О поэзии...

     На днях перечитывала Бодлера, который в период моего увлечения декадентством, вштыривал не по-детски, и пришло ко мне прекрасное воспоминание:

     Год этак 2000- 2001, лето, жарко, едем на ролёвку (даже название не вспомню сейчас, помню только, что заезжали командой придуманных нами же Локусиан, в количестве 4-х человек) в переполненной электричке, в тамбуре...

На всех балахоны в пол, из мешковины (добытой отцом подруги где-то на складах Московского метрополитена), пошитые на манер одёжек монахов францисканцев, отчего папа поименовал нас "ку-клукс-кланом". Так вот... вокруг плотно.... Шутки, хохот, шампанское из горлА по-гусарски (ну что б ещё пить бедным студентам, утоляя жажду в общественном транспорте?) Короче говоря, пришло в голову процитировать маэстро Шарля... Начинаю нежным голосом:

"Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы..." - 

(пассажиры вокруг начинают улыбаться, тётушки одобрительно кивают, вот, мол, молодёжь-то у нас!)

Продолжаю, постепенно наращивать громкость:

"...Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной,

Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,

Зловонный выделяя гной..." -

(На этом месте благоразумные обыватели начинают нервно поёживаться, вокруг образуется немного свободного места...)

     Надо ли говорить, что к концу произведения мы ехали уже в практически пустом тамбуре, вокруг оставалось несколько подростков и людей с крепкими нервами...

Вот я до сих пор удивляюсь - почему??? Никого не смущал ни хохот, ни выпивка, ни странные костюмы... а тут - Бодлер! 

Ну что за люди?

Никакой любви к искусству 🤣🤣🤣

Шарль Бодлер

ПАДАЛЬ

(из сборника "Цветы зла")

 

Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы

Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

Среди рыжеющей травы?

 

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной,

Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,

Зловонный выделяя гной.

 

И солнце эту гниль палило с небосвода,

Чтобы останки сжечь дотла,

Чтоб слитое в одном великая Природа

Разъединённым приняла.

 

И в небо щерились уже куски скелета,

Большим подобные цветам.

От смрада на лугу, в душистом зное лета,

Едва не стало дурно вам.

 

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи

Над мерзкой грудою вились,

И черви ползали и копошились в брюхе,

Как чёрная густая слизь.

 

Все это двигалось, вздымалось и блестело,

Как будто, вдруг оживлено,

Росло и множилось чудовищное тело,

Дыханья смутного полно.

 

И этот мир струил таинственные звуки,

Как ветер, как бегущий вал,

Как будто сеятель, подъемля плавно руки,

Над нивой зёрна развевал.

 

То зыбкий хаос был, лишённый форм и линий,

Как первый очерк, как пятно,

Где взор художника провидит стан богини,

Готовый лечь на полотно.

 

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,

Косила сука злой зрачок,

И выжидала миг, чтоб отхватить от кости

И лакомый сожрать кусок.

 

Но вспомните: и вы, заразу источая,

Вы трупом ляжете гнилым,

Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,

Вы, лучезарный серафим.

 

И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых гостей.

 

Скажите же червям, когда начнут, целуя,

Вас пожирать во тьме сырой,

Что тленной красоты — навеки сберегу я

И форму, и бессмертный строй.

 

1857 г.