Гензель и Гретель

Это вторая Рождественская сказка. Первая - olifant: Девочка со спичками (Рождественская Сказка) (alterlit.ru)

Они немного пересекаются, но вполне могут существовать отдельно.

Гензель и Гретель были совсем крохами, когда умерла мать, а отец привёл в дом мачеху. И так уж вышло, что приветливую и добрую новую жену мельника жители деревни сразу же невзлюбили.
— Все мачехи поначалу прикидываются милашками, — шептали соседи Гензелю и Гретель. — Вот погодите, новая мамаша ещё явит норов.
Время шло. Мельник молол зерно, а супруга занималась домом и детьми.
— Скажите, — спрашивал у неё Гензель, — почему вы не любите пиво?
— Не люблю, — беззаботно отвечала мачеха, — потому, что горькое.
— Пропадём мы с сестрой, — удручённо решал Гензель.

***
Всяк знает, как опасна работа на мельнице. И вот зимой, когда детям только минуло четырнадцать лет, отец, упав, угодил под жернова и погиб.
— Делать нечего. Пришла пора покинуть отчий дом, — вздохнула Гретель, увязывая в узелок вещи. — Теперь мачеха нас со свету сживёт.
— Ничего, — обнял её за плечи Гензель, — зато нас двое.
И сколько бы безутешная вдова не умоляла брата с сестрой остаться, те оставались непреклонными. Тогда мачеха запрягла в повозку лошадь, сложила в сундук тёплые вещи и принесла из дома все деньги.
— Я возьму только отцовский арбалет, — сурово сказал Гензель, — видимо, мой удел стать разбойником и грабить на большой дороге.
— А я прикроюсь этими лохмотьями, — пискнула Гретель, заворачиваясь в истлевшую бабкину шаль. — Буду нищенствовать, и вымаливать у людей краюху хлеба.
Так дети покинули родной дом, ставший отныне для них чужим.

***
Заснеженная дорога привела их к лесу.
— Братец, — заволновалась Гретель, — а, не погорячились ли мы, оставив в зимнюю стужу семейный очаг? Не разумнее было бы дождаться весны?
Гензель окинул взглядом заснеженные ели и упрямо мотнул головой.
— Не горюй, сестрица, — бодро ответил он. — В двух днях пути, в славном городе Мюнхене живёт сестра нашего покойного батюшки, добрейшая фройлян Краузе. Не представляешь, как она будет рада.
— Но, — продолжала сомневаться Гретель, — придётся сегодня ночевать в этом страшном лесу. Прямо на снегу!
— Ничего не бойся.
Он забросил на плечо арбалет и бесстрашно вошёл в лес.
Чёрные, голые деревья встретили детей холодным безмолвием. Лишь иногда, высоко наверху, принимался завывать ветер и тогда с сучьев срывался ком снега и беззвучно падал в сугроб. Гретель, что бы подбодрить себя, громко запела «Марш бесстрашных мельников» и, напуганный звуком её голоса, на дорогу выскочил барсук. Гензель вскинул арбалет и стальная стрела, выкованная в мастерских Зальцбурга, пронзила лесного зверя.
— Вот и добрый ужин, — радостно засмеялся брат, пряча добычу в котомку.
Ближе к вечеру крупными хлопьями повали снег.
— Славно, — подул на замёрзшие ладони Гензель, — теперь, если снарядят погоню, то не так-то просто будет найти нас по следу.
— Т-с-с-с, — прижала палец к губам Гретель. — Кажется, пахнет дымом. Пресвятая Дева, а, вдруг это кровожадные разбойники?
— Что же, — тряхнул волосами Гензель, — видит Бог, я предпочитаю смерть от рук душегубов, жалкой жизни в лапах мачехи.
Брат с сестрой, старясь не шуметь, сошли с дороги и, прячась за стволами деревьев, двинулись вперёд. Стоило детям пройти несколько сот шагов, как за очередным поворотом наткнулись на дом, стоящий на колёсах. Такого странного дома им ещё не приходилось видеть. Стены выкрашены в жёлтый цвет и покрыты изображениями кренделей, конфет и пряников. Из плоской крыши торчала дымящаяся металлическая труба, а к единственной двери приставлена короткая лесенка. Окон не было, вернее, были, но нарисованные.
— Лесной кондитер? — удивлённо прошептала Гретель.
— Нет, сестрица, — прищурился, разглядывая дом, Гензель, — сдаётся, что это ловушка. Жди здесь, я скоро вернусь.
Он забросил арбалет за спину, взял в зубы острый мельницкий нож и бесшумно скрылся в вечернем сумраке. Вернулся Гензель не скоро, так, что сестра уже начала замерзать.
— Это не дом, а фургон, — дуя на окоченевшие руки, поведал брат. — Лошади нет, а внутри, судя по следам, всего один человек. Тут, недалеко, кусты терновника, я спрячусь в них с арбалетом наготове, а ты постучишься в дверь. Если это засада, то не успеет негодяй опомниться, как отведает доброй зальцбургской стрелы.
Гретель согласно кивнула и поспешила к фургону. Уж больно не хотелось ночевать в снегу у костра.
— Пусть бы здесь жил хороший человек, — подумала она, ступив на лестницу. — Угостил бы кофе и пряниками. Впрочем, если окажется душегубом, то Гензель его застрелит, и всё равно поужинаем и ночь проведём в тепле.
Улыбнувшись своим мыслям, Гретель дотянулась до двери и несколько раз стукнула кулачком. В доме тотчас послышались шаги, что-то, упав, загремело, и на пороге вырос старик в длинном халате, расшитом звёздами и полумесяцами. Приподняв над головой фонарь, он посмотрел на девочку и радостно воскликнул, — Ну, наконец-то! Я, чёрт побери, думал, что уж сдохну от голода в этом проклятом лесу!
— Добрый вечер, сударь, — учтиво поздоровалась Гретель, стараясь встать так, что бы не загораживать хозяина от притаившегося в кустах, Гензеля.
— Добрый, добрый, — всматриваясь в сумерки за её спиной, откликнулся старик, и нетерпеливо спросил, — Ну, где же она?
— Кто? — испугалась Гретель, немедленно подумав о мачехе.
— Да, лошадь! Ты же привела лошадь? — с надеждой посмотрел он на девочку. — Ведь тебя прислали братья Коннелли? Скажи, что это так!
— Нет, сударь, — на всякий случай, сделала шаг назад Гретель. — Я ничего не знаю о братьях и лошади.
— Это конец, — прошептал старик и бессильно сполз на порог. Фонарь выпал из рук, скатился вниз и, зашипев, погас в снегу.
Продравшись сквозь кусты, подбежал Гензель, и вдвоём с сестрой втащил хозяина в фургон, уложив на постель из старых мешков. Внутри было тепло и сухо. Потрескивали поленья в чугунной печурке, весело булькала вода в медной кастрюле.
— Проклятые Коннелли, — бормотал старик, глядя в потолок. — Назло выживу и вырежу ваши лживые сердца. Ребята, — внезапно обратился он к брату с сестрой, — нет ли у вас кусочка хлеба? Уже неделю живу тем, что топлю снег и пью кипяток, — и кивнул на кипящую кастрюлю.
— Хлеба нет, — вздохнула Гретель, и, видя, как вытянулось лицо несчастного, поспешно добавила, — зато есть барсук.
— Кровь Господня! — старика словно ветром сдуло с постели. — Барсук! Целый барсук!
— И, прежирный, — гордо добавил Гензель, доставая тушку из котомки.
— Силы небесные, — хозяин дрожащими руками принял зверя из рук мальчика.
В его руке коротко щёлкнул, открываясь, складной нож и не успели дети опомниться, как старик уже снял с барсука шкуру и со сноровкой заправского повара принялся разделывать тушку.
— Устроим из вас целый пир, герр Барсук, — пританцовывая от нетерпения, бормотал он. — Лапки, хвостик и голову сейчас отложим, а потом пустим на холодец. И, никакого жаркого! Выйдет полная кастрюля доброго горячего бульона и пяток чудных котлеток. Будьте вкусным и готовьтесь побыстрее, о, герр Барсук.
— А, кто такие, эти братья Коннелли? — спросил Гензель.
— Лживые негодяи, вот кто, — ловко орудуя ножом, рявкнул старик. — Неужели, никогда не слышали о «Цирке братьев Коннелли»?
— Нет.
— Эти двое, — продолжал хозяин, бросая мясо в кастрюлю, — лет десять назад сколотили цирковую труппу из всевозможного сброда. Бездарные ярмарочные канатоходцы, жалкие деревенские фокусники, силачи из портовых грузчиков и пьяницы-глотатели огня. Затем шайку разбавили карликами, бородатыми женщинами, арапами и сросшимися близнецами. И, вуаля! На свет появился очередной бродячий цирк. Кстати, Коннелли такие же итальянцы, как я русский царь. Их мамаша, фрау Кнооп, держала паршивую сосисочную в трущобах Кёльна, и понесла этих ублюдков от пьяницы матроса. Мерзавцы подросли, прирезали родную мамашу и, наспех продав заведение, бежали из города.
— Зачем же вы свели дружбу с этими ужасными людьми? — испуганно пролепетала Гретель.
— Старость, дитя моё, — ответил тот. — Старость и бедность, вот что порой толкает порядочного человека в компанию проходимцев. Увы, с годами исчезает ловкость пальцев. Глаза уже не так зорки, а ноги быстры. И вот, гроза бременских лавочников, неуловимый Ганс-Кошель трясётся в дурацком фургоне, проклиная жалкую судьбу.
— Вы были портным, шили кошельки? — догадался Гензель.
— В некотором роде, — уклончиво ответил Ганс. — Точнее сказать, подбирал их. Видишь ли, малыш, люди частенько теряют кошедьки, а я всегда внимательно смотрел под ноги и быстрее других обнаруживал потерянное.
— Мне нравится такая работа, — заинтересовался Гензель. — Этому можно научиться? У меня отличное зрение, и я ловчее всех своих друзей.
— Сама судьба свела нас вместе в этом зимнем лесу, — дружелюбно улыбнулся хозяин. — Я с удовольствием дам тебе и твоей милой сестрёнке первые уроки мастерства. Не пройдёт и месяца, как ваши карманы потяжелеют от серебра.
Он бросил на раскалённую печурку барсучью печень, пару раз перевернул ножом и переложил на оловянную тарелку.
— Отведаем этот дар богов. Вскоре, став богачами, со смехом будете вспоминать стряпню старины Ганса.
— А что вы делали в цирке? — с набитым ртом спросила Гретель. — И почему оказались один в таком странном фургоне?
— Цирк, — старик назидательно поднял палец, — как показательная казнь, привлекает толпы ротозеев. А человек моей профессии, то есть «подбиратель денег», в жизни не упустит случая испытать удачу.
— Чем больше людей, тем вероятнее, что кто-нибудь уронит кошелёк, — пояснил Гензель сестре, и, ожидая похвалы, обернулся к Гансу.
— Смекаешь, дружок, — одобрительно подмигнул хозяин. — Именно поэтому я долгое время и сопровождал кочующую труппу Коннелли, стараясь не обращать на себя внимания. Увы, однажды, братья-мерзавцы вычислили старину Ганса и, угрожая, вынудили делиться выручкой. Но, Ганс-Кошель, не жалкий бродяга, а стратег и виртуоз! Скопив денег, я купил этот фургон и набил под завязку пряниками с леденцами. Затем, разыскав одного из своих коллег, начал действовать.
Старик гордо выпрямился во весь рост, излучая гордость и величие. Огромная тень простёрлась на стене дома.
— В конце представления, когда горожане заполнившие площадь собирались уходить, я распахивал дверь фургона и принимался выкрикивать: «Бесплатное угощение для зрителей! Налетайте, добрые люди!». О, Пресвятая Дева, какая же тут начиналась толкотня и давка. Клянусь, дело доходило до драк!
— А, тем временем, ваш товарищ..., — подхватил Гензель.
— Малыш, — развёл руками Ганс, — хотел бы я иметь такого сына как ты. Схватываешь на лету!
Гензель смутился и побагровел от похвалы.
— Не пойму, — перебила их Гретель, — а, почему люди так часто теряют деньги?
— Согласен, — немедленно обернулся старик, — это вызывает некоторое удивление. Но, дитя моё! Если видишь, что кошель, висящий на поясе, готов вот-вот упасть, как ты поступишь?
— Скажу хозяину.
— И останешься ни с чем, — усмехнулся старик. — Куда правильнее дождаться, когда он сам упадёт и подобрать.
— Поднятое с земли становится твоим! — выкрикнул Гензель.
— Нет, — умилился Ганс, — я решительно влюблён в тебя. Однако, — он сделал паузу, — согласитесь, что можно капельку помочь кошельку потеряться. Скажем, чуть ослабить завязки или подрезать ножом. Зачем ждать, теряя драгоценное время?
Гретель, сомневаясь, пожала плечами, но, в конце концов, согласно кивнула.
— Суп! — потянул носом Ганс и заговорщицки прошептал, — кажется, настала пора попробовать.
Старик, прихватил кастрюлю рукавами халата, и наполнил миски.
— Неплохо-неплохо, — похвалил он, сделав первый глоток.
Брат с сестрой тоже взялись за ложки. Бульон получился горьковатым и мутным, но дети изрядно проголодались и ели, благодарно поглядывая на Ганса.
— Итак, — заговорил тот, наливая себе вторую порцию, — дела пошли неплохо. Даже стали посещать мысли, не подкопить ли деньжат и не осесть в какой-нибудь деревушке. А, что? Женился бы, например, на вдове мельника...
Гензель подавился бульоном, и сестра принялась стучать его по спине.
— Увы, — не обращая внимания, продолжал старик, — в один прекрасный день, с напарником случилось несчастье. Одному из зевак не понравилось, что ему помогают потерять кошель и беднягу схватили стражники. Я взялся искать нового помощника, но никак не мог найти. Прошёл месяц, другой, и треклятые Коннелли принялись попрекать, что я даром таскаюсь с ними. И вот, неделю назад, в этом лесу, что бы он сгорел, моя лошадь повредила ногу. «Пустяки, дружище, — говорят братья. — Смело оставайся здесь, а мы доберёмся до ближайшей деревни и к вечеру пришлём новую лошадь». И я, старый дурак, отсчитываю им десять монет серебром и жду невесть чего целую неделю!
Он с силой хватил кулаком по столу.
— И что теперь? — расстроилась Гретель.
— О, теперь, — погладил её по волосам Ганс, — когда счастливый случай свел нас вместе, всё изменится. Куда держите путь?
— В Мюнхен, к тёте.
— А, родители?
— Мы сироты, — опередил Гензель сестру.
— Прискорбно, прискорбно, — старик вскочил и оживлённо заходил из угла в угол. — Знаете, мне тоже надо в Мюнхен. Есть там одна старая знакомая. Ходят слухи, что неплохо живёт, торгуя спичками. Сделаем так: вы поможете дотолкать фургон до города и отправитесь к тётке. Я же, поброжу по Мюнхену, подберу монетку-другую и обзаведусь новой лошадкой. Затем, если захотите, останетесь скучать с тёткой.
— А, если не захотим? — с надеждой перебил Гензель.
— В таком случае, — прижал детей к груди Ганс-Кошель, — милости прошу ко мне. Пустимся в путешествие. Увидим новые города и страны. Обещаю вам апельсиновые рощи и тёплое море. Виноградники и леса полные дичи. А, по дороге, я научу всему, что умею сам.
— Какое чудо, что мы встретились, — плача обняла его Гретель.
Гензель почувствовал, что тоже готов разреветься от счастья. И прижался к груди Ганса, прислушиваясь, как бьётся его сильное сердце.
Вскоре над замёрзшим лесом взошла луна, залив серебряным светом заиндевевшие деревья и осветив одинокий фургон, на заснеженной дороге. В нём, у весело потрескивающей печурки, укрывшись старыми одеялами, мирно спали двое детей и седой старик.