Голубь (из Зюскинда)

Заря писала профиль штор,
а он смотрел — насквозь, в затылок,
рядился в фильдеперс чулок
с ноги красавицы Лауры
(отец её — не уберёг:
в ком запах бога сладок смертью —
к тому бежит Париж, и крови ток такой,
что в небо чепчики кидают,
штаны снимают, юбки, кофты). 

Я видел этот жуткий глаз,
пришитый заживо на нитку,
летели в нём, как пули, поезда,
плевались пламенем зенитки,
взрывной землёй набивши плотно рты,
лежали куклы вкруг,
раскинув вширь полей пластмассовые руки,
яйцо снесла голубка в кобуру,
цыплёнок с ключиком в спине всё маялся,
ломая клюв о твердь —
как будто бы контужен.
И ни одной души́ на дýши:
до кончиков травы — мертвы. 

Как страшно голубь ни клевал,
ни бил крылом, ни гули-гули,
на красный пол легло перо:
нарочности пугающий расклад –
безвредность трупа в карауле,
и мне бы положить прибор,
но я не клал. 

Не быть – дождь рэп читал на крыше,
а эхо в трубах сглатывало – быть:
давить ногами звёзды в лужах,
фасетки потирать устало,
жить в ящик, сарафаны шить
из байкового одеяла.
Фонарный столб снесён на рю Лешель,
остались улица, аптека,
открыт бордель, и карусель
подкрашена в два новых цвета.
Лошадки носятся по кругу
породою – французский сель,
подрезанные рвут подпруги –
кто вылетает из седла,
тот, падая, ломает шею,
не ради развлеченья – для,
а карусельщик пиво пьёт
и жмурится, сдувая пену. 

Я здесь, я здесь, я жду Петра.
Придёт, качая фонарём —
о том о сём мы перетрём,
идя вдвоём — до первого угла,
а дальше я.