Думай о звёздах. Почти рождественская история

Он помнил себя четырёхлетним, замёрзшим, продрогшим. Лежавшим в утрамбованном пацанами снегу на крыше старого сарая.

Все уже разошлись — вечерело.

Стемнело уж и вовсе давненько. Но небо… По чистому, звонкому ночному морозцу небо не отпускало паренька домой своими звёздами, туманностями, бескрайностью.

Он завороженно смотрел вверх, не обращая внимания на то, что начинал по-настоящему коченеть. Вот одна звезда подмигнула, тут же исчезла, словно растворившись. Другая... О чём он думал тогда? Хм, да о том же, о чём и сейчас, став сорокалетним большим дядькой. Ничуть не поубавившим с годами щенячьего восторга при взгляде ввысь, в пронзительно чёрный Космос. Сквозь него.

*

— Петров!

— Здесь.

— Не спрашиваю, здесь ли ты, Петров. Имею в виду, где ты сейчас витаешь? Ответь на заданный вопрос.

— Я… я… ммм…

— Садись. Дневник сюда.

— Антонина Васильевна…

— Дневник, я сказала.

Она подошла к парте.

— Что тут опять? — взглянув на листки в клетку, изрисованные дочерна.

Нервно собрала листы в охапку, вернулась к своему столу. Небрежно бросила рисунки. Затем незаметно расправила, развернула.

Пока разглядывала, в классе зашелестел-заколыхался народ — любая пауза всегда на руку. За минуту делались сотни различных дел, крайне необходимых именно в данный момент.

Вообще Антонина Васильевна ему нравилась.

Конечно, уроки русского далеки от космических галактик, по нескольку штук вмещавшихся в один тетрадный лист. Но училка, несмотря на строгость, была доброй. Поэтому не очень-то кто на неё обижался.

Антонина Васильевна рассматривала художества Петрова, про себя отмечая их необыкновенность и даже некоторую законченность: остроносые космические корабли уносились в иные миры. И в этом ощущалась, в принципе, сформированная позиция художника.

Автор наверняка, в своё время, так же стремительно и безоговорочно примет решение, равное всей его дальнейшей взрослой жизни.

— Петров, завтра постарайся, пожалуйста, в последний раз: спрошу тебя и по новой теме, и по прошлым двум урокам. По прошлым двум, запомни!

Звучало как ультиматум.

Но в том-то и дело, что не зря Антонину Васильевну любили дети, как никто чувствующие тёплое участие — она всегда давала второй шанс. Да и третий, и четвёртый тоже…

После звонка она возвращала четверокласснику Петрову листочки вроде как недовольная его несобранностью, неприсутствием на уроке. Но глаза, взгляд говорили другое. И Петров это видел: «Мечтай, мальчик, мечтай! Тебе это очень, очень пригодится в будущем».

На дворе стоял олимпийский, тысяча девятьсот восьмидесятый год.

*

Потом очень быстро всё помчалось-полетело-закрутилось.

Он это тоже помнил. Как умер бровастый престарелый вождь, второй и третий. Как батю вдруг сократили с работы. Помнил Горбачёва с кооперативами и нереальные очереди в видеосалонах.

Первую звезду он «взорвал» в девяностом, вместе с крушением великого Союза и скоропостижной смертью папы.

Звезда, разумеется, погибла сама по себе, просто так совпало.

До страны ему, двадцатилетнему ковбою, дела особо не было. А вот болезнь и кончину отца он перенёс жуткой душевной травмой, депрессухой. Вдруг явственно осознав, что знает — именно знает! — что там, недалеко, в созвездии Козерога, закончил своё существование белый карлик по имени GKL-32, как он потом выяснил в местной обсерватории. Голодающей, но по-прежнему функционирующей на благо мировой науки.

И началось…

В следующий раз он пришёл в обсерваторию через месяц после похорон отца.

— Ну что, Андрей, — прищурившись, спросил начальник небольшого коллектива обсерватории добродушный седой старикан Вениамин Карлович: — Что на это раз?

— Она может походить на распластанную птицу, несущуюся вниз?

— Кто она, Андрей? — подумав, — ах да… Вы имеете в виду туманность?

— Иии-стественно.

— Конечно может. Это же звёзды. Их скопления принимают любые замысловатые причудливые формы.

— Созвездие Геркулеса, — резко прервал астронома Андрей.

Минут через сорок Вениамин Карлович вышел из центрального зала с лабораторией, теребя себя за бороду:

— Я созвонился с Москвой — они подтвердили мою догадку. Твою догадку, вернее. Откуда ты?..

Андрей Петров, вмиг замкнувшийся, уже выходил из здания обсерватории, невнятно вякнув: «Извините».

Вениамин Карлович, удивлённо глядя вслед удаляющемуся пареньку, шептал:

— Это невозможно, невероятно! Откуда он знает?

*

Сон накатывал изредка в течение всей его жизни, издетства.

Невообразимо быстро Андрей проносился сквозь земную атмосферу и выныривал в большом Космосе с надеждой взмыть, унестись в немыслимые его глубины, дали. Да не тут-то было — космос оказывался занятым, забитым всевозможными препятствиями, хламом. И упорно сопротивлялся желанию Андрея прорваться дальше, вглубь.

Поэтому приходилось бесконечно растаскивать-расталкивать многообразные скопления глыб, астероидов, космического мусора, прежде чем продолжить движение вперёд.

Он расчищал себе путь, торопился, нервничал.

К этому времени надо было возвращаться, и он не успевал запомнить, на чём каждый раз останавливался. В следующем своём сне начиная тяжёлый труд заново.

Возвращение происходило ещё быстротечнее, чем отлёт. Он стремительно, камнем, врывался в воздушное пространство и, не успев насладиться величественным видом Земли, начинал падать с неимоверной скоростью, огненным метеоритом прорезая атмосферу и замершую в отчаянии душу. Внезапно наваливался страх смерти: он не в состоянии затормозить!.. — И просыпался.

Впервые, когда он смог, наконец, туда «прорваться» и, облегчённо вздохнув, устремиться к созвездию Козерога, — радуясь наконец-то обретённой свободе космического передвижения, — сознание сразу навело его на некое умирающее светило.

Это было восхитительно, хотя немного жалко. Жалко умирающую звезду. Но ведь он понимал, что где-то зарождается новое светило. И чувствовал себя причастным к миротворению, созерцая гибель пылающего гиганта с благодарностью и непередаваемой словами любовью.

В то утро умер его отец.

Выскочив из обсерватории, Андрей бежал домой с неясным подозрительным чувством накатывающей исподволь беды — что-то должно случиться? Или уже случилось. И почему домой? — ведь остался он один-одинёшенек.

Мать ушла из жизни, когда сын был ещё маленьким. Он не страдал тогда, просто скучал. Как скучает до сих пор по матери повзрослевший мальчик Андрюша.

За три часа отсутствия в неприбранной квартире ничего не изменилось. Было бы смешно, если б обнаружил вдруг конверт на столе (о чём раньше втайне надеялся, начитавшись в детстве фантастики) с незнакомыми иероглифами и монограммами. Конверт от инопланетян!

«Андрюха, выходи ночью на пустырь — там будет ждать наша тарелка. — Подпись: Иноаунчивуйчай». — Подпись явно отдаёт вьетнамским. Он захохотал в голос от диких своих мечтаний, тут же подумав: «Как же я прочитаю? Там ведь иероглифы! Хх-а ха-ха». — Но и кроме как на пустырь за домом приземлиться тарелке, в принципе, некуда. А проверить ночные свои полёты не мешало бы — проверить и Козерог, и Геркулес.

Сразу вспомнился седой астроном Карлович: «Что-что, откуда-откуда? Да совпадение, вот откуда!» — убеждал старикан-астроном.

Андрей стоял на кухне и жарил яичницу.

Завтра в институт — полугодовая сессия — и хорошо, и плохо. Вроде времени прибавится, можно похалявить. Но и учить приходится, куда ж денешься? — четвёртый курс, грех не сдать. Иначе — в сапоги-кирзухи, и вперёд — на защиту Родины!

Да, в армию реально не хотелось. Но что поделать — надо.

Надежда на чудо — жена, ребёнок… откуда? — в нашу-то непростую пору. До 2000-ного миллениума — десять лет, время катаклизмов и потрясений. Страну колбасит из стороны в сторону. Деньги не копятся. Кстати, друг вон в «товарищество» зазывал — что-то по торговле. Главное, «на́чать», — как говаривал генсек.

Андрей со смаком уплетал яичницу с колбасой — единственное блюдо, которое мог сварганить с закрытыми глазами.

«Ничего, прорвёмся. Армия так армия, куда деваться?»

Его рассуждения прервал телефонный звонок из прихожей:

— Алло. Тётя Аля? Здравствуйте, а что… Что-о-о?!

Вот оно!

Он похолодел:

— Когда? Сегодня ночью? Конечно-конечно. Завтра буду. Всё сделаю, помогу. До свидания.

Вот оно. Навалилась тяжесть. Тело стало ватным: умер дядя Коля — брат отца — единственный оставшийся родной человек. Не считая тро́йных тёток.

Значит, всё-таки звезда?..

Вениамин Карлович оказался радушным хозяином.

Проводив сразу в кухню, сначала накормил студента.

Потом поил чаем, приговаривая:

— Пей, студент Андрей Петров, пей. Я догадываюсь, зачем ты пришёл. Потому что два раза таких совпадений не бывает, два раза указать точно на созвездие, где погибает звезда, невозможно.

Андрей прихлёбывал, отдуваясь, горячий чай, собираясь с мыслями. Когда допил, он поведал Карловичу о том, что вместе со звёздами умирают его близкие люди. Самые близкие.

Астроном выслушал его, шепча про себя: «Невозможно, невероятно!»:

— Как… как это может происходить, Андрей, это невероятно, немыслимо! Если в предсказание смерти звезды хоть как-то! хоть как-то! можно поверить, исходя из… ну, скажем, каких-то телепатических способностей, не знаю. Но как это может быть связано с людьми, тем более родными? Я не знаю, Андрей, не знаю, — причитал старик: — Мне кажется… Поймите, мне просто кажется, что смерть ваших дражайших родственников — это как раз из разряда уж вовсе несусветных совпадений, понимаете? Хотя…

На улице мела метель, заворачивала уши в трубочку, знобила насквозь. Но домой он не спешил.

При чём тут смерть родных и какая-то туманность? Действительно, при чём? Что, мало гибнет на небе звёзд? Или мало умирает людей на свете? Без сомнения, тут Карлович прав — случайно угадав пару из бесчисленных космических взрывов, Андрей мистическим образом связал их со смертью своих близких. Ну, получилось. Что теперь, верить в бредовые пророчества? Да чушь всё это, просто чушь!

Подошёл к дому, сбросив с себя тяжесть неведомого таинства — всё просто. Да, дядя Коля умер. И для этого установлена веская причина, что ясно указано в медицинских заключениях.

Через полчаса на кухне обнадёживающе шкворчала яичница, приводя его сумбурные мысли и нелёгкие впечатления от недавних дядиных похорон в порядок. ОКОНЧАНИЕ ЗДЕСЬ