Цветы для Норы Ли

— Нора Ли, — захлопнув за собой дверцу такси, представилась незнакомка.
— Александр, — я пожал протянутую мне прохладную ладонь и посмотрел на девушку.
Тушь под глазами немного размазалась, тёмно-каштановые волосы прилипли к щекам и шее, насквозь сырое платье.
— Спасибо, что предложили подвезти. Я вся промокла и цветы... — Нора убрала с лица мокрые пряди, и подняла ладонь к потолку машины, словно ожидая, что оттуда вот-вот закапает дождь.
Несколько секунд я тоже смотрел на потолок такси, но так и не дождавшись чуда, перёвел взгляд на колени попутчицы — там лежал изрядно потрепанный непогодой букет розовых ирисов.
— Грезы любви. Очень нежные и быстро облетают, что бы я ни делала, — девушка печально вздохнула.
— Немного любви и заботы способны сотворить чудеса даже в самых запущенных случаях. Ну, и конечно хорошие удобрения. Так говорила моя мать, — произнёс я, следя краем глаза за бегущей по стройной женской ноге капле дождя.
— У вас есть свой сад? — девушка смахнула каплю и заинтересованно взглянула на меня.
Я замешкался. Признаваться во вранье не хотелось, как и говорить правду, что вместо собственного дома я прозябаю в оплачиваемой фирмой квартире, в цветах ни черта не смыслю, а свою родную мать и в глаза никогда не видел.

Спас меня водитель. Утомленный нашей болтовней, он нетерпеливо кашлянул. Я открыл рот, чтобы спросить у Норы, куда ехать, но внезапно замер. В серых, будто занавешенных туманом глазах я увидел своё отражение. Странно, но прожив на свете неполных тридцать два года, подобное я испытал впервые. Я отражался в витринах магазинов, в поцарапанной полировке рабочего стола и стекле микроволновки, но в чьих-то глазах... никогда.
Там, в отражении, я был мал, худ и сутул. Мне стало страшно, что именно так и видит меня девушка. Что сейчас она поблагодарит за заботу, выйдет из машины, и вместо тихого, чуть взволнованного голоса я услышу звонкий, как пощечина, хлопок двери.
— Поезжайте! — крикнул я, и словно это ускорило бы процесс, изо всей силы толкнул ладонью кресло водителя.

С того дня прошло полгода: я так же работал за сносные деньги в душном офисе, жил в съёмной квартире напротив дешёвого ресторанчика, и так же не знал женщину, зачем-то родившую меня. И вроде бы ничего не изменилось, кроме одного — я был счастлив.

В конце недели я забегал домой только для того, чтобы переодеться и мчался в пригород.
Нора, как всегда, была в саду. Держа руки в карманах тоненького зеленого плаща, стояла возле клумбы с едва распустившимися нарциссами, и наклонив голову к одной из жёлтых звёздочек, что-то еле слышно ей шептала. Я подошёл сзади, и аккуратно отодвинув ворот плаща, поцеловал россыпь родинок на шее: звёздная карта моей маленькой личной Вселенной.
— И что он тебе отвечает? — нежно прошептал я ей на ухо.
— Что любит меня. — Нора недовольно повела плечом и отстранилась.
— Может у него и имя есть? — спросил я нарочито строгим голосом, не унимаясь.- Я ревную. Ты так на него смотришь, и он такой красивый.
— Это ненадолго. Сначала пожелтеют листья-станут ржавыми как муравьи, которые копошатся у корней, подъедая их. Затем одрябнут и склонятся к земле лепестки: опавшие быстро сгниют, а те что останутся-иссохнут так, что даже упавшая на них капля росы не оживит, а разобьёт в прах. Так всегда происходит. Всегда, и со всем.

В такие моменты мне казалось, что внутри неё вдруг оживают те самые крошечные муравьи. Напившись крови, с переполненными, готовыми вот-вот лопнуть брюшками, они снуют под тонкой кожей, прогрызают розовый эпидермис, пытаясь выбраться наружу. Чтобы раздавить хоть одного из них, я развернул Нору к себе лицом и до боли сжал её ладони:
— Глупости, с нами такого не случится. Никогда.
— Отпусти, мне больно, — её взгляд, казалось, просветлел. Она сдула с лица наброшенный ветром локон, и глядя мне в глаза, рассмеялась.
Я отпустил. А она обвила руками мою шею и нежно поцеловала, оставив на губах резкий привкус муравьиной кислоты.

Ночью меня разбудил осторожный стук. В комнате никого не было. Лишь чуть слышно гудел вентилятор, гоняя в полумраке спальни дурман пассифлоры и жасмина. Я поднялся с кровати и подошёл к окну, затем быстро оделся, и выскочил из дома. В темноте разбуженного непогодой сада, перед клумбой с нарциссами стояла Нора. В её вытянутой перед собой руке был крепко сжат зонт.
Град отстукивал по зонту четкий ритм, а я стоял и смотрел на неё, не в силах и на долю секунды отвести взгляд: продрогшая, мокрая, в прилипшей к телу сорочке, где влага бесстыдно очертила линии бедер и груди, с застрявшими в волосах льдинками.

Мне хотелось вырвать у неё этот дурацкий зонт, растоптать кажущиеся мне уродливыми, цвета вареного яичного желтка цветы, обнять, и увести домой. Но вместо этого я мысленно чертыхнулся и протянул руку к прохладной стали штока зонта. Она — боялась за цветы, я — что любой из порывов поднявшегося ветра унесет её от меня обратно, на место нашей первой встречи: стеклянную остановку Мичиган-авеню. Град давно прекратился, а мы так и стояли, сцепив пальцы вокруг железной ручки, одной на двоих. Вдруг всё закончилось...

— Его зовут Марк. Сорт «Ван Сион». И он мёртв, — Нора взглянула на истерзанный стихией цветок, отшвырнула зонт в сторону, и пошла к дому.
— Он выглядит крепким парнем. А если и нет... Ты хотела посадить другой, — крикнул я вслед удаляющейся девушке.
Затем посмотрел на медленно ползущий по земле зонт: ветер стал слабее, и еле-еле тащил его в темноту, в сторону выдыхающих прохладу кустов эвкалипта. Мятный воздух отрезвил: по телу пробежал озноб. Я освободил ноги из раскисшей земляной каши, и медленно побрел на свет вспыхнувшего в ночи окна.

Кофе был премерзкий. Она даже забыла положить в него сахар. Равнодушно сказала что всё кончено, развернулась и вышла из комнаты. Через минуту донесся шум включенного вентилятора: на прощание ко мне из спальни вылетел белый лепесток жасмина. Немного покружил под потолком и исчез в распахнутом настежь окне.
Я хотел крикнуть, что люблю её, но не смог. В горле застучало, мышцы сокращались с такой силой, будто пытались вытолкнуть изнутри что-то инородное — сделав глубокий вдох я закашлялся и выплюнул в чашку рыжего муравья. Он схватил в цепкие лапки мое отражение и медленно пошёл ко дну. Вместе с ним ушёл и я.

— Александр.
Тихий, смешанный с шорохом листвы голос позвал сверху и выдернул меня из небытия. Я очнулся. Казалось, что прошло совсем немного времени, но отчего-то всё внезапно пугающе изменилось. Вместо пасмурной, едва расцвеченной нежными всполохами мартовских первоцветов ночи наступило раннее июньское утро — с робким стрекотанием насекомых и быстро уползающей в тень барбариса дымкой тумана. Хрупкие весенние цветы сменились сочными гроздьями фиолетовых гортензий, кроваво-алыми розами и белоснежными шарами пионов.

Лицо Норы было так близко, что казалось, потянись я немного вперед, смогу дотронуться до её губ. Я хотел сказать, что люблю её, но громадная многоножка корневища намертво застряла в моем горле, распустив по сгнившему пищеводу белесые щупальца-отростки. Единственное, что я мог делать, как и прежде — это смотреть в её глаза и искать там своё отражение.
Она провела кончиками пальцев по моим лепесткам, и обернулась к стоящему рядом громиле:
— Александр. Сорт «Грезы любви».
— Красивый, — зевнул громила, равнодушно посмотрев на меня.
— Это ненадолго... — Нора обвила его шею руками и поцеловала.