Лотофаги (на конкурс)

95            …Кто от плода его, меду по сладости равного, вкусит,
                Тот уж не хочет ни вести подать о себе, ни вернуться,
                Но, средь мужей лотофагов оставшись навеки, желает
                Лотос вкушать, перестав о своем возвращеньи и думать.

                «Одиссея»


                Информационный прогресс сопряжён с антропологической деградацией.

                С. С. Хоружий

10 августа

Предвидя изнурительную прогулку, Наталья Игоревна Евхаритская ещё на станции стала высматривать знакомые лица в толпе ожидающих. Она везла из города два огромных пакета с продуктами и была бы не против получить помощь.
Сегодня утром Наталья Игоревна увидела на экранчике своего телефона льстивое уведомление о том, что промышленный гигант ELLER, где служила она охранницей, перечислил на банковский счёт мизерное содержание в полтора десятка тысяч рублей. И поскольку она ждала этих денег, она сразу засобиралась в Гагарин, чтоб прикупить еды, заплатить за воду и свет, а также проверить пустующую квартиру. Теперь, сделав всё это, Наталья Игоревна, довольная, возвращалась с покупками в сад…
Автобус, не торопясь, катил по асфальту. Палящее солнце сияло высоко в небе. За окном, объятое его лучами, простёрлось большое пышное поле - видно было, что у горизонта оно упирается в тёмный лесной массив. И где-то там, в грязно-голубом знойном мареве громоздились молочные облака.
Радиоволна доносила до пассажиров голосок диктора: пробормотав новости районного масштаба, он пообещал слушателям грозу в конце недели, отчего Наталья Игоревна удовлетворённо вздохнула – наскучившая жара понуждала её каждый день бегать с лейкой на огород, а потом ночью она долго не могла уснуть от беспокойства ног и нытья в запястьях.
На очередной остановке, когда схлынула большая часть пассажиров, взгляд Натальи Игоревны скользнул по салону. Один затылок привлёк её. Покрытая лёгонькой матерчатой кепкой лысина показывалась из-за спинки переднего сиденья. Это был Разживин.
Герман Иванович только что вышел на пенсию. У него имелась жена, но вместе их видели редко, из чего любопытными садоводами делались далеко идущие выводы. Участок его находился на соседней линии - за щелястым забором высился шикарный трёхэтажный дом с гаражом.
В недавнем прошлом инспектор энергонадзора, Разживин всегда держался бодро, выглядел аккуратно одетым, подтянутым и весёлым. Женщины на него смотрели с претензией. Евхаритская окинула взором соседей Германа Ивановича, ожидая увидеть рядом жену, но той нигде не было. «Один едет» – догадалась она.
Хотя Наталья Игоревна ещё не пережила климакса, она уже приучила себя думать о мужчинах исключительно «с практической стороны». Такой подход казался серьёзным. После сорока Наталья Игоревна очень поправилась, заимела второй подбородок и стала серьёзной женщиной. Весь её новый образ сообщал серьёзность. И вот она всерьёз думала о Разживине, как о возможном муже, которого она уведёт от жены и потерпит, дабы заиметь права на жилплощадь и дачу. Разумеется, Евхаритская понимала, что эти мысли невероятны, однако считала необходимым лелеять их, чтобы казаться загадочней и тем самым выделяться на фоне молодых дурочек. Да, это был самообман, но он дарил ей хоть какое-то утешение.
Наталья Игоревна ещё раз с интересом поглядела на затылок Разживина - это несомненно был он. Автобус подходил к знакомой тропинке. Разживин встал с кресла и, хватаясь за поручни и спинки, поплёлся вперёд. «Нам по пути» - сообразила Наталья Игоревна и тоже взялась за баулы.
- Герман Иваныч, здравствуйте! – поздоровалась она у дверей.
Разживин оглянулся с косою улыбкой:
- Здравствуйте-здравствуйте! Давайте, я помогу!
- Не надо, да что вы!
Водитель распахнул двери и Разживин, сойдя на песок, принял поклажу Натальи Игоревны. Вдвоём они побрели вдоль дороги.
- Как там Илья мой? – справилась Евхаритская, когда подошвы их обуви зачастили по мятой траве – Всё доделал?
Разживин взглянул на часы:
- Уже должен закончить… Я как раз, кхм, деньги везу…
Илья – сын Натальи Игоревны – уже месяц как перебрался из города в сад и жил, подрабатывая на соседских участках. Он возился на огородах, ставил теплицы, латал крыши, поправлял калитки, а теперь докрашивал забор на участке Разживина.
Герман Иванович шёл споро, чуть пригнув голову. На нём помимо кепки была белая футболка с широким горлом да мешковатые лёгкие джинсы; на ногах - кожаные сандалии-плетёнки. Натруженные худые руки его при каждом шаге раскачивались из стороны в сторону, грязное от пигментных пятен лицо влажнело под полуденным солнцем, блеклые серые глаза глядели озабоченно. Наталья Игоревна постоянно отставала, отыгрывая усталость. Она жаловалась на жару, на свои «ленивые» ноги, томно вздыхала, заговаривая о большом букете запахов летом, пускалась в долгие восторженные пассажи, если замечала редкие цветы или крупных насекомых. Чтобы шагалось свободнее и быстрее, Разживин закинул ношу на плечо. Он был внимателен и вежлив, но вопреки привычке говорил мало и только изредка бросал косые и как бы сожалеющие взгляды на спутницу. Наталья Игоревна, оттого что разговор не клеился, злилась на себя и на эти непонятные бегающие движения разживинских глаз и делала всё больше остановок, затягивая и без того утомивший обоих, докучливый диалог. Её тревожили сомнения по поводу своей внешности и поведения. Мысль о том, что она, может быть, выглядит жалкой, вызывала обиду. Едва подошли к садам, Евхаритская, надеясь дать всему этому какое-то объяснение, вдруг сказала:
- Герман Иваныч, Илья ведь сейчас всё равно домой… Давайте я денюжку передам. Скажете, мне отдали, хорошо?
- А? - удивился Разживин - Да… Хорошо… Я ему тогда счас скажу тогда… сразу.
- Ага-ага.
И Герман Иванович вынул бумажник, где в особом кармашке была заготовлена банкнота в пятьсот рублей…
У ворот, неуклюже пошутив о своей старческой забывчивости, Разживин вернул пакеты и они разошлись.

Тихо. Ворота разживинского гаража распахнуты, в проём бьёт дневной свет. В углу заметен сидящий на кортах парень с нечистым лицом, Илья. На нём запятнанная чёрная водолазка, обрезанные на коленях трико. На тапках налипло тесто из краски, травы и пыли.
Илья ловит глюк. Погрузив лицо в пакет, он на минуту учащает дыхание… Секунда, ещё секунда… Косой ошалелый взгляд медленно переходит с одного на другое, мысль притупляется, сердце в груди холодеет… Секунда, ещё секунда… Грани предметов меркнут, и мир, словно отражённый в кривом зеркале, сообщает Илье блаженное сомнение – сомнение в реальности всего, что явлено глазу.
Отнявшись от пакета, Илья поднёс к лицу свои запачканные краской ярко-зелёные пальцы.
Сжимая и размыкая их, с дурашливой полуулыбкой наблюдал он за тем, как пальцы прилипают друг к другу. Под парами ему казалось, что это щёлкают зелёные вши. Его поражало то, как мастерски он уловлял вшей, которые всегда пробегали как раз в тот момент, когда он сводил пальцы. Илья раскрыл пакет и, углубив лицо внутрь, сделал несколько жадных вдохов.
На улице звякнула упавшая жестянка. Уходя в гараж, Илья приставил её к калитке, чтобы вовремя очнуться, если вернётся хозяин. Теперь в попытке сообразить, откуда донёсся звук, он шарил пустыми глазами по верстакам. Послышались шаги. Лопнул, оттого что Илья сжал его в кулаке, пакет, и краска закапала на колено.
- Илья! - позвали снаружи.
Илья дёрнул два раза кулаком, думая, что отбрасывает пакет в сторону. Спотыкаясь, выкатился на улицу.
Забор был почти готов. Оставалось домазать с полдесятка штакетин. Илья уселся в траву на том месте, где прервал работу и только теперь увидел, что всё ещё держит прохудившийся пакет. Он разжал и обтёр ладонь, оставив на лопухах бесформенный зелёный ошмёток.
- Илья! - донеслось сзади.
Илья достал из-под себя запачканную землёй кисточку, погрузил её в банку.
- Илья! - из-за сарая вышел Разживин – А, ты тут!.. Скоро закончишь?
- Да уже…
- Я это… встретил… я деньги матери твоей отдал. Если это… Когда обедать пойдёшь… В общем, деньги уже у неё.
Сцепив зубы, Илья молча возил кисточкой по штакетине. Разживин постоял и, не дождавшись ответа, зашаркал прочь.
- Говяжья рожа, мудозвон старый! - неслышно пробормотал Илья.
Он с силой и ненавистью харкнул на забор и стал накидывать краску шлепками, быстро растаскивая её широкими движениями книзу и кверху. Не прошло четверти часа, как всё было кончено. Бросив кисточку на песок, Илья заспешил к дому.

Хотя Разживин пропустил мимо ушей речи спутницы и не обратил должного внимания на её заискивания и ужимки, домой Евхаритская пришла в боевом расположении духа. Улыбаясь своим тайным мыслям, она сноровисто выгрузила продукты, протёрла стол и с весёлым ожесточением принялась за готовку.
Включив телевизор, она дождалась, когда закипит чайник, потом наполнила кипятком маленькую блестящую кастрюльку и, поставив её на плиту, уселась за стол - так удобнее было чистить овощи.
В кухню из погреба тянуло прохладой. По телику шёл какой-то слезливый сериал, воробьи почирикивали на вишне возле окна и муха, залетевшая в дом, билась о плафон люстры, которую Наталья Игоревна зажгла, чтобы не портить зрение.
Кухня в их стареньком двухэтажном домишке соседствовала с летней верандой, где покоился полированный раздвижной стол в комплекте с советскими ещё стульями, а возле окна уместилось скрипучее кресло-качалка, на заказ сплетённое из лозы сельским умельцем. На веранде всегда было светло и уютно…
Зазвонил мобильник в кармане сумочки.
Наталья Игоревна отложила картофелину и, обтерев полотенцем руки, посмотрела на экранчик (на нём высвечивался неизвестный номер). Спросила в трубку:
- Алё?
- Здравствуйте, - откликнулся грубоватый женский голос на том конце – я звоню по поводу квартиры… Вы не сдали ещё?
- Здрасьте! Пока свободно…
- Я хотела бы снять на неделю, можно? Сколько будет стоить?
Евхаритская почесалась в затылке:
- Ну, если на неделю… Пять тысяч, плюс коммуналка. Вас устраивает?
- Пять тысяч?.. – задумались на том конце – Окей. Давайте завтра утром встретимся, вы мне квартиру покажете и ключики я возьму. Сможете?
- Ага, где-то после девяти часов я подъеду.
- Я тогда вам наберу, хорошо? Вы только не сдавайте больше никому до завтра!
- Вот и договорились! - засмеялась Наталья Игоревна - Только и вы уже точно приезжайте, не обманывайте!
- Нет-нет, я обязательно буду.
Попрощавшись, Евхаритская положила возле себя телефон и вся вдруг оцепенела, заслышав позади скрип половицы.
- Илья! - оглянулась она – Нельзя же так пугать, ну!
Илья угрюмо протиснулся в дом, сел к столу.
- Сейчас сготовится, подожди немного… - вздохнула Наталья Игоревна – Налить чаю пока?
С разделочною доской она подошла к электроплите, сняла крышку с кастрюли и бережно начала пересыпать нарезанные соломкой овощи в бурлившую воду. Сын исподлобья глядел в телевизор.
- Будешь? – переспросила Наталья Игоревна.
- Разживин деньги отдал тебе?
- Сыночка, давай покушай сначала… С самого утра голодный, наверное…
Наталья Игоревна шагнула от плитки к столу, погладила сына по волосам. Илья отстранился и, проскрежетав стулом, отправился на веранду. Прикурил на ходу. На антресоли Евхаритская нашла кружку, налила в неё чай, понесла следом.
- Деньги где, мам? – повторил Илья.
Он держал грязно-зелёными пальцами сигарету, продолжая хмуро глядеть под ноги. Евхаритская всплеснула руками:
- Илья, ну хоть бы умылся, прежде чем за стол садиться! Иди, растворитель возьми наверху.
Она поставила кружку на скатерть и уже повернулась, готовая взяться за полотенце, но не успела и двух шагов сделать, как из-за плеча полетел гневный окрик:
- Ма, ты глухая что ли? Где, говорю, деньги мои?!
У Натальи Игоревны похолодело внутри. Она вздрогнула, живо обернулась и попятилась к телевизору, скрестив на груди руки. Проговорила с возрастающим напряжением в голосе:
- Так, ты ч-чего кричишь?
Илья вместо ответа подхватил и швырнул в мать кружкой. Кипяток выплеснулся частью на стол, а частью на плитку. На раскалённом тэне зашипел чай. Лёгкая пластмассовая кружка попала в губу, скакнула на полку и там завертелась. Из губы засочилась кровь. Евхаритская проглотила подступивший к горлу комок, шагнула к сумке. Вынув деньги, она бросила их на стол и убежала к себе.
- Чё ты вымораживаешь-то меня!! – завопил Илья в спину.
Наталья Игоревна судорожно искала резиновые сапоги. Натянув их, она неверной рукой схватила корзинку под грибы, выскочила на улицу. Сын молча пил чай с булкой, когда она проходила мимо. И даже сама поза его казалась выражением зла и презрения.

К лесу вела узкая стёжка. Прижимая к разбитой губе рукав чёрной ветровки, Наталья Игоревна семенила по ней вдоль дачных наделов. Щёки жгли слёзы жестокой обиды на Илью. Она шла, приклонив голову, и делала над собой усилие, чтобы умирить плач. Тёрла и щурила воспалённые глаза, и поправляла трепавшиеся на ветру локоны, которые в спешке не успела убрать должным образом. Не дай бог, кто-нибудь из соседей увидел бы её такой. По привычке, появившейся у неё в последние годы, Евхаритская внушала себе, что, наверное, у сына вновь расстроились нервы; что он опять обдышался клеем и действовал в состоянии помутнения ума; что и сама она сильно сглупила, взяв у Разживина чужие деньги. Так она думала, но если прежде подобный ход мысли помогал ей справиться с терзающей душевной болью, то теперь делалось только хуже. Выходило так, что она попросту не могла заставить Илью вести себя уважительно и лишь поэтому придумывала ему алиби.
- За что-о?.. - шептала она про себя - Я же ему во всём помогаю… Я же ему…
И она задыхалась перед лицом ужасной несправедливости мира.
Перейдя поле, Наталья Игоревна задержалась у опушки, чтобы дать волю рыданиям. Спиной к толстому дереву, уселась она на траве, вспоминая каким хорошим и справедливым мальчиком когда-то был её сын…

Желая стать поваром, после школы Наталья Игоревна (тогда просто Наташа) перебралась в Смоленск. В доме сварливой армянки сняла тихий угол, где первой же осенью её обрюхатил захожий блатарь, о котором девушка ничего кроме гнилых зубов не запомнила. Поварской курс пришлось бросить. Наташа вернулась в Гагарин под крыло уже тяжело заболевшей матери и вскоре переняла на себя её родительское ярмо.
Илья рос обычным ребёнком. Учился как все – без больших успехов и отставаний. В старших классах, попав на выставку «Моё хобби», обнаружил интерес к рисованию и три следующих года, пока не бросил, посещал художественную школу. И всё это время они жили мирно: ни дома, ни в школе, ни на улице поведение Ильи не становилось предметом особого обсуждения. Так что Наталья Игоревна не слишком переживала за будущее своего ребёнка, считая, что он без труда найдёт колею в жизни. Нужно просто ждать. А пока она бралась за любую работу, всё – чтоб купить больше игрушек, хорошую одежду, мольберт или велосипед, чтобы дать сыну образование и возможность выстроить своё счастье.
Грёзы эти оборвались внезапно… Однажды - Илье шёл уже девятнадцатый год - октябрьским вечером сын возвращался домой после праздничного застолья, проведённого в кругу друзей-однокурсников. В тесном переулке злой человек подошёл со спины и, свалив юношу наземь ударом чего-то тяжёлого и тупого, опростал карманы его одежды, попутно унеся с собою и часть ещё неокрепшей души. До глубокой ночи, прежде чем прохожие обнаружили и отвезли его, окровавленного, в больницу, Илья лежал под балконами в свете окон старой общаги. А утром, придя в сознание, узнал от врачей, что получил повреждение мозга и отныне до скончания века обязан жить с титановой заплатой в кости черепной коробки. Скоро обнаружились проблемы в общении: Илья упускал окончания слов, когда говорил, порой и вовсе терял способность выражать мысль, и лишь полгода спустя, после долгого курса физиотерапии, речевые навыки стали восстанавливаться. Но едва Наталья Игоревна решила, что крупные несчастья обошли семью стороной, как, словно в наказание за её преждевременный оптимизм, открылась действительная беда: Илья замкнулся в себе, стал уходить в запои, нюхал лак и бензин, сделался задиристым и жестоким. Да, лаком дышал он ещё и раньше. На памяти Евхаритской было два случая, когда она заставала сына с пакетом дома. Но то была лишь маленькая детская глупость, а теперь, когда вдыхать пары начал сложившийся человек, это уже никак не казалось ей пустяком. Теперь она заставала его на заросшем пустыре за их домом. Илья с баклажкой пива, спрятанной под футболку, сидел на земле, клонясь над банкой клея или бензина. Втыкал в пространство, хохоча о том иллюзорном, что представало пред ним в часы токсикоза. Другой раз, надышавшись, Илья шёл к дороге и подолгу стоял на обочине, ожидая лихого водителя, чтобы пробежать прямо перед бампером его автомобиля - такой странный способ пощекотать нервы, придуманный его обозлённым умом. И ещё об одном подобном развлечении рассказывали Наталье Игоревне. Перебрав пива, её Илья садился в городской автобус и приставал к пассажирам в надежде затеять драку, что, слава богу, никогда не сбывалось, потому что в маленьком Гагарине все его знали и старались не замечать. Иногда, если Илья вёл себя совсем уж неподобающе, его сообща выталкивали на обочину. Тогда он шёл к ближайшим кустам и рыдал, даже и не рыдал, а рычал через слёзы: «Неужели это я? Неужели это моя жизнь?»
Горькие безадресные стенания, не раз слышанные горожанами, передавались матери и вот теперь против воли вставали в памяти, заставляя Наталью Игоревну содрогаться от боли и жалости.

Евхаритская пошевелилась, едва не упала и поняла, что дремлет. Она поднялась, утёрла лицо; не спеша, побрела по тропе. Раз уж она оказалась в лесу, хорошо бы собрать грибов или ягод. Но мысли о сыне ещё долго не покидали её, так что в уме вновь и вновь оживали тени невзгод, пережитых в недавнем прошлом.
Да, она пожертвовала всем для него… Трудилась без устали, напрочь отказалась от личного счастья, каждый год копила на отпуск, чтобы летом побывать с сыном на море. Как и почему совместный их быт обернулся тем тихим кошмаром, в котором она жила ныне?
И Наталья Игоревна припомнила, как месяц тому назад сама укрыла Илью на садовом участке…

Прошёл год после травмы. Илья устроился в автосервис, ему удалось сдать на права, он взял в банке кредит и купил подержанную иномарку. Это был японский хетчбэк - ниссан альмера, новая модель. Раз или два Наталья Игоревна видела, что Илья подвозил девушек, и ждала - вот-вот сын найдёт жену, забросит свои привычки и превратится в благоразумного человека, защиту и опору для близких. Каждую весну она стала переезжать на дачу, оставляя Илью одного в городской квартире, дабы он в тиши и покое свободно строил свою судьбу. Но ни в первый, ни во второй год Илья не женился. От машины он вскоре избавился, не сумев совладать с кредитом, а последние деньги профестивалил. Едва проводив мать, он устраивал дома вертеп, пускался в загулы и искал неприятностей. На редкие же упрёки отвечал, что это в его понимании и значит - строить судьбу.
По уже утвердившемуся сценарию завязался и этот год: в апреле Наталья Игоревна уехала в сад. Илья загулял, но в середине июня вдруг прикатил в «Речник», объяснив внезапный визит скукой и желанием помочь по хозяйству. Приехал сильно побитый, заикающийся, с большой гематомой на шее. На все расспросы и предположения он отмалчивался, а в городе от болтливой соседки Наталья Игоревна узнала, что у Ильи стали бывать двое парней. Они вызывали его на лестницу, беседовали на повышенных тонах, угрожали расправой. Но кто это приходил, а главное чего они добивались, соседка не знала. Тогда-то Наталья Игоревна и упросила сына остаться - и вот уже месяц Илья жил на даче…

Наталья Игоревна забиралась всё глубже в лес. Исхоженные тропинки кончились, теперь пошли дремучие дебри. Солнечный свет еле проникал сквозь высокие кроны, на поросших папоротником полянах царил благодатный покой. Пели далёкие птицы, шумели листья над головой, поскрипывали качавшиеся деревья и кто-то невидимый словно нашёптывал в ухо обещания, что всё в конце концов образуется.
Наталья Игоревна подняла глаза к небу, вдохнула лесного воздуха, тихонько запела:

Вот и лето прошло
Словно и не бывало
На пригреве тепло
Только этого мало…

От чистоты и нежности льющегося своего голоса, от безмятежности, царившей вокруг, она будто бы набралась сил. Походка её сделалась легче, зрение обострилось, руки проворней зашарили в густых травах. Сами собой на ум приходили слова песен; тех старых песен, что были популярны в дни её молодости; тех, слова и мотивы которых она хорошо знала и легко могла воссоздать на слух:

Между мною и тобою - ленты шоссе.
Крики чаек над водою, травы в росе…

Что заблудилась, Наталья Игоревна поняла, когда тропинка, по которой она брела всё время, вдруг исчезла, а почва под ногами сделалась мягкой и начала затягивать подошвы её сапог – с каждым шагом всё глубже. Наталья Игоревна вылезла из хляби и постаралась вспомнить, в какую сторону и как долго шла она через лес. И получалось то, что она уж должна набрести на ограждение гагаринского заповедника. Как и все местные, Евхаритская знала, что двигаясь вдоль ограждения, можно выйти к дороге, а оттуда нетрудно добраться до «Речника». По солнцу она определила себе направление и зашагала вперёд, выбирая места посуше.
Уже скоро между деревьями проступила сеточка-рабица. Она отделяла заповедную зону. Евхаритская облегчённо вздохнула, но мысль, что вот-вот она снова столкнётся с Ильёй (конечно уже напившимся) и опять придётся терпеть грубости и оскорбленья, казалась невыносимой. «Здесь, - думалось ей - в этой глуши, так тихо и так спокойно… Не лучше ль вернуться на дачу глубоким вечером, скорее улечься в кровать и заснуть?»
И она повернула в другую сторону.
Сколько себя помнила, Евхаритская ни разу не была на территории заповедника. Знала: зона патрулируется инспекторами природоохранной службы, нарушителям грозит крупный штраф и разные неприятности, и ещё слышала от знакомых, что лес кишит диким зверьём. Прежде эти риски увели бы её прочь, но теперь сердце зашлось от жгучего любопытства. Быть может, так о себе заявляла назревшая потребность отвлечься от злых мыслей о сыне, а может общая взвинченность нервной системы требовала от неё авантюрного жеста, так или иначе, но было что-то, что заставило Евхаритскую найти деревце, стоявшее вплоть к сетке забора, и перелезть. Себе в оправданье она сказала:
- Там, наверное, целое море грибов…

Часом позже Наталья Игоревна застала себя в малиннике, где она, алчная, обрывала перезрелые ягоды. С мыслью о том, что «хорошо бы ещё осмотреть окрестности», она вылезла из бурелома и скоро очутилась на широком лугу, усыпанном синими звёздами чертогона, белой снытью, клевером да крапивой. Поодаль необоримой стеной вставали ядовитые стебли борщевика. Любуясь растениями, наслаждаясь голосами птиц и шёпотом ветра Наталья Игоревна прошлась по поляне. Что-то взволновало её. Удивительный, чуть слышный эфир плыл над травами. Евхаритская пригнулась к земле, глубоко вдохнула, и ей захотелось разыскать источник этого благоухания. Один за другим, она принялась рвать цветы, мяла в руках колоски и листья – всё было не то. Возле густых зарослей борщевика, поняла, что запах усилился. Евхаритская потянула носом и даже ахнула от внезапного наплыва чувств. Она накинула и стянула завязками капюшон, руки убрала в рукава и осторожно вторглась в ряды поганого борщевичного войска. Вскоре борщевик кончился, её снова обступила многоцветная непролазь. Запах стал крепче. В попытке его распробовать Наталья Игоревна с удовольствием вбирала грудью пьянящий воздух. Состав не был похож на сложные букеты дорогих вин или деликатесов, он вообще был «не про еду», но это не был также и запах изысканного парфюма или восточных благовоний – пахло как бы самим светом, раем земным. В горле у Натальи Игоревны першило, голова кружилась, и дрожь волнами прокатывалась по телу. С азартом кладоискателя переходила она от дерева к дереву, сгибала молодую лозу, тревожила землю мыском сапога и задавала себе один и тот же простой ясный вопрос: «Откуда запах?» Казалось, аромат творился в воздухе из ничего.
Столбцы солнечного света тут и там били сквозь реденькую листву, и, если дул ветерок, рассыпались, золотыми спицами прохватывая пространство. Под ногами оказывались всё те же ростки клевера и лебеды, одинокий вороний глаз смотрел из былинок пырея… Сапог натолкнулся на что-то твёрдое. Евхаритская отступила назад и увидела вырост в траве. Это был срамной уд грибницы. Наталья Игоревна опустилась на колени, потянула носом и сразу же поняла – вот оно! Сильный, гладкий, голубовато-розовый уд, выбрасывая волшебные феромоны, торчал из земли.
Потоки тепла щедро питали этот участок луга, и за день согрели гриб так, что Евхаритская ощутила жар на кончиках пальцев, едва коснулась его продолговатой головки. Вынув складной нож, она попыталась его срезать у основания, но острие бессильно заходило по краю, как по морёной свае из дуба или сосны. И только лёгкая взвесь осталась на лезвии. Наталья Игоревна слизнула её языком, отчего мгновенно почувствовала половое томление. Трясущимися руками она стащила с ног сапоги, а затем леггинсы и трусы. Штормовку расстегнула, но не сняла. Леггинсы она выстлала под собой, чтобы не застудить коленей. Смочив губы слюною, обняла ими уд и стала сосать с большим трепетом и усердием. Да, её рыхлые, целлюлитные телеса давно утратили былую прелесть, но в самой пластике рук, в движениях бёдер всё ещё угадывалась кошачья грация; тот образ, в котором давным-давно представала она перед мужчинами, и который дарил ей над ними власть. Теперь, когда, закрыв глаза, она обсасывала тёплый стволок, воскрешаемый этот образ делал её достойной наслаждений любви, а значит позволял забыть про свои неурядицы и на часок-другой преобразиться из страшной и глупой, измученной бытом тётки в обаятельную лесную нимфу. Раскрасневшаяся от нахлынувшего возбуждения, она села на уд верхом и трясла обвисшими ляжками. И казалось от влаги, вырабатываемой любовными железами, гриб-пенис рос и крепнул внутри. Она двигалась решительнее, стонала смелее и громче, и с тем полнело и ширилось её сиюминутное счастье…
Так прошёл день. Лёгкая, как пушинка, Наталья Игоревна плясала между деревьями, смеялась, растягивалась в траве; закинув ногу на ногу, ребячась, подолгу болтала с птичкою, что выводила рулады где-то невдалеке, а то вдруг прельщалась собственной наготой: тогда она взбиралась на уд, извивалась всем телом, дрожала и падала в сладкий обморок - и раз, и второй, и десятый, - и, когда, наконец, оклемалась, настал уже вечер. Лёгкая ломота в теле и жуткий голод вывели её из блаженного забытья. Она огляделась: куртка, блуза и лифчик - теперь вся одежда была сброшена в лопухи.
Пришёл срок возвращаться, и надо было как-нибудь обозначить место. Отныне и навсегда, это - её укромный уголок, её тайное святилище, куда станет она приходить в минуты тоски и отчаяния.
В прогалах между деревьями, сколько хватало взгляда, высился борщевик - самый верный ориентир. Но из раза в раз продираться сквозь эти редуты небезопасно, и потому неплохо было бы найти другой путь: чище, короче, прямее. Натянув сапоги, Наталья Игоревна обошла лужайку. На сук дерева, чтобы не упускать из виду грибное место, повесила свои сиреневые трусы, и, запоминая дорогу, двинулась через лес. Несколько раз она оборачивалась на ходу и ловила взглядом яркий сиреневый маячок позади, но скоро оказалось, что выбранный ею окольный путь, который, как предполагалось, ведёт к столбам ограждения, уходил всё в те же кущи борщевика. Получалось так, что борщевик окружал чудесное место со всех сторон, а значит пройти на поляну, минуя его жгучие зонтики, невозможно. Это, впрочем, значило ещё и то, что никто и никогда её не отыщет здесь.
Какое-то время Наталья Игоревна бродила по округе, нашла ещё десяток грибов, затем, уже в полутьме наступивших сумерек, с трудом спилила и убрала в пакет два экземпляра. Ей вдруг взбрела в голову развратная мысль, что «неплохо бы это зажарить на ужин, а лучше - приготовить настойку или отвар».

Дома она оказалась поздно. Возле дверей села на оттоманку и, объятая дрёмой, с упоением сомкнула ресницы. А ведь её ждут сборы - нужно готовить багаж, припасать одежду, проверять документы. Ад! Усилием воли Юлька заставила себя разуться, включила душ.
Если день грядущий обещал много хлопот, тотчас за ужином Юлька ложилась в постель, а для верности пила снотворное, чтобы, перескочив стадию засыпания, сразу ввергнуться в глухую пучину бесчувствия. Зато утром она поднималась рано, легко завтракала, садилась за руль своего матиза и как угорелая неслась на работу, стараясь поспеть прежде, чем потоки машин затолкут Щёлковское шоссе в пробке. Именно так начался этот день…
Едва Юлька закончила и отнесла главреду материал о бездомных, как он дал ей новое поручение. Фонд Ириевского выделил грант на освещение протестных акций в Гагарине, а значит нужен лонгрид с места событий для очередного номера. Ей предстояло поехать туда и написать его. И завертелось: Юлька мгновенно нашла на авито жильё, позвонила хозяйке и условилась с ней о встрече; затем получила у бухгалтерши командировочные; тут же выяснилось, что от города до лагеря протестующих аж две дюжины чёртовых километров, так что по рабочей необходимости ей придётся каждый день совершать неблизкие вылазки. Это значило, что в Гагарин нужно выезжать на своём авто. Тогда Юлька догнала главреда - он уже зашёл в лифт, готовый ехать на радио, - и вытребовала у него надбавку к командировочны