Ловля душ в мутной воде

Не мой ребенок — не моя проблема. Если буду беспокоиться ещё и о чужих, меня надолго не хватит. 

Подумаешь, отобрали младенца. Розенберги молодые — ещё десятерых родят, если захотят. У них старших трое. Или четверо? Всех спрятали у тетки в Северске. Родят непременно, спрячут лучше. Да и вдруг всё наконец уляжется? Может, детей правда везут в убежища? Что за мерзкая привычка — во всем видеть самое страшное, ждать худшего? 

От какой-то Марины звонит. Что за Марина? Вдруг выдаст? Если не просто так, то за деньги? В обмен на свободу сына или мужа? Что бы ни замышляли власти со своей проклятой программой, это не коснется меня и моего сына. Можно ли вернуть маленького Розенберга? Сколько других таких?

 

Калеву нельзя было умирать. Он затянул ремень на бедре вместо жгута и заклеил рану куском клейкой ленты. Две недели назад Калев отправился в Посёлок на старой моторной лодке, чтобы договориться о месте для сына на эвакуационном борту. 

Ружьё Калев оставил тёще. Лодку у него отобрали в первую же ночь. Потом он прятался от мародёров в брошенной квартире, стоя по колено в затхлой жиже. Варил голубя с водорослями в большой консервной банке. Окоченелыми руками разводил костер после того, как перекинутая в окно дома напротив над десятиметровой толщей воды доска переломилась у него под ногами. Изредка встречал жителей Посёлка — блёклых и безучастных — и расспрашивал их об эвакуации. Выяснить удалось лишь одно: договариваться больше не с кем. Помощь не придёт. 

Калев протиснулся через форточку и оказался в галерее института, где раньше работал. Из архива навстречу ему вышла молодая женщина. Синий плащ, красное платье, русые волосы до локтей — почти Мадонна, не хватало только младенца на руках. Нежная улыбка и холодные серые глаза. 

— Учёный? 

— Служитель истины. Только науке теперь грош цена. 

— А у вас дети есть? — Её взгляд ужалил Калева как пункционная игла.

Ком подкатил к горлу, стал невыносимым привкус водорослей и скрип песка на зубах. Калев задержал дыхание и не успел ответить. 

— У нас в предгорьях лагерь. Деток много. И рук не хватает: хозяйство, работа тяжелая, сами представляете, — с улыбкой продолжила она. 

— В горах есть люди?

—Нас бог хранит. Пять лет живем — ни селей, ни обвалов, всё хорошо. Вот и потоп пережили. Будем праведны — вода вовек не дойдет. Я Гая, мой папа был наш пастор. Посмотрите хотя бы?

— Я не особо верующий.

— Не страшно. Поначалу так со всеми. 

Калев проследовал за синим плащом, стараясь не наступать на больную ногу.

В горах было зелено. В теплицах и на грядках работали молодые девушки. Калев пытался сосчитать маленьких детей, которые бегали, играли с утятами, помогали взрослым выдергивать сорняки — и трижды сбился со счёта. 

Сизо-ржавый утопленный Посёлок, на улицах которого давно не было ни цветов, ни зверей, ни детей, остался внизу. 

В просторной комнате с круглыми окнами, куда привели Калева, пахло нагретым на солнце деревом. Принесли горячий хлеб. От тёплого запаха и яркого света у Калева закружилась голова. Кто-то звонко откупорил глиняную бутылку. Сладкое вино разлилось теплом в груди, которое вскоре заполнило все тело.

— Откуда столько детей? — спросил Калев.

— Внизу тяжело с маленькими. Кто не гибнет в первые полгода от инфекций, те чуть позже от голода. Мамы это понимают. Мы никого не прогоняем, — сказала Гая.

— Ротавирус везде пролезет. Никак у вас вакцины сохранились?

— Наши дети не болеют, они чисты, только и всего. Мы не вводим чуждого в свои тела.

— Чуждого — это лекарств?

— Наши дети наследуют новый мир. Но не сразу, их надо подготовить, защитить. Зло повсеместно — оно в воздухе, в мыслях, в языке. Форм много, а смысла нет. Потому потоп и случился, чувствуете?

— Что же, и книги для них отбираете? 

— Они не читают. — Гая потерла пальцами переносицу.

— В каком смысле?

— Книг скоро не останется. Зачем смущать дитя? Один укол, крошечный чип — они испугаться не успевают. Книги ли важнее жизни вдали от грязи и голода? Мы сами их всему научим. Они будут лучше нас. Им будут не нужны ни буквы, ни вербальный язык, понимаешь?

— Не такой судьбы я желал для моего.

— Нет судьбы, милый. Выбор за тобой.

Калев вышел из дома и направился к причалу быстро, как только позволяла нога. Среди множества звуков общины его внимание привлек один. В низкой хате с голубой дверью кричал младенец. Кричал так, как это бывает, когда они синеют и задыхаются от плача, и ничего не помогает. Тело само развернулось, Калев поднялся на крыльцо и распахнул дверь.

Конопатая девочка лет пятнадцати, почти уже рыдая, укачивала черноволосого малыша Розенбергов. Ошибки быть не могло, именно с его отцом Калев два года работал, ходил на рыбалку летом и в последний раз виделся накануне потопа.

— Чей? — Голос Калева показался ему чужим.

Белёсая девчонка и малыш затихли и уставились на Калева.

— Мой. 

— Как зовут-то?

— Агния.

— Ребёнка как назвала, дура?

— Ты, ты уходи, нельзя. Сюда нельзя. — У девчонки снова задрожал подбородок.

— Когда родила? 

— Три месяца как. Ой, четыре, четыре! — Девчонка прижала младенца к груди, сгорбилась и повернулась к Калеву спиной.

Калев стиснул зубы и прошёл к выходу. Он глубоко вдохнул и, как фантомную боль, ощутил затхлый запах старых водорослей. 

Спустя четверо суток в пути Калев встретился у себя дома с двумя агентами в серых дождевых плащах. Петровна успела ранить обоих и получить успокоительный укол. Агенты предложили Калеву отправиться вместе с сыном, и он согласился, ведь уже знал, куда предстоит лететь. 

 

Прошли осень и зима, уже расцветают абрикосы. Вода не ушла. Думаю, стоит ждать, что она поднимется весной: мы получили от природы то, на что напрашивались. Мелкий играл у Белого озера и поймал какую-то заразу, вторую неделю в соплях — всё это бред насчёт первозданной чистоты гор. 

Чип вытащить легко, нужен один небольшой надрез. Куда сложнее найти обезболивающее в секте, где не признают лекарств. От ребенка требуется уйма доверия и почти невозможное терпение. Я освободил троих. Они обучаемы, но лет до шести. Надо торопиться. Зимой было легче скрыть следы под шарфами и шапками. 

Это не мои дети, но так ли это важно? Они наследуют землю. А истина, что истина? Любой выбор истинный, если от он сердца, и он всегда за тобой.