Облако спирта

Мы шли на всех парусах. Да, космический парус — это вам не парус простой, хотя и есть сходство. Космос. Душа ночи. Звезды — спички. Какого вида спички ты любишь? Черные? Белые? Зеленые?

Я с детства любил зеленые спички.

Мама мне говорила — не люби спички, Саша. Не люби. Какое-то время я вспоминал все это с обидой, хотелось вернуться в прошлое и убежать. Так и представлял я себе — тридцать пять лет назад, будучи уже вполне осмысленным мальчиком, я смотался. Я шел берегом реки, и река была родная и добрая, я сел к ней — это было разумное тело, жидкое и быстрое.

— Куда ты идешь?

— Пошли со мной.

И я бы нашел лодку.

Мне потом снилось все это — несбыточное, но — существующее в тайных недрах. Я думаю, что когда я умру, то вернусь туда. Я буду идти на лодке и говорить с рекой, рыба будет поглядывать мутным глазом из воды.

— Саша, Саша. Куда ты плывешь?

— Я плыву к морю.

— Что ты сделаешь, Саша, когда доплывешь до моря?

— Этого лучше не знать. Я буду вечно плыть к морю.

Большие острова — словно плавающие шапки, и в мехе этих шапок сидят птицы, они видят меня и поют.

А все это вспомнил я из-за спичек. Спички.

Я раскурил трубку. Махорка № 5. У нас целый склад махорки. Она идет пачками, по 100 грамм, сухая, русская. Тогда пришел сигнал.

Наш корабль шел навстречу космическому облаку спирта. Мы шли за бухлом.

Я подошел к Семенову.

— Кто это? — спросил я.

— Просто.

— Просто?

— Да. Тёлка просто, в сети смотрю.

— Ты знаешь, что сеть в этом секторе космоса запаздывает на сто лет? Этой так называемой твоё телки давно уже нет, и даже не задумываешься, что ты пытаешься ощупать ее как раз в том момент, когда она эфемерна жива — эта частица жизни.

Он заморгал.

— Готовься. Скоро торможение. Будем заходить со стороны, входить в облако.

— А потом — шлангочку, — сказал Семенов.

— Да. Да, именно шлангочку.

 

Я как-то ясно вспомнил наслаждение зелеными спичками. Есть вещи, которые напрямую спускаются к взрослым — например, электронные устройства, и, хотя ты понимаешь весь кайф доступности, это не подогревает молекулы радости. Говорят, молекулы радости содержатся в некоторых видах еды. В синтетике — нет, никогда. Это исключено. Натуральных продуктов мало. Но, например, вы встречаете по ходу рейса контрафактчиков. Вот где, может быть, кусочек свободы и, может быть, ветра из детства. Вполне возможно, что наша миссия даже более экзотична — да и правильно, почему бы на обратном пути не отлить? Тыщу тонн спирта направо, тыщу тонн налево, сто тысяч тонн по центру. Измерить объем чистого спирта в облаке невозможно. Откуда оно взялось? Так вот, балк контрафактчиков сигналит вам. Здесь надо иметь нюх. Машина спрашивает, и мы отключаем машину, потому что известно — железо стучит. Человек есть человек.

Машина-стукач — очень нормальное явление.

И ты стоишь и смотришь, как красные маяки приближаются, а на экране виднеется лицо, обточенное инородными мыслями и мечтами о бесконечном разврате.

— Здоров, пацаны, — говорит капитан.

— Чо везешь, здоров, — мы пожимаем друг другу руки.

— Контейнеры.

— А чо есть?

— Сухие кальмары.

— Много.

— Миллион тон.

— А что еще?

— Семечки. Мы вообще — семечковоз. А кальмары у нас слева.

— А еще?

— Сало.

— Натуральное?

— Да.

— Покажи. Смари, в прошлый раз нам показывали пластиковое сало.

 

Потом мы расходимся. Винище — суррогат. Бывает и хуже. Кому-то из команды становится плохо. Сигареты левые, от северокорейских террористов. Говорят, что это табак. Может быть, какая-нибудь клонированная культура, выращенная в горшках в кабинете какого-нибудь Кима. На счет травы — у нас нет любителей. Я люблю пиво, но у нас есть пивной гриб. Три сорта, продукт чистый, организм в порядке. Сушеное мясо. Запрещенная рыба. Рыбу не взяли. Мало ли, где ее выловили. Известны случаи, когда находили с полностью погибшие экипажи — все из-за рыбы. А ведь тянет-то к пивку. Но надо иметь выдержку. И потом, конечно, можно затариться, провести что-то с собой. То же сало.

И вновь была трубка. И красные огни балка удалялись. Мы даже не узнали, кто они, куда, откуда.

— Слышь, а как звать-то? — спросил я напоследок.

— Малюта.

— Хреновое имя.

Он пожал плечами.

Спустя час ко мне подошел Коля Бобропилов.

— Капитан, они нам чужого сунули.

— Они? Или он сам перелез?

— Не знаю.

-Ты уверен?

— Да. Он отложил яйца в робота.

— Сука.

— Эвакуация?

— Нет. Поставь там тазик с водкой. Он набухается и ляжет.

— Водки мало.

— А что ты предлагаешь?

— Брать с собой водку и валить отсюда на катере.

— Нет. Давай. Иди, делай. Смотри, чтоб в тебя яйца не отложил.

 

Это было давно. Большое существо спилось и сдохло, а родившийся из яйца, которое отложил эндоморф, мелкий мудак в виду того, что употреблял с рождения, стал приобретать человеческие черты и даже разговаривал. Его кормили салом. Все это возлагалось на Колю Бобропилова. Всего же у нас народу — человек двадцать, и еще много всякой говорящей техники, и надо понимать — каков это был удар, когда все запасы рабочей, трудовой, водки были отданы на откуп какой-то чужеродной хрени.

Малюта.

Я так и представлял, как бью его ногами. Он встает, держится за стенку и, вновь получая, сползает, оставляя красный потёк от носа.

Они могли сделать это и специально. Хотя и нет гарантии.

 

— Сворачивай паруса, — сказал я, — давай. Хватит смотреть на давно умерших красавиц. Давай, Семенов. Подходи на джойстике. Медленно.

— Почему не автопилот?

— Автопилот — лох. Помни это.

— Вы имеет в виду, стукач?

— Да. Сука и стукач.

 

У нас все свои. Раньше мы брали с собой инспекторов, и — помню инспекторшу Орлову. И вот даже сегодня утром, высунув нос из-под одеяла, подумал я о ней, об Орловой.

Орлова.

Орлова, Орлова, Орлова.

— Вы наверное носите меня у себя в голове? — сказала она как-то.

Что-то в ней такое было. Такие обычно поднимают штангу или идут в женский бокс, ну волейбол — она широковата, регби, может быть. А тут — инспекторство. Молодая, но такая надзирающая. И, с одной стороны, ты думаешь — как бы хотя бы мысленно сопоставить себя с Орловой, словно бы ты — всего лишь предмет гардероба, и тогда какие-то краны в твоем мозгу начинают отвинчиваться, оттуда что-то должно потечь. Может, волчья слюна? Но почему-то, ничего не течет. Чего-то не хватает. Существуют инспекторские души. Это когда едва человечек рождается, он уже — инспектор. Потом алгоритм пути его разветвляется. Служба. Власть. Надзирательство. Надсмотр. Попытка высушить рабочую смену. Помню, Лёня Цой ее едва не развел. Я в том самом смысле. Может и развел. Никто не знает. Да нет, не развел. У них разная плотность воли. Он, конечно, подточил ее где-то, но я думаю — она такая неприступная в силу возраста.

Действительно, она родилась, чтобы быть скалой, поэтому, если б она кому и отдалась, так это какому бы диктатору. Вот захватили бы нас пираты тогда. А ведь был момент — мы встретили жидкогруз «Очаково», и я даже просигналил — а потом мне говорят — вы что это, не знаете? Это «Очаково». Он числится в угоне. Так что ходу добавил. Хотя и шли под парусами, но можно и турбине дать огня. «Очаково». Чего только не бывает. Но это не просто воспоминание. Меня б привязали б на главном мостике, и я б смотрел, как их лидер шел по коридору со скупыми цветочками, и Орлова бы вожделела. Все это я домыслил. Когда Орлова станет старше, ей захочется странного, и это будет ближе к сорока.

Но это дурная моя черта, перебирать все в голове. Я помню, что в прошлом году справился с собой и ни о чем не думал, но теперь Облако Спирта было рядом, душа меняла свой вес, пар ее превращался в газ из странных молекул — в такие моменты просыпается память, и забираешься во все ее уголки, ты проползаешь туда змеем. Вспоминается, как были на шашлыках, чисто пацанами, и два пацана только что вышли на пенсию, но это не добавляло грусти.

— Это та самая водка? — спросил я.

— Не совсем, — ответил Котов, — ты где-нибудь видел, чтобы никуда ничего не совали? Даже если будет великая халява, дешевле не совать, чем совать, будут совать. Это даже не для того, чтобы управлять сознанием масс. Это инстинкт. Вот есть у тебя чистый продукт. И жри его. Зачем придумать? Нет, все это часть схемы. И даже ты не сможешь. Тебе дадут чистый продукт, но ты начнешь думать — а сосед? А кум? А сват? И директор? А фигов Deputy Director? Что они? И они. И они. Терпеть не могу все этим наименования. Всякие chairmen. Люди-стулья.

— Это я, — сказал Стулов.

— Ты пей давай.

— Подождите, — сказал я, — ну и что ж конкретного?

— Это — контрафакт. А он чистый.

— А...

-Ты чувствуешь, как тебе хорошо?

— Чувствую.

Правда, существует место прихода — это, допустим, к третьему часу газа и кваса возникает чудеснейшее чувство, странная ясность, удовлетворенность миром, неповторимый ништяк — вот тут ты понимаешь всю ценность настоящего напитка. А что до мягкости, то магазинную смягчают химией, и что с того? Синтетический диван тоже мягкий, но разве сравнишь его с пуховой периной?

— Это он?

— В данном случае, это — водка.

— Водку создал Менделеев.

— Продукт, созданный Менделеевым, правильно называть Воткой. Потому что, производя исследования, он поминутно пробовал содеянное на вкус и проговаривал — «вот как». Когда последнюю буквы убрали, появилась Вотка. А уже потом от нее — Водка.

 

Мы подходим очень медленно, словно на цыпочках. С близкого расстояния можно различить лишь отдельные прожилки — но густота творения увеличивается ближе к ядру, и мы далеко не пройдем — длина трубочки, и, если сказать по-научному, гибкого шланга — много, много километров. Величие мысли человека здесь налицо. Можно ругать нас, общество, цивилизацию, но трубочку отменить нельзя. Мысль торжественна.

— Давай.

— Пошла?

— Пошла.

— Эх.

— Даже не верится.

— Трубочка разматывается на десять тысяч километров, — сказал я, — если не подойти на необходимую дистанцию, придется сматывать ее, снова приближаться. Главное, держать скорость.

У нас есть стажер из Африки, Леонит. Это все для него. Потому что, если не держать скорость, Облако окажется твердым, как камень, и корабль разлетится вдребезги — как было, например, и с транспортом N8-1, и с контейнеровозом «Волга», и с крейсером под флагом Великой Бельгии. Видимо, вояки решили забухать не на шутку. Но скорость же надо держать. Скорость. Иначе... Это все равно, что прыжок с 30-го этажа. Ладно, с сотого. Никаких шансов. Вся эта махина разлетается на мелкие части, и потом эти материальные воспоминания о людях и машинах плавают в вековой массе и спиртуются. Они и сейчас здесь. Их никто не подбирал.

Вечная память.

 

Трубочка разматывается.

Я вспомнил инспектора Дрожащих. Фамилия соотносилась с его душой очень четко, и, хотя он был настоящий осенний лист, под струями дождя — нервный от своей персональной осени, он записывал каждую мелочь. Мы, правда, везли миллион тонн зайчатины.

— Капитан, как бы нам зайчатинки затрепать? — осведомился Васильев.

— Не знаю, — ответил я сухо.

— Ну я знаю, что вы имеете в виду. Это тело.

— Тело, да.

— Тело есть, тела нету.

— Но. У тебя есть методы, Васильев?

— Он пойдет в правую секцию, и мы ее перекроем. Выключим связь и свет. На несколько суток. Скажем, была авария. Пусть сидит там инспектор. Зачем нам надзор. У нас козлов нет.

— Это несложно проверить.

— Запрём его в шкафу. В каюте, вернее. Нет, еще лучший способ. Виталя знает, как правильно программировать резиновых баб. Надо только это дело как-то правильно обставить. Предположим, он взял с собой бабу. И баба заблокировала замок. Выключился свет. Дрожащих остался наедине с бабой.

— Жуть.

 

Это было давно. Хочется, чтобы воспоминания не вели себя, как назойливые мухи. Трубочка разматывается, разматывается, разматывается. Скоро пойдет процесс. Когда-то нефть добывали с помощью бурения земли — черное золото. И вот, первые струи вызывали экстаз, нефтью умывались и смеялись, славя КПСС. Ура. Ассоциация с нефтью не случайна. Это — природный спирт, самый лучший, самый чистый — полагают, что некогда космическая нефть начала самостоятельно перерабатываться под воздействием излучения какого-то объекта, например — звезды, и было это давно — ибо звезда давно потухла, и мы ничего о ней не знаем. А Облако спирта дрейфует — очень медленно с точки зрения нашего восприятия, но вполне нормализовано во всем остальном. Некоторые поэты точны — они считают, что это — территория бога. Скорость макрообъектов отличается от нашей — а вот жили бы мы в эпоху, когда была бы видна рука Зачерпывающего, и его ковш — никто бы не сомневался, что Создатель человекообразный.

Он большой.

Он офигенно большой.

Но, если построить гигантский рупор, например, размером с Солнечную систему и туда сообщить:

— Эй, чувак, выходи!

Но кто выйдет?

А вдруг — что-то очень плохое.

Мы все смотрели в одну сторону, и на какой-то момент замерло дыхание, остановились системы вентиляции, перестал шелестеть бортовой компьютер-мозг Daewoo 7 International. Оно началось.

Оно пошло.

Оно — это средний род осязательности процесса. Оно — явление. Но продукт — святая жидкость, и, может быть, вещество, возбудившее древних обезьян до того, что они вдруг стали думать и в гневе отказываться от хвостов. Там, на самом конце трубочки, есть заборник с электронными захватами. Он тянет в себя.

Тяни, тяни.

— Глушняк, — говорит Виталя.

— Тише, Виталя.

Правда. Разве можно говорить так громко? И вообще — нельзя говорить. И в кабину как будто начинает влетать таинственный запах, и это — проникновение на уровне осязания, на верхнем слое единения духа и космоса.

— Слышь?

— Нет.

— Слышь, слышь.

— О.

-Точняк.

-О.

— Да. Струя.

— Идет струя.

Правда, вдруг доносится звук очень далекий, но такой простой и понятный — струя начинает поступать в пустые баки — сейчас мы наберем миллионы кубометров, и для Облака это — пустой звук.

Человек и корабли его ничтожны.

Коля Бобропилов идет за тазиком. Нам нужно умываться, окунаться, браться. Это — начальный акт, полная копия Первого Слова. Он уходит, но его долго нет. Дурной знак. Большие просторы внутри корабля — словно закоулки внутреннего мира. Так и мысль улетает и не возвращается. Так и Коля. Он, черный сволочь, стоит, и оно щелкает своей раздвижной челюстью в сторону прозрачной стены, за которой — контейнер, где плещется святость, и туда бьет струя.

— Ты пробьешь контейнер, — говорю я.

Оно почти бесконтрольно.

— Что тебя мучает?

— Кто я, капитан? — наконец, спрашивает Чужой.

— Ваня. Ваня ты. Иван. Идем с нами, Иван. Не теряйся по углам. Никто за тобой не гонится. Жизнь только начинается! Очнись, Ваня.

— Спасибо.

Он говорит как бы и не с акцентом — так как он и не знал иного происхождения, но его рот не предназначен для слов.

Итак.

Итак, стол. Мы все сидим за огромным столом, 22 человека и Ваня, сын полка. Закуска. Соки. Минеральная вода. Время говорить. Слова — копия сущего, если их произнести торжественно:

— Друзья, — говорю я, — вот он наш час. Наше время. А время не бывает вечным — а потому, нужно уметь радоваться — мы находимся в том месте времени, где есть реки — и река счастья, и река спирта. Но нет нигде больше такого спирта. Конечно, были отдельные туманности — но спирт был там рассеян и смешан с космической пылью. Возможно, когда мы научимся долетать до других галактик, мы найдем другие туманности. Например, пылевое облако табака. Может быть — чистой культурной марихуаны — если кому-то нравится. Кто-то может сказать — вино. Я верю. И искренне верю, что это место — хранилище. Мы не знаем — один ли Бог, много ли их — человек ограничен рамками своего восприятия. Возможно, он рядом, но мы слишком малы. Но, если задуматься, размеры Облака позволяют представить и его величину. Но — если он локален? Хорошо, есть облако красного. Есть облако белого. Ликёр. Пиво. Но пивной гриб у нас справляется — хотя оно малоалкогольно. Но я хотел бы сказать еще слово, такое слово, что — знаете, хорошо, когда нет инспекторов. Все остальное — мелочи. Нет инспектора — и не надо нам больше ничего. Его просто нет. Наша жизнь — в наших руках. И Ваня. Выпьем за нас, выпьем за здоровье всех тех, кто остался дома, а также за память всех, кого нет уже, а также — пусть попадет метеорит в «Очаково», и пусть встретится еще раз нам Малюта, и....

Тут они начали выходить. Одна за одной. Платья, джинсы, бикини. Не знаю, кто включил кнопку на пульте этой пластиковой феерии — ибо все это — вопросы плохой тривиальности. Бабы. Электронные феи. Внешне резиновый киборг ничем не отличается от человека, но любой моряк скажет вам — нет души — нет человека. И никого ты этой армадой тел не удивишь. Все это может быть интересно для тех, кто никогда не видел великий черный просто мира, пробитый дырками для света, ведущими наверх, в иное.

— Вот черт, — сказал наш повар, Савелий.

— Это заподло, — заметил Юра Головко, инженер.

— Ничего, ничего, не злитесь, — сказал я, — представьте, вы попали на мостик за минуту до рождения вселенной. И Он там стоит, дирижёр. И в руках у него палочка. Он готовится к концерту. И тут — прорыв. И они выходят — и Глашки, и Машки, и мешают ему. Но что делать? Андроид —тоже человек.

— Они не андроиды, — возразили мне.

— Да. Просто резиновые бабы.

— Водку бабам.

— Эх.

— Как тебя зовут, красотка?

— Нюрка.

— Я тебе переименовываю. Будешь.... Кем же ты будешь? Будет Сереной.

— О.

— А ты?

— Не помню.

— Не ври.

-Я Десятая.

— Десяточка, значит. Помню, помню, у тебя голова еще на 360 градусов крутится, заводской дефект.

Две девушки пролазят с двух сторон. В их головах всегда одна и та же программа, и от них нечего ждать, кроме алгоритмических конвульсий.

Душа — основное свойство существа. Даже если ты — Ваня, сын полка. А баб нам дали по бесплатной социальной программе «Возлюби ближнего своего», прошло уже довольно много лет, и они все те же — пластик такого рода надежен исключительно. Хотя принято говорить — резина.

Резина.

Классика жанра.

А мне нравится медитировать, мечтать, и конечно, надо кого-то послать к пульту, чтобы он отослал эту щебечущую толпу назад, в ячейки. Это так приземленно, и, порой, низко.

— Давай.

— Давай.

Мы начинаем. Звенят стаканы. Ване тяжело, он привык выпускать челюсть и класть ее в тазок.

-Давай.

-Давай.

— За тебя.

— За родных.

— Помнишь Парю?

— Давай за Парю.

— Выпьем за наш компьютер!

— Давайте!

А насосы все работают. Качать нам еще и качать. Миллионы тонн — это не шутка, это — неделя стояния в одной точке, в состоянии безвременья и счастья разума.

— Когда пойду в отпуск, капитана пришлет компания, — сказал я.

— Бабу бы, — проговорил Семенов.

— Ты фигурально или абстрактно?

-А? — он не понимает, о чем это я.

— Я вообще. Я пойду.

Именно он идет, набирает на пульте команду, и наши девочки уходят восвояси, чтобы упаковаться и заснуть. Они у нас по инвентарным номерам. Космос слишком велик и торжественен для таких примитивов.

Паруса сложены, словно крылья кузнечика за спиной. Можно еще представить саранчу или богомола. Человек копирует то, что было создано. Навряд ли можно создать то, что противоречит закону Создания. Нужно лишь соответствовать.

Я лежу на кровати и курю.

Звезды за окном — как глаза миллиард лиц. С ними можно говорить, и ты никогда не сойдешь с ума. Мне снова приходит на ум Орлова.

— Чего тебе надо, Орлова? Почему я о тебе думаю? Может быть, ты обо мне думаешь? Ты — настоящая бой-баба. Попробуй узнай, что у тебя в голове. Но мы так далеко от земли, и скорость мысли — очень серьезная единица, и может ли она сюда долететь? Это — осцилляция ненужной страсти.

И ночью мне приснилось, что мы везем часть выкачанного спирта под пиратским флагом, и все нам ни по чем.

— Вперед!

Все фигня. Главное — маневры.