Охота для президента

Здесь забытый давно наш родительский кров.
И, услышав порой голос предков зовущий,
Серой птицей лесной из далеких веков
Я к тебе прилетаю, Беловежская пуща.

*здесь и далее стихи А. Пахмутовой и Н. Добронравова

Началось всё в ноябре 91 года, когда запил Фёдорыч — один из двенадцати егерей охотничьей дачи Вискули. По ночам стоял морозец до минус двадцати, а этот оглоед ночевал где придётся — то в беседке, то в стоге сена. Понимая, что спросят с меня, я собирался позвонить начальству, но не успел.

Как-то поутру у финских домиков притормозила чёрная «Волга», оттуда появился сам Бакатин и представил мне нового егеря Василия Ерохина. На вопрос, что делать с Фёдорычем, зло зыркнул и укатил, даже не попарившись в баньке.

 

Ерохин мне поначалу не понравился. Так-то приятный молодой человек с открытым взглядом, но со странной стрижкой и в слишком яркой одежде. Весь какой-то заграничный. Обычно таких щёголей к правительственной даче и близко не подпускали, а тут ишь ты — сам председатель КГБ привёз. В общем, птица ненашенского полёта. И мужики пошёптываться начали — мол, соглядатаем приставили. Как есть, всех заложит, недаром же с остальными не пьёт.

 

Василий, в целом, не отсвечивал, но особо и не усердствовал. Свою позицию обозначил в первый же день, когда я велел расчистить дорожки на территории:

— Сергей Михайлович, не суетитесь. Ещё три недели никто из начальства не появится.

— Да откуда ж тебе, охламону, знать? Ишь, «не суетитесь»! Сейчас нам сам Станислав Станиславович позвонит и разрешения спросит, ехать ему на охоту или нет.

— Шушкевич приедет в декабре, — и на другой бок, паразит, отвернулся.

Вот что с таким делать?

 

Но в начале декабря Василий и сам засуетился. Достал коробочку какую-то с кнопкой и говорит:

— А что, Сергей Михайлович, хотите, я вам фокус покажу?

— Ты б, фокусник, Лядское озеро обошёл. С мужиками нашими побалакал. Не ровен час, в ответственный момент под пулю вылезешь. А ещё хуже — на пути у зубра встанешь.

— Озеро я знаю, как свои пять пальцев, — и лыбится, довольный. — А вот вы такой штучки не видели.

Вывел меня за ограду, чуть в лесок углубился, силок какой-то верёвочный приладил, а в центр коробочку эту положил. Меня за дерево потащил — прятаться, значит.

Только куда там прятаться? С трёх сторон лес затрещал. Белки, куницы, зайцы, лоси, кабаны — все к силку сбежались.

Крякнул Васька — и не пойми, то ли с досады, то ли от удовольствия, что его манок так лихо сработал. Коробочку подхватил, кнопку нажал — и зверьё неподалёку затопталось. Но куница одна всё же в силок попалась. Бьётся, кричит, через рукавицы Василия укусить пытается.

Забрал её егерь в пристрой, где мы жили, и вообще на люди показываться перестал. Только за едой для себя и Машки (так он куницу поименовал) на кухню заглядывал.

 

А седьмого декабря у одной из поварих день рождения случился. Коллектив собрался, всё прилично, тосты по маленькой. Потом ещё по маленькой. Стол от закуски ломится, а на дворе только полдень. Тут распахнулась дверь, а на пороге Ерохин. Выбритый, ладный весь какой-то, собранный. Посмотрел на застолье и говорит:

— У нас несколько часов, чтобы всё подготовить. Завтра поутру тут будут все... — и поварихам кивает: — С похмелья девяносто человек накормить сможете? То-то и оно, закругляйтесь.

И вышел вон. Все загомонили — мол, тоже, начальник нашёлся. Но самим опасливо — уж больно цифра точная. Чтоб такую ораву принять, нужно за неделю готовиться. А нас и не предупредил никто...

 

Я Ваську догнал и пытаю:

— Звонили? Откуда информация?

А тот глянул зло, сплюнул:

— Просто знаю.

— Э-э, друг, так не пойдёт. Завтра мы с одними ножичками на ближнем берегу Лядского сидеть будем. Верить друг другу должны, как самим себе. Иначе на охоте делать нечего.

Помялся Ерохин, а потом в пристрой отвёл. А там у него радио. Маленькое, с ладонь. Чёрное, гладкое и блестит. Васька по нему пальцем поводил — и вдруг затрещало что-то на английском.

Я так-то английский знаю, каких только гостей встречать не доводилось. Но слушаю — и не пойму, чего тарахтят. Отдельные фразы понимаю, но смысл ускользает.

 

«Ельцин, Шушкевич и Кравчук...»

«Недалеко от Минска...»

«Выход республик из состава...»

«Подпишут заявление...»

 

Я то на Ваську, то на радио это клятое глаза перевожу, понять ничего не могу. Только чувствую, что воздуха не хватает. Рот, как рыба, разеваю, Ерохина за руку схватить пытаюсь.

— Ты что, ты что, дядь Серёж... — никогда он меня так не называл, а тут явно успокаивает, на топчан усаживает, воды дал.

Потом выпрямился, радио отключил и зло так говорит:

— Америкосы уже в курсе, что завтра эти падальщики великую страну угробят!

Я за сердце схватился:

— Васька, не ерепенься! Услышат — беда будет!

А он мне сквозь зубы цедит:

— Беда будет, если их не остановить!

— Да врут наверняка эти америкосы, нашёл, кого слушать!

— Вот что, Сергей Михайлович, я спорить не стану. Расскажите лучше про охоту. В деталях.

 

Тут уж я расстарался. На карте отметил, кто с какой стороны озера на участках стоит, кто зубров выгоняет. Мороз так и держался всё время на минус двадцати и ниже, лёд крепкий встал — танк выдержит, не только ли зверя.

 

А на следующее утро всё завертелось. Сначала делегация из Украины прибыла, затем Шушкевич. А через пару часов президент РСФСР собственной персоной.

Подошёл ко мне Борис Николаевич лично:

— Ну что, товарищ ведущий охотовед, не всех зубров ещё постреляли? — а сам хитро улыбается.

— Никак нет! Отбили от стада двух бычков, хоть сейчас на охоту готовы!

— А что, товарищи? Охота — это славно! Через час выезжаем, а потом и о делах поговорим.

 

И вот сижу я на пригорке, перекличку с егерями провожу, последние наставления даю. Зубры мощные, в каждом до тонны весом. Надо, чтобы всё без запинки прошло.

Смотрю — а у кромки озера Ерохин со своей Машкой пристроился. На плечо её посадил, оглаживает, а она как ручная — к щеке жмётся, ластится.

И вот со стороны мостика шум моторов послышался. Приехали. Значит, через двадцать минут на месте будут.

Я в рацию кричу:

— Васька, уйди от берега, встань за дерево.

А он улыбается и рукой машет — мол, всё в порядке.

Да только какой же в порядке, если ещё Никита Сергеевич по сотне пуль «в молоко» отстреливал? Волнуюсь.

 

А тут и охотники наши на тропинке появились.

Гляжу, Ерохин коробочку ту самую в руках вертит и на кнопку жмёт. И через лёд мчат прямо на него два зубра. Те, что на другой стороне озера кору глодать должны. Несутся — аж хруст стоит. Того и гляди, сметут егеря к чертям.

А он шаг в сторону сделал и куницей в них швырнул. Машка зубру на загривок приземлилась, да как хряпнет его лапой по глазам! Тот на всех парах на тропинку и выскочил, а за ним и второй. Мама дорогая! Шансов не было никаких... Помню кровь на снегу и предсмертные хрипы.

А Василий радио своё включил, руки раскинул, идёт навстречу уцелевшим и подпевает:

 

— У высоких берёз своё сердце согрев,
Унесу я с собой в утешенье живущим
Твой заветный напев, чудотво...

 

Не допел. У особистов-то оружие было.

 

Тридцать лет прошло, а словно вчера случилось. Эх, Васька–Васька, не дожил. Не увидел, какой мощи Союз достиг. Соврали ведь тогда клятые америкосы!