Мэнсон

Трактор напоминал подбитый танк, экипаж которого врассыпную ушел лесом. Труп председателя КФХ «Колос» распластался рядом. Вырванные его рёбра ощетинились лапами гигантского арахнида, опрокинутого на спину. Подобие крюка, приваренного к цепи, тянулось от раскуроченного председателя к фаркопу видавшего виды МТЗ-50. Капитан Лавренёв невесело изучал обстановочку и беспрестанно поправлял фуражку на затылке.

 — Ну, что, Николаич? Вызываем город? – Мохов, глава администрации, был белее горячки. Его уже дважды вырвало, он безнадежно сглатывал очередные порывы.

 — Чего, Мохов? – Капитан чиркнул зажигалкой, остервенело закурил. – Неумолимо рвёт на родину? Вызываем следаков.

 — Поди надо как-то… Зафиксировать тут чего.

 — Хули тут фиксировать? Я вижу труп. Всё, зафиксировал. Комаров тут кормить. Трактор Сашки Налепо?

 — Он самый. Его самого.

 — Ну, и всё. Преступление раскрыто.

 — Ищи его теперь, как ветра.

 — А не наша задача его искать, - отмахнулся Лавренёв. – Тем более он тракторист, а не сверхсекретный агент. В бане прячется бухой. Или уже мне сдался, если протрезвел. Сидит возле опорника, на крылечке. Сейчас, протокол осмотра состряпаем и замрём в ожидании.

 Капитан сел в «бобон», грохнув дверцей. Видно было, как он сильно шевелит губами – матерится. Вверенный ему участок не мог похвастать званием криминогенного. Пьяных потасовок никто не отменял, но характер они носили относительно миролюбивый. Ванька Манку приревновал, Петька Сеньку наколотил, Володька последний сахар из дома уволок да пропил с дружками – всё, как везде. Но чтобы человека раздербанить на рёбрышки…

 Подавив приступ ненависти к жизни, он вновь хрястнул дверцей, с кряхтом выбрался наружу.

 — А кто обнаружил, скажи-ка мне ещё разок?

 — Родя обнаружил. И мать его, - угрюмо пробубнил Мохов.

 — Чья мать? Родина?

 — Ну. Родина мать.

 — А чего они тут шлёндали…

 — По ягоду, мол. По холодку.

 — Да не завозили нам холодку три недели как, - Лавренёв вновь поправил фуражку. – Так. Ну-ка, я в деревню метнусь, по горячим следам.

 — Следаки же, Николаич!

 — Скажешь, что я на сигнал уехал в Лебедевку. Там связи нет. Я как будто ещё не знаю. Поэтому ты сам вызвался на город звякнуть! – Лавренев азартно закряхтел обратно в «бобон».

 — Так нельзя делать! – дал фальцетом Мохов.

 Но Лавренёв, в ответ ему, лишь жизнеутверждающе «бибикнул». Дескать, не робей, паря! И Мохову стало ещё хуже.

 Сашку Налепо, естественно, никто «со вчера» в деревне не видел. Ни жена, ни собутыльники. Все яростно и очень достоверно отнекивались. Впрочем, понятно было – наверняка знают, где он залёг. Но своих сдавать как-то не принято.

 Лавренёву хотелось выйти на мотив преступления. Сквозь невыносимый зной, в пропитанную потом рубашку ударил дух настоящего дела! Посильнее пропажи «баб Наташиной козы». Поострее реализованного через пункт приема металлолома алюминиевого ковшика.

 На «пятаке» возле конторы была обнаружена мощно поддатая Варька. Погремуха у неё была – Заглотыш. Обстоятельств происхождения прозвища уже никто не помнил, но контекст осознавали все. Варька Заглотыш поведала, что Налепо и председатель вчера вместе были на «точке» - являлись за самогоном к частнику, на деятельность которого Лавренев стоически закрывал глаза. Лиши рабочего человека радости распития, и ты призовёшь его к топору.

 — Взяли они выпить-то, Варька? – игриво допрашивал Лавренёв.

 — По карманам не лазила, Николаич! – охотно шла на сотрудничество беспринципная «зажигалочка».

 «Так. Ну-ка. Значит, собирались посидеть на пару», - в голове капитана ликовало расследование.

 Бабка Любка или, попросту, старуха Любовь огородничала на своём «клочке земли». Она побожилась, что свет в конторе горел до тридцати четырёх минут третьего ночи.

 — Потом, видимо, выключателем щёлкнули, да разошлись, Николаич. Тишина!

 — Трактор не гудел, баб Люб?

 — Тишина, говорю, стояла мёртвая, как перед бомбёжкой. До пяти. В пять у Левченковых эта их постылая собачонка начала лаять. Сдохнуть не может.

 «Так. Ну-ка. В конторе-то ещё никого не было».

 Кабинет, в котором заседал растерзанный ночью председатель Чернигов, находился в одном помещении с так называемой администрацией. Местные, по-старинке, обходились наименованием «контора». Помимо Мохова и убиенного, в этом же здании восседала высоконравственная библиотекарь Мария Максимовна Кирук. Первые два - денно и нощно обитали «на полях». Библиотеку, в летние дни, украшал внушительный замок. Не читалось людям. Не особо почитаешь на грядках.

 Ключ от конторы неизменно покоился за дверным косяком. Дверь кабинета Чернигова вовсе была не заперта. Однако, в приятной прохладе кабинета отсутствовали признаки попойки и не было тяжелого запаха перегара, залежавшийся закуски и безудержного курения. Кабинет благоухал канцелярщиной и, едва уловимо, соляркой, хваткий запах которой перекочевал с пришедших «на ковёр» мужиков, намертво впитавшись в стены.

 Лавренев уселся за стол Чернигова. Ничего. Стол как стол. Карандашница, пепельница, красивая перьевая ручка на подставке. И неисчислимое количество документации, документации, документации.

 — Бумажная волокита…

 Но взгляд, вдруг, его упал на картинку, будто затерявшуюся среди планов посевной и разнарядок. На подобии журнальной вырезки было изображено что-то, что Лавренёв даже не сразу признал за человека. Из бережно выкромсанного глянца на него, разными глазами поглядывало бесполое существо. Что-то бесовское было во взгляде. Что-то постыдное было в облике. Что-то невообразимое было – повстречать Это в кабинете Чернигова.

 — Если ты девица красная, то хули ты такая страшная, - старо пошутил капитан, прикидывая, кто бы мог ему опознать данный вид земной – если земной – жизни.

 — Так, дочь. Ну-ка… - заинтересованно прогрохотав на «бобоне» по всей деревне, Лавренёв уже энергично пёр в собственный двор. – Ты у нас по молодёжным делам. Вот, это что за экземплярчик?

 И подсунул дочери вырезку из журнала. Та, закатив голову, широко расхохоталась.

 — Пап, это не по молодёжным делам. Ему уже сильно больше, чем тебе. Мэрилин Мэнсон это.

 — Ему, - капитан посерьёзнел. – Мужик, получается. Так. Ну-ка. И что это? Рок?

 — Рок, па!

 — Он знаменит чем-нибудь? Мэнсон этот. Или просто рок?

 — Вон, у Борьки спроси! – она захохотала ещё ярче.

 — Сын, - Лавренёв шагнул в гараж. – Чем знаменит Мэнсон?

 — Мэрилин? – хохотнул Борька.

 — Весёлая, блять, семейка. А их много что ли?

 — Ну, был Чарльз Мэнсон – американский серийный убийца и создатель секты. А Мэрилин Мэнсон это псевдоним рок-музыканта Брайана Уорнера.

 — И чем он знаменит! – прикрикнул начинающий выходить из себя Лавренёв.

 — Да там, бать, полно приколов! Он же эпатажный чувак люто. Посадить его хочешь? – и уже неприкрыто заржал.

 Во дворе покатывалась дочь.

 — Так. Ну-ка! Давай, сын, самые мощные его приколы вываливай.

 — Фиг знает, - Борька поигрывал шуруповёртом в руке. – Был такой когда-то вброс, что он удалил себе несколько рёбер, чтобы самому себе минет делать.

 В глазах Лавренёва потемнело.

 — Зачем самому себе-то? Настолько был непопулярный рок-музыкант?

 — Да это миф же. Не было такой фигни сроду. А зачем тебе, бать?

 Но капитан Лавренёв уже был вне диалога. Ему резко захотелось трубку, опиума и поиграть на скрипке.

 — Рёбра, - он пошел к «бобону». – А мать где?

 — Картошку травит от жуков в огороде, - продолжала посмеиваться дочь.

 — Понял…

 Неизвестно, отчего Мохов до сих пор никак не дал о себе знать, но когда Лавренёв подъехал к дому ветеринарного врача Рыбкина, солнце уже взялось присаживаться в лес. Рыбкин триммером покашивал газон.

 — Красоту наводишь, яйцерез? – бодро поприветствовал капитан.

 — Дело-то доброе, - ветеринар отставил в сторону выключенный инструмент. – Случилось чего? По Налепо поди гоняют?

 — По нему, родимому, - кивнул участковый. – Поехали, пару бумажек подмахнёшь. Мол, не видел, не слышал. Такая тема.

 — Да у меня одежда вся, вон, в тра…

 — Поехали! – Лавренёв потемнел.

 Рыбкин покорно заковылял к «бобону».

 — Переодеться, можт, занырнуть?

 — Дольше копошиться. Туда да сюда.

 Втиснулись. Поехали. Рыбкин беззаботно спрашивал пустое. Лавренёв закурил и односложно кивал. Шумно выдыхал дым, обстоятельно стряхивал пепел за приспущенное стекло. Не доезжая переулка до опорника, спокойно притормозил. Прямо посмотрел на ветеринара.

 — Приходил к тебе Чернигов по рёбрам спрашивать?

 — По каким рёбрам…

 — По отсосательным! – Лавренёв коротко щелкнул Рыбкина в челюсть. – Ты не крути мне, блядь! У меня на каждого папёшка в сейфе есть! Я за все твои хирургические разговорчики знаю!

 — Приходил, - Рыбкин растерянно тёр скулу, даже мимо области удара.

 — Чего сказал ему?

 — Что невозможна такая операция в наших условиях. Что дорого. Что за границу ехать придё…

 — Про то, что трактором выдернуть можно ты брякнул? Это ж твой крючок они к цепи приварили! Я сначала не понял, что твой, а потом. Нахера сказал?!

 — Я ж в шутку! – не на шутку заорал Рыбкин. – Я ж не думал, что они реально начнут такой дурью… Николаич!

 — Поехали, шутник. В «водворении» заночуешь, завтра пусть вас, долбоямбов, следаки сами ищут, дознают, расфасовывают по тяжести юмора.

 — Николаич!

 Николаич закурил ещё, завёл стартер. Сильно затянулся.

 — А нахера ему?

 — Попробовать хотел, говорит. Ни разу, говорит, не было. Жена – ни в какую.

 — Вон, Варька. Она ему, за бутылку, по пятки бы засосала.

 — Не могу, говорит, жене изменить.

 — Детский садик, блядь! Ещё этого Мэнсона где-то вырезал. Хер с ним – вырезал! Вычитал же где-то такую мудистику! – разорялся капитан.

 На крыльце опорного пункта, сложив ручки на коленочки, сидел Сашка Налепо. Рядом сидел и курил невесёлый Мохов.

 — За мной отправили? – Лавренёв, аккуратно сгибал пополам «вырезку мэнсона», не покидая «бобона».

 — Ну, - бесцветно отреагировал Мохов.

 — А этот?

 — Тут сидел, когда я подошёл. Он в муку бухой. Там народу, как на концерт наехало.

 — Как на рок-концерт?

 — А?

 — С прокуратурой, говорю, приехали?

 — Но.

 — Так. Ну-ка. Сейчас, Мохов. Поедем.

 Капитан Лаврёнев, вразвалочку, позвякивая ключами, направился к дверям опорника, что-то насвистывая себе под нос. Что-то совсем не рок-н-рольное.

 <2023>

Продолговатый ящик: Мэнсон