Запах аптеки

Цвеньк! На дверях звякнул колокольчик, Игорь от неожиданности уронил пузырёк с настойкой валерьянки. Запах спокойствия незамедлительно заполнил всю аптеку. Через стеклянную витрину Игорь увидел девушку. 

Он оторвал несколько тряпичных салфеток, сгрёб разбившуюся бутылочку вместе с разлитым содержимым, выкинул в мусорку и подошёл к прилавку. Вроде уже вторую неделю в ночную, привык — почему так встревожил этот звонок? Да и время ещё детское — начало одиннадцатого.

У вошедшей были рыжие волосы и веснушки на носу, совсем немного. На плече висел раздутый рюкзак. Игорь с интересом разглядывал девушку, но старался не пялиться: бежевая хлопчатобумажная футболка и такого же цвета леггинсы в обтяжку. Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась несмелой, извиняющейся улыбкой, не говоря ни слова протянула рецепт. Расплатилась картой. Игорь протянул ей пакетик с лекарством, незаметно бросив в него пару конфеток величиной с детский ноготь. Именно такие были у девушки: маленькие, кругло остриженные, бледно-розовые, с нежной белой лункой. Девушка ещё раз смущённо улыбнулась: светлые, зелёные глаза задрожали, поплыли, и она вместе с ними, унося с собой часть валерьянового запаха. Цвеньк!

«Таким глазам идут слёзы: слёзы — их родники», — только и успел напоследок подумать Игорь.

Буквально через пять минут в аптеку зашла Софья Павловна. Софья Павловна жила в доме через дорогу. На её голове всегда была одна и та же причёска из 60-х: с шиньоном, под «бабетту», правда, теперь седую. Такая укладка увеличивала её небольшой рост почти на десять сантиметров. 

— Доброй вечер, видите, пришла к вам и забыла зачем, — сообщила Софья Павловна.

— Давайте я вам померю давление, — Игорь пододвинул к ней блюдце с крошечными леденцами, — прошу!

Он знал, что одинокую женщину периодически мучает бессонница, вот как сегодня.

— Игорь, вы не в курсе, куда делись голуби? Я уже целую неделю выхожу их покормить в обед, и ни одного, представляете? Они же меня ждали на одном и том же месте каждый божий день. И ведь не один год.

— Ну, давление у вас в норме: 130 на 70. Голуби? Честно говоря, я без понятия. Может быть, у них какая-то голубиная перепись, и они полетели отметиться, — отшутился Игорь. В который раз осмотрев все витрины, Софья Павловна попрощалась и вышла, прихватив горсточку конфет.

В аптеку влетел Виктор — молодой, пружинистый парень. Он всегда покупал один и ту же марку тонких презервативов. Игорь следил, чтобы эти презервативы были в наличии, заказывал их каждую неделю.

— Привет! Как обычно. Огонь-девка попалась, — с блаженной улыбкой закатывал глаза Виктор.

— Как работа? — поинтересовался Игорь. Это был его единственный знакомый, который работал промышленным альпинистом.

— Отлично! Не бей лежачего. С неделю как все памятники стоят чистые. Даже конь императора. То ли голуби перелётными стали, то ли у них пищеварительная система накрылась. Но тут и опасность: как бы не устроили сокращение штатов. Спасибо! Ну, бывай! Конфет прихвачу?

— Хорошего вечера, бери, конечно! — Игорь достал из-под стола большой пакет с леденцами и насыпал в блюдце. Откупорил бутылку боржоми, плеснул в кружку. Пузырьки принесли мысли. И ему отчего-то стало хорошо, что он простой провизор, ботан, аптекарь, а не панк-рокер, как ему мечталось в седьмом классе, или мастер спорта международного класса по фигурному катанию. Но первый разряд у него всё же есть, и даже тройной тулуп прыгал пару раз. 

Почти одновременно с уходом альпиниста в аптеку вошёл незнакомый мужчина. Не прекращая болтать по телефону, попросил флакон хлоргексидина и пачку ибупрофена, машинально развернул леденец, сунул в рот: «Так вот, и представляешь, мне теперь своей предъявить нечего. Раньше я ей за голубей, загадивших машину —, пусть моет, а теперь не знаю, что и придумать. Так ведь она и от рук отобьётся», — объяснял он кому-то, — «А три дня назад у Ольгухи свадьба была, так не могли найти ни одного голубятника в городе, знаешь же баб — им подавай романтику: в небо белых голубей выпускать приспичило. Деньги на ветер».

Цвеньк! Лаврентий ввалился за полночь. Игорь поморщился, но запах валерьянки ещё сохранялся и как мог смягчал запах Лаврентия.

Лаврентий, не стесняясь, высыпал все леденцы из блюдца в свою несвежую лапу. 

— Слышь, алхимик, не ваши там мутят? Из-за них у меня из рациона выпорхнула дичь. Голуби это не только наглость и глупость, но и грамм триста свежезажаренного хрустящего мяса. Это я тебе как философ говорю. Образование не пропьёшь, сколько ни старайся, — Лаврентий высыпал на прилавок пригоршню монет, — дай мне на все сути. Передай коллегам, чтобы фигнёй не занимались. Ведь были же и у аптекарей нормальные открытия — спирт, например. Это плацебо философского камня, что не говори, а работает: калейдоскопит, ну, ты меня понял, я вижу. 

Игорь не без внутренней брезгливости смахнул деньги в коробку под прилавком (потом отмоет) и поставил две бутылочки боярышника перед философом.

Обычно после двух часов ночи посетители растворялись. 

Никого. Вскипятил чайник, бросил в кружку пакетик эль-грея и начал читать слова в инструкции быстрорастворимого аспирина задом наперёд: хяинавелобаз, теавилису ыткеффэ, димесоруф... Димесоруф это же готовое имя для какого-нибудь героя. Погоди, ведь что-то подобное уже было — Демис Русос. О, класс, греки тоже читают инструкции.

Окно аптеки выходило в колодец двора. Стена напротив постоянно менялась: надписи то появлялись, то исчезали под жёлтой краской бдящей управляющей компании. Вечером окошки светились, словно разноцветные заплатки на ветхой серой одежде: в августе уже темно по ночам. На третьем этаже Игорь увидел карету. Как её туда затащили? Ещё вчера был пустой балкон. Пригляделся и понял, что это велосипед, а сверху него накиданы картонные коробки.

В детстве, когда ему приходилось сидеть одному дома допоздна (мама работала посменно, выпадало в вечернюю), он страшно боялся темноты. Да так, что если заранее не включал свет, то и сидел в единственном освещении монитора. Боялся добежать до стены и включить, боялся оглянуться назад, откуда доносились явные звуки: несмотря на шум мультиков, кто-то тяжело и протяжно вздыхал. Игорь замечал на стене тень и не мог от неё оторваться. Под его взглядом в конце концов она начинала двигаться. От ужаса сердце Игоря билось в глотке, мешая сглатывать слюну. Чаще всего это была чья-то голова. Лошади или быка, иногда даже кабана. Когда приходила мама, пахнущая мятой (она работала медсестрой, все запахи лекарств, дезинфицирующих средств на её коже превращались в запах мяты), и включала свет, оказывалось, что это брошенные на стул свитер или джинсы дают такую тень на стене. Но каждый раз Игорь боялся заново. Его мозг никак не мог связать одежду с пугающей тенью на стене.

Стала слышна музыка. То ли из открытого окна, то ли в невидимом из окна пространстве остановилась машина с любителем хорошего джаза. Некоторые не любят, но Игорь любил.

Три часа ночи. Никого. Голова упала на руки. Игорю снились никчёмные птицы. Он сыпал пшено на землю, а вместо крупы оказывались леденцы. Голуби клевали и дохли. 

Снился магазин, в котором на всех полках стояли чучела сизарей. Игорь взял чучело в руки, оно присело от неожиданности, гукнуло, забилось и, словно опомнившись, снова застыло в неподвижности. На свете нет ничего мёртвого, пришло ему в голову.

— Молодой человек, прекрасный товар. Символ. Рекомендую, — бормотал раскланявшийся продавец в костюме рыжего клоуна.

— С и м в о л ч е г о? — растягивал слова во сне Игорь и зачем-то сгребал птиц себе за пазуху. Чучела проваливались в него, как в пропасть. 

— Берите, берите. Больше берите, не стесняйтесь. Символ птичьего гриппа, конечно, экий вы глупый, молодой человек, аха-аха-ха, — зашёлся в смехе рыжий.

Цвеньк! 

Под утро в аптеку забежал молодой папаша: «Нурофен для детей, пожалуйста, и вот здесь посмотрите», — протянул листок со списком.

— Не слышали, говорят, голуби из города совсем исчезли? — ещё не отойдя до конца от сна, отпускал лекарство Игорь.

— Да какие там голуби, пусть хоть все передохнут, зараза одна от них, — папаша суетливо схватил пакет и поспешил выскочить на улицу.

Среда.

Четверг.

Пятница.

Скоро на смену. Игорь тщательно причесал свои непослушные густые кудри. Но это не улучшило отражение в зеркале, и он двумя руками разлохматил шевелюру. Вздохнул и напялил свежую футболку. 

Каждый день, переступая порог, Игорь говорит себе: тщательно осматривать окрестности — крыши, деревья, провода, лужи и особенно помойки. Не могут же все голуби разом бесследно раствориться. Но как только он попадал на улицу, так сразу забывал о своей миссии, как будто кто-то переключал тумблер в его голове.

22-00. 

Игорь решил протереть стёкла — навести красоту и блеск хотя бы на витринах. Налил на салфетку немного нашатыря. Поморщился от запаха. Зато получилось без разводов.

Цвеньк!

Она. Светлое платье в горошек с открытыми руками. Непомерный рюкзак. 

Щёки у неё напряжены: видимо, сдерживает улыбку. Протягивает рецепт. Лисьи волосы падают на высокий чистый лоб, она отводит их узкой, совершенно белой (и это в конце лета) рукой. Хоть бы волосы были мягкие, и звали бы её Вика, загадывает Игорь и решается сказать только: «Угощайтесь».

— У меня диабет, — произносит девушка глубоким грудным голосом и направляется к выходу. 

— Да, инсулин. Но я подумал, что у кого-то из родственников, —Игорь перемахивает через «первый стол», как через спортзального козла, и бросается следом. Слава богу, в аптеке ни души. Замечательно, когда люди не болеют.

На улице тоже пустынно. Дневная жара спала давно, ещё после семи вечера, а прохлада приносит запах свежескошенной травы. Пахнет совершенно по-дачному. Когда в городе большие газоны — это хорошо. Правда, теперешние клумбовые цветы совсем-совсем не пахнут — не то что дерзкая патриархальная настурция или ноготки.

В один и тот же момент девушка расстёгивает змейку рюкзака, а Игорь — пуговицы своего халата. Пространство вокруг них заполняется хлопаньем крыльев и воркованием, будто сотня голубей разом взлетает в тёмное небо. 

Хотя птиц две сотни — одна была в рюкзаке, другая за пазухой Игоря. В свете аптечного фонаря серые птицы становятся ярко-синими. 

— Пусть гадят на здоровье! — она смеётся и вкладывает в его руку два леденца. На правой щеке у неё еле заметная ямочка. Надо же, только на одной. Глаза наполняются светло-зелёным влажным блеском — вот-вот выплеснутся и сметут Игоря с ног. 

— Пусть гадят на головы, на машины и на коня! Да здравствует свобода самовыражения! Нам важно знать ваше мнение, голуби! — заговорщически восклицает Игорь и тут же в понарошечном испуге прикрывает рот ладонью, потому что его голос гулко рикошетит от стен и разносится дальше. Он сжимает конфеты в ладони вместе с кончиками её по-детски горячих пальцев: «Тебе можно, они на ксилите».

Они стоят и говорят о себе, о каких-то знакомых, пока не совместных, перескакивают с предмета на предмет и забывают то, о чём говорили полминуту назад. Но это их не смущает.

— Господи! Вернулись! — Софья Павловна взмахивает руками, — сейчас, мои хорошие, сейчас. Я домой мигом: одна нога, здесь другая там. Проголодались, наверное. Седая «бабетта», по-девчоночьи подпрыгивая на ходу, бежит к дому. Вдруг останавливается и оборачивается: «Игорь, сделайте одолжение, проследите, чтобы Лаврентий... Ну вы поняли меня, пока не вернусь, я туда и обратно».

Игорь машинально машет головой.

Теперь он и девушка почти рядом. Его рука иногда касается её. Это совсем незаметные для постороннего глаза прикосновения, но она их чувствует. Именно в эту минуту они так близко подходят к друг другу, что ближе никогда не будет — и им кажется, что это навсегда. 

Умеет ли она кататься на коньках? Хоть бы умела.

Разрумянившаяся от быстрой ходьбы Софья Павловна переходит дорогу с пачкой крупы в руках, а из-за угла медленно, боясь вспугнуть птиц, к аптеке приближается Лаврентий. Босой. Пока ещё стоит лето. Последний день.