Иван Бесштан-2

(окончание, начало здесь: https://alterlit.ru/post/27780/ )

На этот раз не дал царь даже и отдохнуть-то как следует Ивану. Не прошло и дня, как вызывает его к себе снова:

- На этот раз, Иван, хочу попросить помощи твоей в деле куда более деликатном, не чета делам керосинным, в которых ты показал уже весь свой талант и усердие.

- Внимательно слушаю тебя, царь-батюшка, и уж не сумлевайся ты в моей преданности и благонадёжности, - с достоинством ответил Иван.

Кивнул царь и продолжил:

- Знаешь, Иван, жить мне осталось совсем недолго, да ты и сам это видишь. И не даёт мне покоя вопрос, а что-то «там» будет, и будет ли это «там» вообще. Ты, наверное, слыхал, что далёко к северу от града столичного в дремучем лесу Берендеевом есть скала одинокая. В скале той пещера, и, сколько помню себя, живет в ней отшельник древний и мудрый. Величают его Заратустрой, и говаривают, что всё-то он знает: и не только о мире, что нам понятен и нашим чувствам подвластен, но и о мире незримом, от нас сокрытом тайнами теней и духов загадочных и всемогущих. Сколько раз отряжал я к нему посланников с моим вопросом неотступным и мучительным, но ни разу никто из них не смог поговорить с ним, и ни разу он так и не вышел из пещеры, сколько бы они ни звали его от имени моего. Попробуй и ты, Иван, глядишь, у тебя и получится.

- Что ж, царь-батюшка, сегодня и отправлюсь. Дай только час-другой на сборы, всё ж таки дорога дальняя, - попросил Иван.

Снова кивнул царь в знак согласия и словами напутственными проводил Ивана. Тот, не мешкая, собрался и отправился в путь неблизкий, но теперь уж в край северный.

Недолго искал Иван скалу заповедную. Хоть и спрятана она была от глаз людских в самой глуши леса дремучего, но слава мудреца, манящая к себе что святых, что грешников, сделала дорогу к ней ведомой многим. Подошёл Иван к скале, а старец уж и дожидается его у входа в пещеру.

- Здравствуй, дедушка, и как же узнал ты, что приду к тебе, ведь живешь-то ты один, от мира оторвано? - спросил Иван уважительно, вместе с тем, с удивлением в голосе.

- Здравствуй, Иван! Отшельничество не возбраняет иметь мне учеников средь достойных, - ответил старец в ответ на сомнения Ивановы. - Да и кто сказал тебе, что я пред кем-то отчитываться обязан за свои поступки и принципы? Я сам их себе обозначил, и нет средь них, да и не было никогда цели другим нравиться и за личиной благообразия прятаться. Но что это я перед тобой оправдываюсь? Знаю, с вопросом важным ты ко мне пожаловал. До тебя с ним не один уж посланец от имени царя твоего ко мне являлся.

- Так почему ж ты, дедушка, ни с одним из них так и не поговорил, а меня принимаешь сразу, даже и уговаривать-то тебя не пришлось.

- У каждого из нас, Иван, есть особенность одна – всё, что б ни увидели мы иль ни услышали, никогда не выходит из уст наших доподлинно точным. А иной раз и понять трудно, о чём говорит человек, настолько далёки от смысла истинного, а то и вовсе лживы слова его. И причина того даже и не в умысле намеренном иль коварном. Всё дело в том, что порой убеждения наши сильней истины, и под них подстраиваем мы увиденное иль услышанное, искажая его и закрывая занавесом причудливым. И свет разума нашего озаряет лишь те стороны, что супротив него не идут, находясь с ним в согласии, и не сокрыты за занавесом этим, на свой лад сотканным из своих, особенных для каждого из нас нитей. Потому-то и правда изначальная, сохранив даже свои очертания, становится порой кривой и уродливой. Про тебя же, Иван, слыхал я, что не было случая, чтоб слова твои истине противились. Потому и готов говорить с тобой, не боясь, что сказанное мной перевёрнутым с ног на голову будет.

И долго говорили они, и много нового рассказал старец Ивану, о чём тот ранее и не задумывался даже. Но чем больше ответов получал Иван, тем больше возникало у него новых вопросов. Три дня и три ночи проговорили они, забывая порой о сне и еде, после чего отправился Иван восвояси.

Вернулся Иван из дремучих лесов северных в град столичный, а царь уж дожидается его с нетерпением, хоть и совсем плох стал. Походка неспешная, взгляд безжизненный и глаза потухшие, а в них уже отражение миров неведомых. Но Ивана велел вызвать незамедлительно, хоть и прибыл тот во время ночное, неурочное.

- Донесли уж мне, Иван, что принял тебя старец всемудрый, и жажду я услышать от тебя, что ответил он по вопросу моему неотвязному и тревожному.

Не стал Иван мучить царя предисловиями долгими и ненужными, а сразу с самой сути начал:

- Так вот что, царь-батюшка, поведал мне старец: «Ответ на вопрос царя твоего, Иван, и прост и мудрён одновременно. Потому как, что б ни сказал я тебе, а всё неоспоримым будет. Могу сказать, что ничего «там» нет - и это не исказит истины. Могу сказать всё - и в этом не солгу. И то, и другое вместе одно целое составляют.

И в жизни нашей всё и ничто бессменно рядом ходят. Потому и готов будь, что не получишь ничего, коль сулит тебе кто сокровища несметные. И, напротив, от того, кто не обещает тебе и гроша медного, получить можешь весь мир со всеми его красками. Но, как все цвета радуги небесной, собранные воедино, дают серый цвет, так и он сам несёт в себе все оттенки в их многообразии неисчерпаемом. Выберешь один из них – получишь лишь одно из бесчисленных выражений общей сути, ни края, ни конца не имеющей. И этот один, тобой выбранный цвет - как той, так и другой крайности принадлежать будет.

Те же слова можно сказать о других двух крайностях - абсолютном порядке и хаосе. Одно без другого существовать не может и одно другое в себе содержит, образуя вместе единство неразделимое.

А то, о чём не известно доподлинно иль оно не доступно воочию каждому, и есть ничто, подобно хаосу и цвету серому. Но как говорил я тебе, всё и ничто - одного поля ягоды. Потому и остаётся до поры до времени неоспоримым любое его истолкованье, будучи одним из несметного числа возможных, и будучи уделом что той, что другой крайности. Но и то, лишь до той поры, покуда оно зримым не станет и каждый сможет самолично убедиться в одном-единственном лике истины».

Остановился Иван, глянул на царя, а тот сидит, взор потупив и подбородок подперев рукой, будто бы погрузился в глубины, одному ему лишь ведомые. И продолжил Иван свой рассказ:

- Просил передать тебе Заратустра, чтоб не сомневался ты в том, во что веришь, и в чём надежда твоя живёт. Ведь поколе никто не вертался «оттуда», чтоб донести до всех истину несомненную, то пока есть у нас лишь догадки да выдумки – не более чем ничто, по словам старца. Так что, право твоё – выбрать из неисчислимого многообразия то, что любо, и сотворить из него то, что сам пожелаешь.

Задумался царь над словами Ивановыми, но видно было – просветлело его лицо, и зажглись глаза, досель безжизненные и тусклые. Поблагодарил он Ивана за службу исправную и отправил отдыхать после трудов праведных.

Будто бы силы свежие вдохнул Иван в немощную царскую плоть. Казалось, помолодел царь – плечи расправил, глаза светятся огнём и задором юношеским. А Иван же, проспав день и ночь после пути далёкого и нелёгкого, немедля со свежими силами принялся царя донимать: «Давай, мол, царь-батюшка, новые поручения, что во благо отечеству исполнить надобно!» Да и как было не воодушевиться Ивану, ведь приблизился он таки к мечте своей заветной. И уважение снискал за дела свои, да ещё и назначил его царь первым министром, дозволив многие вопросы без царского на то согласия самому решать.

Так и год прошёл в заботах и делах. И за какие только поручения не брался Иван, а всё-то у него получалось. Царь же раз за разом всё больше доверял Ивану решения принимать на его самоличное усмотрение, а сам не мог не нарадоваться и ублаготворёно смотрел, как у того всё легко и складно получается.

И в один из дней вызвал царь летописцев придворных и приказал им волю свою записать – царство переходит к Ивану Бесштану, которого отныне все величать обязаны «Царь-батюшка Иван Штан д’Арт». Сам же царь намерен на покой уйти.

Смутился Иван:

- Ну какой же я «батюшка», годков-то мне всего... Да и имя-то на хранцузский манер к чему? Глядишь, люди тайком смеяться будут.

- Молчи, Иван! Во всём должён порядок быть, а особливо в том, что касается чинопочитания и уважительности. Ну, куда тебе с именем твоим в цари? А так, хоругвью для народа будешь, под которой умением своим и талантом поведёшь державу нашу к расцвету и величию. К тому ж, имя это с твоей коллекцией штанов искусных созвучно будет. Сколько их у тебя? Глядишь, не одна уж дюжина?

- Да, немало …, - призадумавшись о чём-то своём, ответил Иван. Но спохватился, уразумев, наконец, всю важность момента, и поблагодарил старого царя:

- Спасибо, царь-батюшка. Всеми своими силами постараюсь оправдать доверие твоё несказанное.

Чего ещё от жизни мог пожелать Иван? Сбылась его мечта заветная, могло ли быть положение достойней царского, да и ничто не мешало теперь Ивану вершить дела достославные во всеобщее благо.

Так в новых заботах да свершениях неприметно для Ивана и ещё один год пролетел.

Но всё ж таки что-то необъяснимое никак не давало покоя Ивану весь год. Пусть даже и много дел добрых да полезных успел сделать он за это время. Вроде и держава процветала - в самом царстве порядок да спокойствие водворились, да и отношения с соседями шли на лад. А вот будто сидело что-то внутри и как камень тянуло и тянуло, пусть и дел государственных было невпроворот, и голова забита была решением проблем важных и безотлагательных.

А тут ещё вспомнил Иван, что давно уж брата своего не видал. Стало ему стыдно, как-никак, кровь родная, а у него за последние пару лет даже и мысли не явилось о Фёдоре и не подумал он, нужна ли тому протекция иль какая помощь посильная. Уж кто, как не царь мог помочь самому близкому своему сродственнику единокровному.

И отложил Иван все свои дела неотложные и поехал брата навестить. Старый их дом покосившийся никуда не подевался, на своём месте стоял. В самом же доме, как и раньше – шаром покати, да и Фёдор ничуть не изменился. Всё так же сидел у печи с книжкой и что-то иногда записывал. Будто и не уходил никуда Иван пару лет назад.

- Ну, здравствуй брат, - со смущением молвил Иван с порога. – Уж, прости, что так долго на глаза не показывался и ни сном, ни духом не ведал, как дела твои, да и жив ли ты вообще.

- Да чего уж там! У тебя сейчас забот - конца-краю нет, да и пути-дороги наши, как ни старайся, воедино не свести. Ведь цели, к которым мы идём, в разных сторонах находятся, - ответил Фёдор. – Потому и претензий к тебе не имею, да и иметь не могу.

- А чем же ты жил всё это время, каким-таким промыслом хлеб насущный добывал да концы с концами сводил? - спросил Иван, зная расположенность брата к учению, но оторванность его от жизни обыденной.

Пожал плечами Фёдор:

- Знаешь, Иван, средь всех прочих эта материя волнует меня в самую последнюю очередь. То одному соседу грамоту важную требуется складно составить, то другому – помочь телегу его самоходную наладить. Тем и перебиваюсь. А ты, как слыхал, добился-таки своего. В народе о тебе самом и делах твоих лишь слова добрые говорят. Помню, об этом-то всегда и были твои помыслы. Но что-то вид у тебя невесёлый, будто на душе тяжесть непомерная.

- Добиться-то, добился, - согласился Иван. - Но знаешь, Фёдор, не дают покоя мне мысли неспокойные, да гложут сомнения смутные. Будто я нить потерял, держась за которую, шёл к целям своим заветным.

- А чего удивляться? Охотился ты за своей Птицей Счастья и поймал-таки её. Но одно дело, когда самому человеку довольно исполнения чаяний своих, и счастливо он на лаврах почивает. Это ещё куда ни шло. А вот когда он понимает сам, что достиг того, к чему стремился, и идти-то уж и некуда, – вот тогда беда. Ничего внутри него, окромя пустоты, не остаётся.

Призадумался Иван. Понимал он - то, чем брат его озадачил, не даст ему ответа скорого, а потребует размышлений томительных и долгих. И не в пору сейчас было предаваться этим думам, ведь целых два года он брата родного не видел. Но, как ни старались братья общий язык найти, так и не вышло у них путного разговора. Даже и слова-то находились с трудом, потому как совсем по-иному каждый из них видел мир и разными мерками его оценивал.

Ничего не оставалось Ивану, как распрощаться с братом, и лишь в качестве исполнения долга родственного задать ему вопрос напоследок:

- Быть может, нуждаешься ты в чём? Скажи, ведь я царь…

- А мне ничего и не надобно, - перебил его Фёдор. – С избранной стёжки-дорожки мне всё равно уж не свернуть, и жизни моей не хватит, чтобы пройти по ней до конца. Да что моей, любой жизни человеческой мало будет на постижение всех законов бытия – как явных, так и спрятанных от глаз человеческих, потому как нет конца на пути поиска сути явлений и предметов и познания неизведанного. И не успеешь разгадать одни загадки, как получаешь взамен всё больше и больше новых. А счастлив ли я уделом своим для взгляда стороннего, так это уж вопрос другой. Главное, знаю я сам, что получу радость от находок своих на бесконечном пути познания ещё много и много раз, а не единожды, достигнув обозначенного предела.

Вернулся Иван от брата к делам государственным, но заметили все, что задумчив он стал после визита этого, таким его до сего момента никто и не видел. И лишнего слова из него стало не вытянуть, а если и вытянуть, то лишь тогда, когда уж и деваться было некуда и все ждали его решения царского. И никто не знал, что за мысли кручинные у него в голове, ведь известно всем – чужая душа потёмки, а в свои чертоги сокровенные, сторонним взорам недоступные, так никого и не пустил Иван до конца жизни.

И правил ещё Иван долго и справедливо. Народ полюбил его за честность и прямоту, чего ни за одним правителем не водилось ни в какие времена и нигде в мире. Правда, говаривают, что когда дела в государстве тихо-мирно своим чередом шли и не надобно было на людях показываться, поручал он на время всеми делами заправлять одному из своих министров. Сам же ненадолго исчезал где-то к северу от града столичного, в лесах заповедных, переодевшись в одежды простые и скромные, чтоб не быть невзначай узнанным.

И ходит молва в народе, что осталась после него книга рукописная. Зная особенный дар Иванов, ой, как много желающих было узнать, какую-такую правду истинную прописал в ней Иван. Но говорить-то говорят, а в глаза саму книгу эту никто никогда и не видел.