, ради чего я поселился здесь, так далеко от всего, что люблю. В такие дни я закрывал крышку рояля и уходил спать раньше обычного, прислушиваясь к звукам морского прибоя, еле слышного сквозь длинные узкие улочки замершего на ночь городка.

Счастье, мое собственное счастье, живущее так недалеко, делало и мою жизнь богаче, полнее, эмоциональнее. В моих сочинениях зазвучали новые ноты, которых я уже не ждал или просто забыл. Желания, погребенные под толстым слоем разочарований, стали оживать и тревожить давно закаменевшее сердце.

Иногда мне чудилось, что в этом городе вообще больше никого нет, кроме нас троих, живущих своей странной жизнью как на смотровой вышке, высоко и далеко от мира, где есть дороги, по которым ездят машины. Казалось — достаточно просто вылезти в окно, пробежать отделяющие нас метры, и я окажусь в своей собственной судьбе, только там, где еще можно многое переменить. Я понимал, конечно, что все это только мои фантазии, никогда мне не преодолеть расстояния, отделившего меня от самого себя, каким был когда-то.

Так прошло несколько месяцев. Постепенно я стал замечать, что в домике на крыше что-то меняется. Уходит, вытекает как вода сквозь сомкнутые ладони, радость, такая естественная и очевидная поначалу.

Похоже, и мальчик, и девочка — оба работали, а глава семьи еще и учился. Юная жена приходила вечером первая, часов в семь, и всегда с тяжелыми, набитыми в той же лавчонке, где покупал еду и я, пакетами. Устало сбросив уличные туфли и пять минут посидев в палисаднике, она становилась к плите готовить ужин, одновременно включив стиральную машину или пылесос.

Парень возвращался совсем поздно, когда в большинстве домов вокруг свет уже был погашен. Наскоро перекусив, открывал ноутбук с наушниками. Да, тогда, сразу после ранней женитьбы, я написал свой первый концерт, помню, многим пожертвовав ради него. Все чаще теперь вместо голубого света ночника горел в той мансарде всю ночь бездушный экран монитора.

Однажды, совсем неожиданно для себя, я заметил, что и моя собственная музыка изменилась. На смену радостным, пробуждающим надежды, пришли мотивы меланхоличные, временами даже унылые и беспросветные. Зато мне опять стали сниться сны, где люди, которые были дороги мне, появлялись, чтобы рассказать о себе. Моя вовлеченность, зависимость то ли от чужой жизни, то ли от своей, но уже пройденной ее части — начали меня тревожить и даже отчасти пугать.

А мы с женой, молодые, между тем, продолжали убивать свою любовь. Мои соседи больше уже не танцевали в своем садике. И не смотрели кино, уютно обнявшись на диване. И не любовались лунным светом на крыше, такие одинокие и счастливые в компании звезд. Возвращаясь домой вечером, жизнь вели обособленную. Отдельно ужинали, занимались каждый своими делами, почти не обращая внимания друг на друга.

И наконец, вскипел наш первый скандал. Что они говорили — слышно не было, но я вполне явно мог вспомнить это сам. Для меня происходящее было похоже на фильм, где звук отключен, или спектакль в театре, только через перевернутый бинокль. Ссора отгремела, и к счастью, почти всю ночь горел в их доме синий светильник, свет которого я уже стал забывать. Но это было начало. Начало дороги, которая уведет прочь от счастья.

Мне было очень жаль нас, совсем еще молодых. Мы просто еще не знали тогда, что любовь подчиняется тому же ритму, что и морские волны. Всегда сначала подъем, потом гребень, который обязательно предшествует спуску, и так снова и снова, это ритм самой природы, и не нам, людям, бороться с ним. Не мог же я встать, пойти и объяснить своим юным, как я уже считал, друзьям, что в каждодневной суете повседневных забот очень легко потерять то хрупкое, нежное, что и называется любовью. Да и не мне было учить кого-либо. Я сам бежал сюда за сотни километров от того, что было самым ценным в моей жизни. Бежал, чтобы, оказалось, увидеть со стороны и понять, как просто всё вернуть туда, где находится уже найденное, обретенное счастье.

Та ссора стала только первой в череде подобных. Дела в мансарде совсем разладились. Часто супруг уже не ночевал дома. Иногда я видел, как ночью, опять оставшись одна, девочка выходила на крышу и, облокотившись об ограду, долго стояла так, думая свои невеселые мысли. Мне очень хотелось помочь ей или хотя бы развеселить. И я начинал играть для нее свою музыку, которую написал в те, первые дни здесь, когда они с мужем еще были так полны собой. Думаю, она не слышала, наши дома все-таки расположены далеко, хотя мне и казалось порой, что смотрит она в сторону моих окон.

И наступил такой день, когда случилось уже неизбежное. Я видел, как собирал в огромную сумку свои вещи мужчина, а женщина сидела на диване, бесстрастная и холодная как кукла. Наша любовь умерла, разбилась о будни — или так только показалось, мы просто попали в равнодушный промежуток между двумя волнами.

Но я уже не узнаю, чем тут все закончится. Мне больше не хочется наблюдать чужую жизнь. Не буду допытываться, почему в этом городе оранжевый дождь и лиловое солнце. И совсем неинтересно, отчего в домике на крыше живем мы с женой, но только моложе на двадцать лет. От их и нашей любви родилось главное, моя сегодняшняя музыка. Опять — о тебе, обо мне, о нас. Исписаны десятки нотных тетрадей, коробка кассет. Я тоже собираю вещи. Осталось упаковать и отправить рояль. Уезжаю. Чтобы жить дальше, бороться со своими собственными волнами и хотя бы иногда побеждать.