Жидкие гвозди для Иешуа

Вася разбирал. Вася гвоздодёрил. Вася выпрямлял. Вася шкурил. Вася отдирал скверну.

  Иешуа раздражала ржавчина.

  Все бесхозные постройки в своей деревне Вася разобрал ещё десять лет назад. Но, благо вокруг брошенных деревень — завались.

  Всего пару раз Васю попутал бес. У Авдотьи попутал. И Вася вытащил пять гвоздей из штакетника. Но штакетник не упал. Вася изъял лишние, под условным присмотром беса.

  А с Матвеем не повезло. Бесу. Вася был пойман. Да только он и не собирался до конца ломать матвеевский пустой хлев. Так, слегка – обезвгвоздить один угол. Матвей обрушился на него с огульными обвинениями. Хуже, что с кулаками. Васька всклочил бородёнку и, потрясая сухими ручонками, отбивался: «Так ведь на святое дело». Куда там. Матвей — истинный мракобес. Да ещё и с сильного похмелья. Прибил Ваську выдранными же им гвоздями к стене. За ватник. Вывернувшись из рукавов, Васька утёк, бросив рубище. И тут же отправил беса в отставку.

  Иешуа уже вышел. Паршивую овцу Стешу он вёл на собачьем поводке. Такие времена. Поводок украсть легче. Верёвка в разряде сложной элегантности.

  В Васькиной хате электричество. Иешуа широко распахнул дверь, электричество вцепилось в глаза. Зажмурился от неожиданности. Поставил посох в угол, снял бейсболку с проволокой на тулье. Втянул в дом поводок со Стешой. Осведомился: «Как нынче гвозди?».

  — Ядрёные. На чистом спирте. Вчера зуб разболелся жутко. Ходил в село к зубному. Выдрал гад, а ведь мудрости оказался, потому как, спирт-то я у него слямзил аккурат после ампутации. Видать, поглупел в дитё. Дитю простительно. Не ведают люди, что творят, на свою погибель. Рвут и рвут, как крапиву.

  Васька достал из шкафа трёхлитровую банку. На её дне лежали прямые, надраенные гвозди, залитые прозрачной жидкостью. Наполнил настойкой пластиковые баночки от йогурта. Подвинул ковш с водой: «Разбавь чутка».

  Иешуа поставил ковш перед овцой.

  Выпил так, экономя воду.

  — Хорошо заходят, — крякнул, — Тютелька в тютельку. Как папа в маму. Будто там и были.

  Стеша тоскливо жевала жвачку. Это отрыжка уже переваренной пищи. Из желудка.

  Иешуа плеснул ей из своего стакана в ковшик. Овца бросила отрыжку и жадно залакала. Захлёбываясь.

  Подняла заблудшие глаза и заблеяла: «В-бееей, в-бееей».

  Вася проворно подхватил банку, помотал — размешал гвоздную мякоть и разлил по посудам. Овце в ковш.

  — Васька, попробуй оторвать меня от стула! Иешуа должен быть прибит. Крепко и расчётливо. Люди подойдут, подёргают: намертво, не филонит ли? Уверятся. Я потомственный, толк в гвоздях имею – отец ещё плотничал.

  — Ну что ты, как можно — намертво, до самого утра, — констатировал Васька, деланно тужась поднять Иешуа за подмышки.

  — Не сойти мне с места! Иначе любое дерьмо иерархически статуснее, — хватил рукой по столу Иешуа, выдрал клок из пьяной Стеши и заткнул закровившие дыры в ладонях.

 — На-лееей, — немедленно встрепенулась овца.

 — На, забей, Стешка, — Иешуа пододвинул ногой ковш, — время забивать гвозди.