Ярем (2)

Яншин, Кирилл и Таня с «подарками» в руках стояли возле ворот из профнастила, на вершине холма. Отсюда им виден был бревенчатый угол дома с четырьмя новыми стеклопакетами в окнах. Можно было отойти в сторонку, к забору, и, встав на цыпочки, дотянуться рукой до стены — так близко был дом. Таня постучала ещё раз. Со двора послышался неприветливый голос:
— Кто?
— Добрый день. Мы поговорить пришли. У нас... у нас это... с машиной проблемы... Уехать не можем...
Голос помолчал и ответил:
— Обождите, хозяина позову.
Кирилл стоял с кровавой салфеткой в носу. Яншин всё ещё поносил начальство, шепча:
— Утром, ага. Тварь! Стрижёт с комплекта 30 процентов; по югам гоняет каждые полгода; живёт, сука, за мой счёт, а случись чего — ждите утром... Зла не хватает!
Ворота всхлипнули и открылись, показался пьяненький толстый мужик. Яншин стал жалобиться:
— Добрый день... Мы хотели попросить... в общем, у нас проблема такая...
Хозяин обвёл взглядом всю компанию. Увидев опухшее лицо Кирилла, спросил:
— Кто это тебя?
— У нас тут такая ситуация... — снова забубнил Яншин, словно оправдываясь.
Но фермер не дал ему закончить:
— Пойдём-ка. Заходите, ребят... Чего случилось-то?
— Да тут такое дело...
— Ну, заходи-заходи, в доме расскажете.
За сплошным забором, окружённый десятком хозпостроек, стоял большой деревянный дом. Тут же за оградой толпились куры и индюшки. Возле самого крыльца был припаркован УАЗ «буханка». Грязные испитые мужики ходили по двору, все трое в рваном шмотье. Они занимались сортировкой урожая моркови, готовили её для отправки в город на продажу. Проходя мимо «буханки», хозяин сел возле колеса, чтобы надеть слетевший «колпак»; досадливо щёлкнул языком:
— Вот же, постоянно отваливается... Проходите.
Вчетвером зашли в дом.

Таня и Яншин уселись на диван в доме фермера, вперились в телик. На стеллаже у фермера хранились книги и дипломы, и среди всего этого лежала в упаковке из прозрачного пластика медаль «За вклад в развитие агропромышленного комплекса России — 2005». Кирилл повертел её в руках и отложил; сел на край дивана. Его лицо уже было обработано йодом, на рассечённой брови налеплен пластырь. Вошёл фермер, раздал всем чай в чашках:
— Значит вас без колёс оставили... а эвакуатор утром... Да-а, ребят! Вам проще у меня заночевать. Зато утром все вместе поедете. Счас немного посидим. Баню, эт... Фаяз! Кель манды!
Яншин заспорил было:
— Да не-е... нам бы только...
Но в комнату уже входил оборванный мужик в засаленной робе.
— Фаяз, сделайте баньку, ага? Давай... — приказал ему фермер
Яншин ткнул Кирилла:
— Иди, помоги...
Таня сказала:
— Кирилл, иди, помоги...
Кирилл и Фаяз вышли — поскрипывания досок под их ногами и хлопанье дверей слышны были в комнате. Фермер пояснил Яншину:
— Эт, за руль-то пока лучше не лезть... Видишь, я тут вдарил маленько. Поедите, выспитесь, утром отправлю вместе с машиной, х-шо?
Таня вопросительно посмотрела на Яншина. Тот закивал головой:
— Н-ну... Спасибо вам.
— Да что я, нехристь что ли!

Надвинулись сумерки. Морковь была перемыта и расфасована — двор опустел. Фермер и Яншин вышли на крыльцо, оба прикурили и зашагали к коробке скотного дома. Хозяин заговорил:
— Я с деревенскими сам эт, не особо. Та-ак, на разовые работы зову если, тракториста одного. Земля ухода требует, вишь. Семь гектаров здесь, полтора — за рекой. Там картошка у меня. Рук конечно не хватает... А кого, кто тут остался? Эт, мутанты одни! — хозяин заулыбался, — Кто с башкой, ещё в девяностые поуехали. Они вот у меня постоянные — трое. Да Любка из деревни ходит. Кухарить...
Вошли. Сквозь кудахтанье кур и визги свиней, побежавших к кормушкам, слышен был мерный шум работавшего кормосмесителя. Фермер отошёл в угол, заглянул в бачок, где валы молотили и перемешивали корма, попросил:
— Давай эт, мешок сыпанём...
Сняв мешок с кучи, они вдвоём перевернули его над баком смесителя; отряхиваясь, пошли вдоль стойл.
— Свиней, двадцать рыл... Раньше было больше, но я убавил, а то тяжеловато...
Фермер махал руками вправо и влево, рассказывая о хозяйстве:
— Здесь зерно, там дальше — сено, вишь.
Пройдя сарай до конца, они оказались в зернохранилище. Фермер подобрал лопату, взворошил зерно. Ощупью попробовал — не слежалось ли то, что снизу. Яншин из любопытства подошёл к последней двери, открыл её. Работник, один из тех, кого видел он перед домом, сидел на нарах, штопая ботинок. Комнатка была чрезвычайно тесна, пахло плесенью. Всюду лежало просаленное бельё, мерцал экран старого телевизора. Рука фермера легла на плечо Яншина. Он объяснил:
— А-а... Здесь мужики эт, ночуют. Спят. У меня вагончик за домом — сейчас они там. А на зиму здесь, где потеплее... Ладно, эт, пойдём, а то баня уже...

В темноте — за баней — малина. Маленькое окошко предбанника бросало жёлтый квадрат света на высохшие кусты. За стеклом Яншин снимал с себя одежду и раскладывал её на широкой лавке. Над головой на досках рядами висели веники.
С улицы в предбанник вошла Таня. Едва прикрыв дверь, она начала возбуждённо о чём-то рассказывать Яншину. Тот прекратил раздеваться и медленно опустился на лавку; хмуря брови, разглядывал пол. Таня, выговорившись, села рядом.

В бане было жарко натоплено. Таня, голая, полулежала на полатях, вся в берёзовых листьях. Яншин отхлебнул квас из большой деревянной кружки, подал ей:
— А от чего она... умерла-то?
Таня пожала плечами:
— Ещё Кире как-то сказать нужно, не знаю. За ним ведь ухаживать...
— Ну и куда его везти завтра?
— Ко мне, куда ещё.
Яншин ухмыльнулся:
— С такой рожей?
— А как?
— Блин. Давай его здесь оставим. Вон этот, хозяин счас ныл, что ему работники нужны... М?.. Н-на время.
— Как — оставим?
— Хоть какие-то деньги получишь.
— Какие деньги?
— Тань, ты глупая что ли? Пристроишь его тут пока суд да дело... За квартиру там... расплатишься. Или вообще переехать можешь к матери. Там же пусто сейчас?
Таня встала, укуталась в полотенце:
— Ага, думаешь он захочет?
— Кто?! Ф-ф! Ну, иди, скажи ему, что мать умерла.
Помолчали. Яншин добавил:
— Тем более счас менты начнут дёргать, про синяки его ещё спросят.
— Яш, да ты чего говоришь-то? Он же прописан у матери, они в первую очередь его искать начнут... сразу.
— Вот и пускай ищут. Соседку предупреди главное, чтобы не трепалась с ними.
— Как у тебя всё просто вообще...
— Да потому что надоело мудрить! Что дома с этой дурой, что на работе... эти продажи... Чё! Я нормальной жизни хочу! Нормальную жену там, детей. Устроиться как-то. Думаешь, нравится на птичьих правах там... Я б хоть сегодня сбежал. Было бы куда...
У Тани на глазах выступили слёзы. Яншин погладил её по щеке,
— Ну-ну, вот чего ты? Та-ань... Таня-а...
Яншин придвинулся ближе, коснулся губами её щеки. Таня шмыгнула носом, утёрла слёзы:
— Нормально.
Они сидели в обнимку. Таня сказала:
— Ну да. Я просто не потяну его сейчас, просто...
— Не плачь, чего ты плачешь-то? Я сам с ним поговорю, если хочешь.

После бани хозяин пригласил всех ужинать. Фермер, Таня и Яншин сидели за накрытым столом. С улицы доносился стук топора. Бросив в рот кружок помидора после выпитой рюмки, фермер ответил:
— Эт, тут дело-то ещё такое... Они ведь денег не получают у меня.
Яншин махнул рукой:
— Да деньги как бы не основное. Ему лишь бы крыша над головой да поесть. Остальное — мелочи.
Потерев висок, фермер подошёл к окну; отодвинул занавеску. На дворе Кирилл и Фаяз рубили дрова. Фаяз был распорядителем в бригаде наёмников. Фермер открыл форточку, крикнул:
— Фаяз! Зайди...
Фаяз сразу же отложил топор, пошёл к дому. Фермер повернулся к гостям:
— Счас узнаем.
Едва отворилась обитая войлоком дверь, фермер спросил:
— Чё, может работать он?
— Ну, как, ну... — Фаяз пожал плечами, — дрова колоть может, полбазы нахерачил уже.
— Позови его.
Фаяз вышел. Фермер снова взглянул в окно:
— Эт, сперва тыщи три дам... А там поглядим, дальше.
Яншин кивнул:
— Хотя бы.
— Можно так: сейчас я даю трёшку авансом, если через две недели всё в ажуре, дам ещё п-пятёрку... Нормально?
Яншин поднял глаза. Таня с некоторой растерянностью посмотрела на него. В комнату влез Кирилл. Фермер откинулся в кресле, спросил:
— Эт, нравится тебе у меня?
Кирилл обвёл всех троих непонимающим взглядом. Яншин добавил:
— Кирюх, хочешь пожить здесь? Останешься?
Повисла пауза. Фермер повторил:
— Работать останешься у меня?
Вместо ответа Кирилл опустился на стул, ещё раз оглядел лица собравшихся, медленно проговорил:
— Но когда я стану работать, нужно сообщить моей... моей матери-матери, потому... потому что она будет переживать и... ммм... и в-волноваться за м-меня...
Таня кивнула:
— Я её успокою, Кирь.
— И скажи... и скажи ей, Таня, что я... что я устроивался и остался здесь ммм... и остался на работе-на работе.

Кириллу постелили в отдельной комнате, благо занятой оказалась лишь половина дома. Перед сном Кирилл долго прислушивался к скрипу половиц, к бормочущему телевизору, к шуму дождя за окнами. Собирался с мыслями, желая понять, что ему предстоит и верно ли, что он поддался на уговоры. В детстве, когда сестра жила ещё вместе с ним и матерью, та часто наказывала ему слушаться Таню, и в подтверждение своих слов читала детскую сказку, где младший глупенький братец напился воды из копытца и превратился в козлёночка... Так, с мыслью о сказках, Кирилл и уснул.

Характер Кирилла складывался медленно и мучительно. С самого раннего детства и до выпускного вечера в школе он вынужден был терпеть и обслуживать закидоны взбалмошной матери. Она, к примеру, имела привычку наобещать ему что-нибудь, а затем отрекалась от своих клятвенных обещаний, всегда с неприкрытой издёвкою наблюдая за тем, как сын среагирует. Кирилл реагировал по-детски бурно: начинал яростно топать ножками, визжать и спорить. Тогда мать доводила его до слёз злыми попрёками, отчего ещё очень уязвимая, детская самооценка снижалась, теряла устойчивость и стимулы роста. Недовольство помалу скапливалось у Кирилла на сердце и прорывалось потоком безумств — в слезах, в громких криках, в гневной несдержанности, какую не раз выказывал он, воюя с её увёртками. Мать же, всегда безошибочно угадывая душевное состояние отпрыска, играла на этом, раз за разом ставя Кирилла в глупое положение; делая его виноватым. Тогда сын злился ещё сильней: закатывал истерику, бросался игрушками, кусал самого себя и если спохватывался, то уже в самый последний момент, будучи совершенно раздавленным и униженным. 
Пытка эта длилась безостановочно, побуждая мальчика всерьёз задумываться о причинах. Причины, впрочем, были ясны: он всецело зависел от матери, поскольку был её сыном. Кирилл любил мать, поэтому был управляем ею. Это казалось ужасным — быть управляемым, находиться под властью. Но почему мать так жестока с ним? Тонко настроенный детский ум не имеет понятия о норме и отклонениях, а потому всё готов принимать за чистую монету: на каком-то этапе Кирилл просто поставил знак равенства между манипуляцией и любовью. Всё происходящее между ним и матерью было свято, и значит, это из чувства своеобразной любви она всё время подталкивала его к отстранённому созерцательному состоянию без тени живых эмоций.

Таким складывался Кирилл. Годы и месяцы в процессе взросления он выискивал всё более значимые причины для того, чтобы подменить, а то и вообще ампутировать рождавшиеся у него чувства и мысли. Для этого нужно было отделаться не только от связей родства, но и вообще от всех связей, которые тревожат сердце и могут вызывать прогнозируемые эмоциональные реакции. Мать дала ему старт. Теперь нужно было двигаться дальше — вперёд по заданной траектории. 
К тринадцати годам Кирилл уже вполне оформился как человек и с каждым новым днём всё более убеждал себя, что те его детские, теперь уже оставленные в прошлом, дёрганья, которые выдавал он ранее в ответ на выходки матери, свойственны каждому человеку. То есть ложь, лицемерие, вероломство вызывали у абсолютного большинства людей именно те эмоции, которые он к тому времени уже достаточно хорошо научился давить в себе. Это значило, что людьми легко можно манипулировать. Сделанное это открытие, в свете возрастных травм его, показалось Кириллу ужасным. Они, окружающие, все были беззащитны и даже сами не понимали — насколько! Так вот к чему готовила его мать! Источником этой общей похожести Кирилл счёл социальные правила и культурные нормы, законы, которыми руководствовалось большинство. Не те декларируемые лживые правила общего жительства, которые выставлялись напоказ в школе и всюду, а те реальные правила жизни, которыми люди руководствовались, принимая самые важные, роковые решения. Он возненавидел правила и законы. Любая отсылка к ним мгновенно рождала злобу. Кирилл взял в привычку формулировать их самостоятельно или же, вычитав где-то, заносить в свой дневник. Нормы и правила необходимо устанавливались в любой группе уже в самый момент её образования и это казалось ему угрожающим. Угрозу эту следовало уничтожать, а чтобы прикончить врага, его для начала надо узнать в лицо. Зло пряталось в том, что правила устанавливал сильный! Всегда самый сильный! И каждый раз, когда группа принимала установки сильного, она делалась управляемой. То есть добровольно превращалась в стадо баранов. Добровольно — в баранов! Когда Кирилл задумывался об этом, сердце в его груди замирало от ужаса... 

Полночи за окнами шумел дождь, но потом стихло. К утру небо очистилось и засияло как перламутровая ракушка. Таня с Яншиным поднялись рано, два часа ждали эвакуатор. Сонный Кирилл, повернувшись к окну, заметил их спины — провожаемые фермером, они сходили по склону к дороге, где уже расставлял лапы кран-эвакуатор. Сквозь дрёму видел он, что, прощаясь, Яншин оставил хозяину пневмостаннер в подарок. Кирилл зевнул, лёг на другой бок...

Настал день. В доме захлопали двери. Отвернувшись к стене, Кирилл читал свой журнал в постели. В комнату заглянул Фаяз. Он бросил комбинезон и сапоги на пол:
— Чё не встаёшь?..
Кирилл накрылся одеялом:
— Я н-н... ммм я пока не хочу... продавать-продавать.
Фаяз зло ухмыльнулся. За ним хлопнула дверь.

Таня и следователь Шепкин шли по казённому коридору в морге. Кулак Шепкина постучал в кабинет за номером 52. В небольшом помещении, где они оказались, на столе лежало жёлтого цвета тело, это была женщина. Патологоанатом убрал простыню с лица, тихо пробормотал:
— По, значит, первому анализу предположительно... гипертонический криз, потеря сознания, переохлаждение, ну и... смерть. На днях будет химанализ тканей и тогда уже получим экспертное заключение...
Патологоанатом накрыл труп простынёй. Таня, поморщившись, отвернулась; кивнула следователю.
Они шли по тому же коридору назад. Следователь сказал:
— В документах записано с мамой у тебя ещё брат живёт. Он сейчас где?
— Я не знаю...
— Как давно виделись, созванивались?
— Давно... Очень.
— Но телефон-то есть?
— Нету.
Таня старалась отвечать без нервов, хотя это было трудно. Следователь поглядел на часы:
— Давайте сейчас съездим по-скорому. Поглядим квартиру.
— Ключи нужны.
— Значит ключа тоже нет?
— Да откуда? Я с детства там не живу...

Кирилл задремал с книжкой в руках. Вошёл Фаяз, молча вырвал журнал из рук Кирилла; за ногу стащил его с кровати:
— Сышь, я чё тут в игрушки с тобой играю, что ли?!
— Я н... н... не буду пока работать-работать... — замычал Кирилл
— Чё-о?! Напяливай шмотьё и вперёд!
В дверном проёме показался хозяин:
— Как дела?
Кирилл поднял было с пола журнал, но Фаяз тут же выхватил его. Кирилл, мыча, бросился на обидчика.
— Отдай ммм... журнал!
Фермер легко разнял их, комиксы свернул в кулаке, произнёс отчётливо:
— Кирюх, одевайсь — и за мной!
Кирилл отошёл вглубь комнаты, заревел с ненавистью:
— Я бы, ммм... я бы работал, если бы читал и... и разглядывал комиксы-комиксы. А теперь я вообще не буду... н-не буду... н-не буду... и не б-буду...
— А есть ты чего будешь? Тут кто не работает, тот не ест, понял?
Кирилл молча сидел на постели, шаря взглядом по полу. Фермер внимательно глядел на него:
— Ты подумай, ладно. Посиди, подумай.
Уходя, фермер забрал ещё и мобильник Кирилла — тот лежал на полу. Комнату он запер на ключ.

Таня и Шепкин вошли в подъезд — с лестничной клетки второго этажа нёсся визг металлорежущего инструмента, летели искры и пыль. Оба они поднялись по лестнице, сидя на которой сутки тому назад Кирилл читал свои комиксы. На площадке Яншин вскрывал металлическую дверь — в его руках жужжала болгарка. Закончив, он отложил инструмент, и дверь сама отпахнулась. Яншин отступил назад, пропуская следователя. Все вместе они бегло осмотрели пустые комнаты. Таня сказала:
— Удлинитель соберу. А то тёть Свету отпустить надо.
Сматывая провод, она ушла к соседке.

Таня ступила на порог кухни, где соседка шинковала капусту на обед:
— Всё, тёть Свет, вскрыли...
— Ага-ага.
Не выпуская ножа из рук, Светлана Леонидовна отошла в сторону; пропустила Таню к розетке. Таня вполголоса попросила:
— Тёть Свет, я хотела сказать, если придут к вам с расспросами, вы им не говорите, что звонили мне вчера, ладно?
Соседка ответила тоже вполголоса:
— Что же — я врать буду что ли?
— Тёть Свет, понимаете, мы его, Кирилла, на время в интернат сейчас отдали. За ним же ухаживать надо. Я-то на работе все...
Светлана Леонидовна ссыпала капусту в кастрюлю и вновь взялась за ножи:
— Ну и заберите назад. Как будто долго вот, Тань.
— Да заберём, конечно, позднее. Пока надо дела утрясти... с опекунством и вообще. Чтобы кто-то сидел с ним. Может, вы хотите? Пенсия его на вас пойдёт...
Пару секунд молчали. Потом соседка осторожно выглянула в коридор и приблизила своё лицо к таниному:
— Секретничаете? Потом у него спросят, что да как, он всё и расскажет.
— Да вы просто вот в эти... в ближние дни не говорите ни с кем, ладно? А потом мы его привезём.
— Так меня и дома-то почти не бывает. Только вы его заберите, слышишь?
— Спасибо, тёть Свет!

Кирилл стоял в комнате лицом к стене и мерно ударял лбом по бревнам. В дверь постучали, а следом послышался хозяйский голос:
— Идёшь работать?
Из-за стены донеслось мычание Кирилла:
— Но я н-не пойду и не буду... ммм... не буду тогда работать-работать...
— А хрена ты мне мозги вчера пудрил?!
— Но если я обещал работать, поэтому я значит теперь должен работать, а если я не работаю, то я сразу делаюсь виноватый. А я... ммм... а я не виноватый, что я не работаю-не работаю... Просто всем хорошо, чтобы я стал виноватый и чтобы я поэтому бесплатно работал-работал.
— Вот и ехал бы домой со своими!.. Не виноватый он!
— Потому что если виноватый, то значит должен работать. И тогда, чтобы заставить работать, надо сказать, что виноват. И я поэтому хочу сам-сам выбирать, что делать и как жить и как жить ммм... на свете-на свете...
Фермер с досадой ударил кулаком в дверь, ушёл в кухню. Там над ведром сидел Фаяз, чистил картошку. Фермер поднял пульт с кресла, включил телевизор, сказал:
— Чё-т там переклинило в башке у него.
— Может вернуть ему журнал этот?
Фермер пожал плечами:
— Да причём тут журнал... Ну, хочешь — верни.