И снегу больно
(По лирическому стихотворению Яны Виноградовой «и снегу больно»).
Всё смешалось в доме Подприговых. Карты, шахматы, и прочее домино.
Статский советник Иосиф Лукич Подпригов размешивал свой дом изящной серебряной ложечкой в гранёном стакане с ажурным подстаканником.
Причиной этой мешанины являлась мадам Подпригова Ордолиона Тихоновна, сбежавшая с очередным любовником. На сей раз, она решила тряхнуть стариной в прокуренном вагоне.
С нею трясся молодой чистильщик обуви с Большой Подъяческой, которого она называла — мой мальчик.
Мадам вот уже полчаса стояла у вагонного окна и смотрела, как голубое небо несётся параллельно ей: «Тудум-тудум, тудум-тудум».
Мой мальчик не выдержал и спросил: «Отчего же вы, дуся, не присаживаетесь яйцами закусить? А то на них уже мухи сели».
— Милый я терплю, страсть пи́сать хочется, но санитарная зона. Ещё целых полчаса стоя ехать, прямо чувствую себя кипарисом, вот тем — за окном, — ткнула пальчиком в окошко Ордолиона Тихоновна, — а ты кушай, кушай яички, и хлебчик, хлебчик бери.
Мух в вагоне становилось всё больше и больше — поезд шёл на юг. Мухи сбились в плотный клубок, затем художественно рассредоточились, и получилась жопа. Жопа напряглась и как-то сама собой оформилась в лицо статского советника Иосифа Лукича.
Подприговское лицо гудело мушиным роем, выкатывало глаза и выражало всяческое неудовольствие прямо в центре плацкартного купе, где ехала супруга лица с любовником.
— Мамочка, что это? — мелко закрестился чистильщик.
— Так муж мой, Иосиф Лукич, не узнал, что ли?
— Не, как же я его в лицо-то, ботиночек на нём нет, вот и не признал.
Статский советник выплюнул изо рта муху и произнёс: «Я тут зашёл поинтересоваться — надолго ли в загулс душечка? Чем с гуталинщиком жить будете? Любовь это вам не вздохи на скамейки, а высоко конвертируемая валюта в интимном контексте. Думайте, милочка, думайте, если есть чем, конечно. Поздно уже, но до утра есть время.
Поезд сделал остановку, и господин Подпригов вышел прогулять мух на свежем воздухе. Падал южный июльский снег. Иосиф Лукич со злостью слепил крепкими мушиными руками снежок. Снегу было больно, ещё никто его так не тискали, и он плакал. И вдруг вместо того, чтобы залепить снежок в блядскую морду своей жены, мирно спящей на нижней полке, статский советник с силой разбил снежок о рельсы. А через минуту по остаткам снежка промчался скорый поезд.
Иосиф Лукич поднял голову — в небе скулила кривая, белая луна — туман опять вернулся домой в хлам и лупил её узорчатым вдвое сложенным ремнём. Хорошо, что ещё серпом не полоснул, как в прошлый раз, после чего она и окривела.
Надо бы заказать панихиду по снежку, — подумал Подпригов. И записал на клочке бумаги — Анна. Он хотел положить записку в услужливо сформированный мухами карман, но рука лишь скользнула по нему, и выронила бумажку.
Утром мадам Подпригова в очередной раз терпела у туалета, когда заметила на полу тамбура белый клочок.
— О, бумага, а с бумагой нынче в стране напряжёнка, особенно с какательной, — и подняла. Развернув, она узнала почерк мужа — Анна. Ордолиона Тихоновна вернулась в плацкарту и стала предъявлять мужу: «Какая Анна? Да я из-за вас на ночном перегоне своего дружочка любезного вытолкала из вагона на полном ходу. Или не помните? Вон как его, сердечного, по вагонной обшивке размазало: посередине след кровавый тянется, как будто напополам состав перерубили. А вы, мерзавец, мне — Анна?»
— Полно, пышечка, за любовника вам заплачено, купюра к купюре. Это просто аббревиатура такая — АнНа, ночью в голову пришла.
— Кто пришла?
— Аббревиатура. Группу хочу сколотить — ансамбль, ВИА.
— Что?
— Хор.
— Вот думаю, как назвать — НаНа или АнНа.
Подпригова сняла с изящной ножки ботинок сорок первого размера и зарядила мужу в бубен: «На».
Лицо статского советника мухами разлетелось в стороны, гул исчез. Мадам пальцем в перчатке провела по узловатым корням тишины, заказала проводнику свежих устриц, шампанское, и с сожалением вздохнула: «Одна я теперь, вот те на».
