Round the roundabout, ч. 1

Я влюблен в женщину, неспособную отличить барсука от енота.

— Все очень просто, — объясняю я, — У енота темные очки, у барсука две полоски.

В пахнущей пылью и растопленным пчелиным воском библиотеке она изучает животных. Сосредоточенный вид, нахмуренный лоб, на столе стопки журналов и атласы. Все действительно очень просто. Очки, полоски, хвосты. Но она снова путает барсука с енотом, и я смеюсь счастливо и легко, как и не знал, что умею.

В соседнем городе карнавал. Мы оказываемся на нем случайно. Главная улица украшена гирляндами из разноцветных флажков. На встречу нам попадается охотник с длинным мушкетом, полицейский — невозможно разобрать, настоящий или ряженый, ведьма с бубенчиками на тяжелых ботинках.

В баре, куда мы заходим что-нибудь выпить, нам выдают позолоченные короны.

Картонная корона все время сползает ей на лоб, коктейль в высоком стакане украшен засушенным яблоком. Мы успеваем выпить по два до того, как начинается шествие.

По узкой улице между старинными домами едут украшенные машины, на высоких ходулях шагают цирковые клоуны, за ними в парадной мантии и окружении свиты идет мадам мэр. Охотники с длинными мушкетами маршируют под барабанную дробь, ведьмы с серебряными бубенчиками подпрыгивают в такт музыке. 

— Ваше величество, — непонятно кому из нас кланяется пастор в черной сутане, и на мгновение кажется, что это я самому себе явился из прошлой жизни.

Иногда мне снятся кошмары.

Мы расстались четыре месяца назад, а она каждый раз говорит одно и то же:

— Я ухожу. Захотела и ухожу. Енота забираю с собой.

— Это барсук! — кричу я в удаляющуюся спину и просыпаюсь.

***

На остров я приплыл на пароме.

Вода и большие механизмы всегда пугали меня. Я провел на берегу час, наблюдая, как вереница забрызганных грязью автомобилей медленно вползает в разверстую пасть, прежде чем позволил темно-синей громадине проглотить и меня.

Внутренности этого чудища сверкали стеклом, никелем и полированным деревом. Я оставил чемодан в тесной, но очень чистой каюте, вымыл руки и поднялся на открытую палубу. Дюжина пассажиров в туристических ботинках и куртках хаотично перемещались от кормы к носу, изучая незнакомое пространство, будто заселившиеся в новый дом муравьи.

Паром задрожал, закашлялся и выпустил из широкой трубы густой черный дым, словно на капитанском мостике собрался ватиканский конклав. Со священнослужением я завязал, а с манерой смотреть на окружающий мир сквозь церковные шоры еще пока нет. 

Ужинал я запеченной в сливочном соусе треской с картофелем и зеленым горошком. На десерт взял бисквитный торт с кремом и черный чай. Зверский голод всегда следовал у меня за малейшим душевным напряжением. Тяжелый, осоловевший, я вернулся к себе и уснул еще до того, как начался шторм. Корабль кренился то вправо, то влево, на нижней палубе перекликались машины, в каюте напротив плакал ребенок, усталый женский голос пел колыбельную про сверкающую звезду.

Я готовился умереть. Прочел несколько молитв, произнес вслух имена всех, с кем бы хотел встретиться по окончании морского и земного пути. Перебирая в уме совершенные грехи, разделяя их на вольные и невольные, пересчитывая их, словно заблудших овец, я снова уснул.

Крушения не произошло.

В половине седьмого утра мне пришлось сойти с парома на подсвеченную фонарями набережную. В мелкой мороси дождя, которую я сначала принял за туман, каменные дома с высокими острыми крышами казались нарисованными. Они теснились вдоль прямой, будто начерченной по линейке дороги, на которой выстроилась вереница сигналящих в нетерпении автомобилей.

Я никуда не спешил. Незапертая машина, темно-серый вольво, ждала меня на платной стоянке, недалеко от грузового пирса. В бардачке я нашел конверт с тремя ключами, коротким письмом и нарисованной от руки схемой проезда. В салоне было холодно и чисто. Сквозь свербящий лавандовый запах дезинфицирующей жидкости пробивался аромат марихуаны. Запах моей новой работы, подумал я, открывая окно.

Первым делом я заехал на заправку. Взял кофе с собой, два хот-дога и пачку орехового печенья.

— Будьте осторожны. Булками этими, — пожилой кассир кивнул на мой завтрак, — У нас даже чайки брезгуют. И воду из-под крана не пейте, берите в магазине запас. Хорошего отпуска.

Отель находился в самой северной точке острова, в противоположной стороне от маяка, служившего теперь станцией наблюдения за морскими животными и птицами. Ни вывески с названием, ни фонарей на подъездной дорожке, ни парковочных мест. Не скажешь, что тут когда-то принимали гостей.

Он закрылся три года назад, когда большая часть жителей уехала на материк. Мне предстояло провести в нем весь следующий год. Безликий двухэтажный дом с отсыревшими стенами и неприветливыми окнами в узких рамах был самым подходящим местом для ссылки, в которую я отправил себя сам.

Когда порыв влажного ветра захлопнул за моей спиной черную, в потеках морской соли дверь с узкой прорезью для почты, я вдохнул запахи песка, мела, мебельной полироли, и позволил себе забыть все, что случилось со мной.

В лобби было холодно, пыльно и пусто. Два небольших, жестких на вид дивана, низкий журнальный столик с пепельницей и газетами, торшер. На полированной полке нечищенного камина — канделябр из тусклого металла, высохший букет в пузатой вазе и грязное полено.

Я почувствовал себя, как дома.

Первым делом я убрал с глаз канделябр. Он оказался не такой большой и тяжелый, как тот, которым я приложил забравшегося в церковь грабителя. На этот раз не нужно было решать, утопить ли подсвечник в океане или закопать в саду. Я просто вытер с него налипшую паутину и сунул в бельевой шкаф.

Кухня, библиотека, подсобные помещения и десять комнат не требовали много внимания. Я протирал пыль, проверял проводку, перетряхивал постели, чтобы не завелась плесень и время от времени принимал гостей от которых нельзя было отказаться

Остров жил туристами, наркотрафиком и сельским хозяйством. Люди в отель приезжали разные: в дорогих костюмах, в дешевых, в спортивного стиля одежде, в начищенной обуви, разноцветных кедах, и никто из них не был похож на фермеров. От меня требовалось предоставить комнату для переговоров и следить, чтобы на кухне не заканчивались чай, молоко и овсяное печенье с шоколадной крошкой.

На ночь гости не оставались, молча приезжали и так же молча уезжали. Вели себя пристойно, и указаний хоронить случайные трупы в запущенном саду я не получал.

***

Они явились поздним вечером.

Двухметровый мужчина лет сорока пяти, лысый, в помятом смокинге, с развязанной атласной бабочкой, вошел первым.

— Нам нужно два отдельных номера, — навис он над стойкой.

— Один обязательно с ванной, — произнес нежный женский голос.

 Мне пришлось выглянуть, чтобы увидеть, его обладательницу.

Она оказалась очень маленького роста. На бледном лице в форме сердечка я разглядел толстый слой грима и красную, уже разъехавшуюся помаду.

— Это Иэн. А я Роуз. Мы отстали от туристической группы, и нуждаемся в ночлеге. Вы ведь поселите нас?

Она сложила руки в умоляющем жесте. Под слишком свободными рукавами рыбацкого свитера обнажились тонкие, неукрашенные браслетами запястья.

— Может быть, вас отвезти? Остров невелик, догоним вашу группу, — предложил я.

— Нам нужно два отдельных номера, — повторил Иэн.

В мои обязанности не входило заселять обычных гостей. Привечать туристов, а тем более, брать с них деньги было категорически запрещено. В прошлой своей жизни я боялся только воды и больших механизмов, а в этой пока ничего. Нарушать правила я не умел, но теперь был не прочь научиться.

— Пожалуйста, — совсем по-детски сказала моя гостья, — Я так устала.

Я еще раз оглядел ее с головы до ног. Выглядела она несуразно и трогательно Подол сверкающего серого платья, верх которого был скрыт огромным свитером, спускался к туфлям на высоких каблуках. На хайкинг в таком виде не ходила даже Долорес Лав, первая красотка моего прихода. 

— Слушали оперу? — поинтересовался я, — Что дают в этом сезоне?

— Двенадцатую ночь, — не смутившись, ответила она.

Я положил два ключа на стойку и предоставил Иэну самому отнести их багаж: большую спортивную сумку и чемодан размером с Роуз.

***

Всю ночь я крепко проспал. Видел во сне черного, с белым бантом на толстой шее кота. Я знал его в прошлой жизни — милое животное тихого голоса и деликатного нрава. Звали его то ли Тиран, то ли Сатрап. Он лежал на спине, согнув лапы. Вдоль прямого, как палка, хвоста сидели мыши — с десяток или больше, одетые в плоские соломенные шляпки — такие любила носить его бывшая хозяйка.

«Счастливой тризны!», — сумел я прочитать надпись на желтом, взявшемся из ниоткуда воздушном шарике, который тут же улетел в небеса.

Когда я открыл глаза, за голым окном — шторы я снял в первый же день — моросил дождь. Я натянул одеяло повыше, собираясь поспать еще хотя бы час, но услышал пронзительную трель — на прикроватной тумбочке звонил старый телефонный аппарат. Мне помнилось, что он был сломан.

— Приходите, — услышал я в трубке мурлыкающий голос, — Завтрак готов. 

Я спустился на кухню. Роуз, в голубых джинсах и вчерашнем растянутом свитере, стояла у плиты.

— Я нашла овсянку. Еще есть малиновый джем, апельсиновый мармелад и цветочный мед. Иэн уехал утром. Мне нужно спрятаться. Ваша гостиница кажется мне надежным местом. Мой брат ищет меня. Вы же нам поможете?

Слушая ее нежный голос, я чувствовал, что увязаю в цветочном меду, которого на моей кухне не водилось. 

— Кто вас преследует? — я сел за стол.

— Дарио, — она поставила передо мной тарелку и села напротив, — Это мой брат. Но нельзя с утра рассказывать истории, пока человек не выпьет свою первую чашку кофе.

Такого правила я не знал, но подчинился и ему, и разукрашенной джемом серой овсянке, и горькому эспрессо, который я обычно не пью.

***

Мы сидим в библиотеке. Я — в кожаном кресле с высокой спинкой и потрескавшимися подлокотниками, Роуз — на широком подоконнике.

Я смотрю на ее босые ступни, на тонкие щиколотки, выглядывающие из-под широких джинсов, и слушаю.

«Дарио всегда мне завидовал. Считал, что победитель может быть только один.

Мой брат родился первым, а я не задышала — испортила его появление на свет своим нежеланием жить. К школе он умел читать, а я петь.

 Он был первый в классе по счету и письму, а меня взяли в театральную студию.

 Он был гордостью родителей, а я не боялась делать то, что хочу.

Однажды на Рождество Дарио получил машину на радиоуправлении, а я порку.

Тогда в его носке для подарков лежали сладости, а в моем — дюжина угольных кубиков, означавших, что после праздничного ужина меня накажут. Он разгрыз каждый из этих кубиков, а потом его всю ночь рвало чем-то черным. Я сказала ему, что это выходит его темная душа.

Без подарка я не осталась — Иэн принес мне белый фарфоровый шар, расписанный кобальтовыми драконами.

Бестолковый шар, весь в пыли. Он сто лет лежал на полке в его комнате вместе с цветными журналами, коллекционными зажигалками и свиньей-копилкой. Иэн привез его из Гонконга — увидел на уличном развале целую корзину бело-синих фарфоровых шаров и не смог пройти мимо.

Иэн работал водителем у нашего отца. Я была до смерти влюблена в него, а он в меня нет».

Она ловит мой вопросительный взгляд.

«Мне было пять. И это был мой первый школьный день».

Голос ее звучит тихо и твердо. Я вижу в деталях все, что она рассказывает. 

На улице прозрачный сентябрь, Иэн выходит из автомобиля, чтобы открыть заднюю дверь, бесцветные брови ползут на середину лба — галстук на шее Роуз завязан морским узлом.

— Cross the road, — жесткие пальцы бесцеремонно задирают ей подбородок, круглый воротничок белой форменной рубашки поднимается вверх.

— Round the roundabout, — разноцветная полиэстровая полоса делает первый оборот.

— Through the tunnel, — треугольный конец скользит вниз.

— Under the bridge, — Иэн затягивает петлю и поправляет воротничок.

На Дарио с его перекрученным галстуком он даже не смотрит.

«В нашем доме было пятьдесят дверей. Я была уверена, что одна из них ведет к его сердцу. Ключи от нее хранились зарытыми на дне аквариума с пираньями. Я каждый раз рисковала остаться без пальцев.

Нет.

Не было никакого каждого раза, только один. Мне только что исполнилось пятнадцать, я заканчивала школу.

Дверей в нашем доме было действительно пятьдесят, и найти комнату под мое настроение не составило труда».

Я вижу эту комнату. Белые стены. Черные кованые лилии переплетены в изголовье кровати. Плоский металлический абажур раскачивается на цепи, как маятник гипнотизера.

Роуз своим присутствием не нарушает этой кармелитской гармонии. Черные, стянутые в хвост волосы, белое, как у китайской куклы, лицо. Белая рубашка расстегнута до самого низа. Черная плиссированная юбка лежит на стуле.
Левая рука Роуз привязана школьным галстуком к одной из лилий. Широкие серо-голубые и тонкие алые полоски на галстуке — единственный яркий акцент в окружающем монохроме. Узел затянут слабо, она может высвободиться в любой момент.

Иэн делает два шага вперед, его взгляд устремляется ей между ног. От первого прикосновения Роуз хочется свести колени, и чтобы кто-нибудь задернул шторы. 

Второго прикосновения не происходит.

— Тебя хочет видеть отец, — говорит Иэн, отвязывая от черной лилии галстук.

— Ты испугался? — она застегивает пуговицы на блузке.

— Я помогу, — жесткие пальцы бесцеремонно задирают подбородок Роуз.

— Cross the road, — круглый воротничок поднимается вверх.

— Round the roundabout, — разноцветная полиэстровая полоса делает первый оборот.

— Through the tunnel, — треугольный конец скользит вниз.

— Under the bridge, — Иэн затягивает петлю так, что она едва может сделать вдох.

«Мне хотелось, чтобы он затянул ее туже. Отец умер через год. Он оставил Дарио дом и всю свою империю, а мне возможность делать то, что я хочу. Я уехала с одним чемоданом». 

— А Иэн? — задаю я наконец вопрос.

— Иэн предан мне, как пес. За хорошие деньги, конечно — наняла его защищать, раз уж его любовь я так и не заслужила. А Дарио просто хочет убить меня.

Я не спрашиваю, почему. У всех однажды возникает желание убить своего ближнего.

У некоторых из нас это получается.

Вторая часть тут 

Реми Эйвери: Round the roundabout