Внеконкурсные коротыши

Насмотревшись на "пьяные выходки" Нематроса, olifant и Отца Онания - уподобляюсь.

***

Федор Прокопыч выкушал самогону неимоверно, упал лицевым существом в борща и позахлебся вусмерть. На его поминовении борщ не подавали. Щи…
 
***
Владлен воровал у Льва ночью морковь. В отместку за супругу. Вырывал и с землею жрал. И плакал. А слезы впитывались в почву, взращивая новые плоды.

***
Напала на Прокопия охота на медведя с голыми руками сходить. Закатал рукава рубашонки по локтя. Пошел. Идет, птички поют, солнышко светит. Руки красивые, го-о-олые! Хорошо. Нравилось прям ему… До сих пор не нашли.
 
***
Алька да Валька как давай соревноваться в «кто кого переплюнет». Алька аж на четыре метра плевка шандарахнула, а Валька семь раз замуж сходила и два раза отсидела.
 
***
Миха и Владимир Евлампиевич разыгрались в чехарду. Радовались: очень ловко и празднично через другу дружку перемахивалось. Хихикали, похрюкивали, подначивали. Допрыгались. Шесть лет домой возвращались.
 
***
Каширский дернул за рукав корнета, молвил:
 — Зря ты, батенька, на Измаилу Илларионовну блюдо с селедкой опрокинул, и целоваться полез. Не оценили ход мысли. Не разглядели в тебе припадок любовного жару. Действовать подобает наотмашь. Дерзновенно. Быстро. Ловко. Тем самым, не дурно бы, чтобы продуманно. Подрасчитав. Поприкинув. А то… Оно дел-то на раз… А если таким манером, то…

С этими словами, Каширский прыгнул в карету. Но промахнулся. И убился. Корнет высморкался.
 
***
Арсентий Арнольдович Разминуленко потерял паспорт. И свихнулся от радости. Дудел в дуду, бубнил в бубен, гармонил на гармонике и превращался в Васю Иванова.

***
Вероника Павловна бросила курить. Но начала отчаянно жрать. Уселась на диету – нешуточно увлеклась вином. Вино мгновенно затянуло в разврат. Оставила вино, а пьяный отблеск игривых глаз оставить уже не смогла. Разврат утомил, засела зрительничать в театры. Разрывала сердце в переживаниях за судьбы героев и покуривала в антрактах, бесконечно плача. Вероника Павловна жила тонко.
 
***
Крики с хохолком (сверхмалая драматургия)
 
 — Глаша, пышечка моя, душечка, галушек хочу!
 — Ничипор, выпей взвару на травах и сосни чуток.
 — Галушек!!!
 — Киселю может? Или кашки? С соусом грибным, а?
 — Галушек, дура старая!!!
 — Арбузов ли соленых? Пирогов?
 — Галушек, тварь! Галушек!!!
 — Вот забранки у тебя… Наливочки может?
 — ГАЛУШЕК! СУКА, Я СЕЙЧАС ВСЕ РАЗГРОХАЮ ТУТ!
 — Придет сейчас мертвец деда твоего и накажет тебя за неугодные отношения ко мне, Ничипор.
 — Галушки! Галушки! (исходит пеной).
 — Смотри! Он уж по хутору идет.
 — Марррааааа… Марррррррааааа… (бьют судороги, исходит пеной).
 — Смотри! Во дворе уж мертвец!
 — Ннныыы… (страшные судороги).
 — У порога уж, Ничипор, мертвец страшный! Сейчас он. Сейчас.

Мертвец с черным лицом с воем вваливается в горницу и загрызает Глашу. Варит галушки. Ничипор ест. Мертвец уходит.

Светает. Слышно как за лесом падают Владимиры Ленины.
 
***
Пошел раз Вишнин последнее ведро картошки на самогонку выменять. Заплутал и запетлял дворами. Увидал за сараями церкву, отправился туда: обратную дорогу сориентировать да молитвами прощений выпросить. Вышел. То не церква вовсе, а монастырь. Так там и остался.
 
***
У Петрухи был кот без названия. Некогда было имя давать. Петруха рыл пруд. Споро, заинтересованно, в охотку. Сам. А потом запустил туда малька: лещика, карпика зеркального, щучку. Прикармливал, удобрял, следил за температурой воды и её уровнем, высаживал водоросли, прореживал их – его кухня. Ходил кругами, ухмылялся, попыхивал трубкой.
 
И вот он! Момент душевного восторга. Уселся на складной стульчик и едва слышно булькнул поплавком о гладь пруда. Навытягивал добрых, мускулистых, радующих рыбацкий глаз.
 
Подсел кот:
 — Тебе был свыше улов дан, – говорит. – Потому что я за тебя радел и верил в твои начинания. И просил за твою благодать. Лучшие куски ты обязан отдать мне. Как ближнему своему. Чтобы не отвернулась от тебя удача – кормилица в промысле, или же чтобы проклятие обделенных ниспослано на тебя не было.
 
И начал лизать яйца.
 
Митрополитом Василием назвал Петруха кота. Имя дал. И пинка.
 
***
Васька Каралькин силачом работал. В цирках. Силы показывал. Подковы гнул всамделишные. А Машка, квартирантщица Васькина, работала нигде. Но веревки из Каралькина вила – ни один силач бы так не сумел. А он сопел, и в суп перца добавлял. Любил Машку. А на работах потом людей напополам рвал, чтобы на Марии не выместить. Хрупкая она была. Боязно было ему.
 — Барышня ведь, – говорил он.
 
И спал отдельно.
 
***
От Архипа Власовича объект любви ушла сильно навсегда. Он, злостью напитавшись, стал дружкам про неё сочинять, что она цыплят живьём ест и мёдом себе промежду ног намазывает. А ещё, ко всему, начал склонять их напиваться некрасиво и ездить ей морду бить. Зато в клюкве Архип Власович разбирался – сил нет, какой умничка!
 — Зачем вы женщину сапогами по рылу-то? – скручивая в каральку горемык, вопрошали городовые.
 — Архипу Власовичу в солидарность, – сплёвывая кровь шумели насильники. – Случись весна, не дай Бог. Кто нам тогда клюквы хорошей поподскажет?

Да и то так.