Иван Бесштан-1

Жил да был Иван. Дураком он себя не считал, а так оно иль не так на самом деле было, судить не берусь — дело это неблагодарное.

Звали его все Бесштаном, но не потому, что штанов он не имел или разгуливал без них повсюду люду честному на забаву. Просто народ наш на потеху горазд да на язык остёр, а жил Иван и впрямь небогато. Знамо дело, штаны у него были, правда, одни всего, зато видные и щегольские — ярко-красные в петухах да цветах диковинных, посмотришь, глаз не оторвешь. Но штаны штанами, а ведь для жизни безбедной, кроме них, ещё много всего прочего требуется — того, чем Иван особо похвастаться-то и не мог.

Хотя нет, имел наш Иван дар необыкновенный — умение с людьми разговаривать, да так, что они ему во всём на слово верили. Да и как было не верить, если что бы ни сказал он, то всё и сбывалось. И ничего-то специально для этого он не делал и не говорил никаких слов особенных. Нет, не был Иван чародеем иль кудесником каким, даже и сам-то не знал, как это у него выходит. Хоть и старался он всегда говорить только то, что знал доподлинно, но как-то само собой получалось, что даже и то, в чём уверен не был — на поверку всё равно оказывалось правдой истинной.

Знали люди о его даре и пользовались этим, обманом выманивая из Ивана слова, да те слова, что им нужны были. И с таким-то талантом в царстве, где жил он, мог бы Иван давно уж богачом стать, исполняя заказы за монету звонкую или на худой конец хоть бы и за презент незначительный. Но не хотел он способности свои во зло другим людям использовать. Ведь что для одного хорошо, нередко для другого бедой оборачивается. Хотел он только дела добрые вершить, а даром иль «не даром», это уж как сложится. Всё-таки, видать, дураком был Иван. А потому и оставался он при одних штанах.

И был ещё у Ивана брат меньшой Фёдор, и считал его Иван бездельником. Все дни напролёт сидел брат у печи то с книжкой, то с тетрадкой и пером автоматическим и что-то записывал молча. И с цифрами Фёдор был в ладу — то, на что счетоводам царским требовалось полдня бумагу изводить, он в уме за полминуты прикидывал. Сколько раз говорил ему Иван: «Тебе моего примера мало? Как я своими словами воздух сотрясаю, так и ты своими цифрами бумагу мараешь. И какой от этого прок? Что от того, что от другого — толку мало, ни штанов новых не справишь, ни хлеба на столе не прибавится». Молчал Фёдор в ответ, лишь улыбался бесхитростно и безучастно.

Но была у Ивана и мечта заветная — занять в царстве положение достойное, чтобы люди уважали его не только за слова невесомые, но и за дела значимые, во всеобщее благо содеянные.

И надумал он к царю идти, просить у него дозволения служить на благо отечества и пользу ему приносить своим усердием и талантом, к нему приложенным. А царь Вова стар уж был, государством правил не то двадцать лет, не то тридцать, Иван даже и не помнил, поскольку мал был в те времена, когда царь на престол взошёл. И не одного завистника и претендента на свой трон пережил за это время, поскольку управлял державой умело и законы с умом использовал, а коль надобно, и новые учреждал.

Когда добрался Иван до палат царских, сам царь едва только отпустил министров своих. В который раз выслушивал он от них о проблемах с соседями близкими и державами заморскими. Но ничего-то разумного ему в голову никак не шло. Потому, чтоб от дум тягостных отвлечься, да и в затаённом расчёте на умение Иваново говорить слова правильные, принял его без лишней канители.

— Слыхал я про тебя, Иван, про твои способности необыкновенные, да и характер нестяжательский. С чем пришёл, слова какие особые для меня имеешь?

— Слова мои простые, а потому и нет в них никакого подвоха каверзного, — ответил Иван. — Хочу отечеству служить, все свои силы жалкие, но помыслы чистые на благо его обратить.

— Ну что ж, желание похвальное, почему бы и не попробовать? — недолго думая, согласился царь. — Как раз сейчас есть дела важные, с которыми советники мои никак справиться не могут, глядишь, твоё рвение и талант особенный пригодятся. А коль получится что, будешь одним из моих помощников на полном довольстве государственном.

Поблагодарил Иван царя за доверие и спросил:

— Так когда, царь-батюшка, можно к службе приступать и какое дело ты мне поручишь для проверки усердия моего и чистоты помыслов?

И ответил царь:

— Вот который уж день, да что там день — который год голову ломаю, как с соседями нашими поладить. И люди там живут, близкие нам по крови, и на языке говорят не тарабарском, с нашим схожем, а вот никак с ними договориться не получается. То птиц наших, что невзначай залетят к ним, постреливают, а то и ковёр-самолёт с согражданами нашими, из стран заморских вертающихся, стрелой огненной поразят, да с небес наземь повергнут. Вроде как бы и ненароком. А что уж говорить про наши обозы керосинные, что через них идут? Каждый раз удивляемся — отправили столько-то, а приходит куда меньше. И ладно, если б там ведра-другого недосчитывались, а то ведь целыми бочками мерить можно. Да и дружить с нами, ну, никак не хотят, а всё норовят с френдами заморскими хороводиться, что за тридевять земель, да за морями-океанами обретаются. Царь их — Витя, всё-то норовит сделать наперекор нам, будто обиду затаил и хочет уколоть побольнее. Попробуй, Иван, может у тебя и получится договориться с ним. Все знают, уж в этом-то деле — ты у нас мастак.

— Ну, что ж, попробовать можно, — ответил Иван. — Только дай мне, царь-батюшка, грамоту сурьёзную с печатью царскою, чтоб сразу видно было, что я не просто птица залётная.

Засомневался царь, а не опасно ль бумагу такую давать в руки голодранцу безродному. Но уж очень плохи дела были с соседями, да и добрая слава Иванова обнадёживала и только лишь в его пользу говорила. Вздохнул царь, вызвал писаря и приказал составить грамоту, по которой Ивану Бесштану право давалось от имени царя переговоры вести и решения на своё усмотрение принимать. Подписал её рукою своей, скрепил печатью царскою и отдал Ивану с напутствием не перегибать сильно с починами самоличными, а коль сомнения возникнут, присылать голубей почтовых.

Недолго собирался Иван и никак специально к визиту не готовился. Как человек простой, с шельмовством политическим не знакомый, был он уверен — все проблемы от обид на предыдущих правителей, когда оба царства единую державу являли. Так или не так, но как бы там ни было, лишь на разговор обстоятельный рассчитывал Иван и, как царь Вова его не уговаривал, отказался брать с собой подарки дорогие для умасливания соседского царя.

Царь Витя о визите посланника державы сопредельной извещён был гонцами, что поперёд Ивана посланы были. Молва о способностях Ивановых уж его самого обогнала и не только границу перешагнула, но и до царских палат добралась. Царю Вите и самому любопытно посмотреть было, какой-такой из себя кудесник соседский, да и поговорить с ним и убедиться, насколько правдиво всё то, что про него сказывают. Потому и принял он Ивана сразу, как только доложили о его прибытии.

И говорили они не день и не два, прерывая разговор разве что по нужде насущной — на сон иль на трапезу по регламенту царскому. Лишь на третий день закончили, пожали друг другу руки с взаимным почтением, и пригласил царь Ивана на пир по случаю завершения переговоров. На нём и заключили они договор о дружбе между державами на века вечные.

А ведь ничего-то Иван и не придумывал, а говорил только самое простое и разумное, что и любому дураку понятно было. Ведь в глубине души любой из подданных обоих царей понимал, что и смысла-то нет ссориться потомкам одного рода-племени. Какие там разлады и склоки, если уж и не разобраться было толком, в каком колене у кого чей подданный отыщется. Но народы — не державы, а когда дело до дележа доходит, так это уж всё — проделки правителей, да проказы их свиты бессовестной. Иван же по простоте своей и знать-то не знал про козни и плутовство, без которых и не бывает политики. Потому-то и говорил он только то, что думал, без кривляний и лицемерия лукавого. То ли откровенная простота его возымела действие, иль талант удивительный, но очевидная истина важным политическим договором обернулась.

Щедро одарил царь Вова Ивана за его работу и результат значимый. И не одну пару, да и не одну дюжину штанов новых справил Иван. Да штанов работы искусной, лучшими мастерами пошитых.

И что ни день, являлся Иван на люди в разном облачении. А уж при таком коленкоре стало даже как-то и неловко величать его Бесштаном.

* * *

Но не удалось Ивану толком пофорсить в справленных по оказии штанах. Половину из них даже и перемерить-то не успел, как вызывает его царь. Знать, увидел прок от его способностей на поприще политическом и решил новым поручением озадачить:

— Ну что, Иван, талант ты свой показал, а покажи-ка теперь своё усердие и умение слушать. И раз ты так умело с керосинным вопросом справляешься, то будет тебе дело второе, по смыслу своему, в некотором роде, первому сообразное. На днях в стране жаркой, что в краях южных, где ни лесов нет, ни рек, лишь пески зыбучие да сине море неспокойное, собираются на совет посланники двух держав могущественных. Одна держава — западная, норовящая всему миру свои законы и уклад жизни навязывать, и с которой сосед наш, царь Витя, так дружить хочет. Другая — восточная, со своими традициями самобытными и порядками, что во многом опираются на безоглядное служение Господу и на веру неистовую, к инакомыслящим нетерпимую.

Но какими бы разными они не были, вопрос, что они обсуждать собрались, и тех и других, да и нас касается. И споры их о сбытии керосина, что мы через соседей наших справляем. Пригласили и нас поучаствовать как посредников сторонних. Задача твоя — внимательно слушать, что предлагают одни и что желают другие, и понять, на чьей стороне правда, чтоб мы в своей политике верной линии держались. И не надо ничего говорить самому, только слушай. А все слова правильные уж мне скажешь, когда назад возвернёшься. Я уж дал приказ, чтоб мой ковёр-самолёт для тебя справили.

Внимательно выслушал Иван царские наставления, собрался в путь дальний, да и отбыл поутру.

А по прилёту встретили его прямо-таки по-царски, определили в хоромы роскошные да напотчевали яствами необычными и дивными, обхаживая всячески да любой его каприз исполняя. Но непривычно было для Ивана такое обращение, потому и испытывал он конфуз от всех этих фортелей чужеземных.

Семь дней ходил Иван на переговоры да на приёмы, сам молчал и лишь смотрел да слушал внимательно, о чём прочие говорят и что друг другу обещают. И обращались к нему что те, что другие, как к посланнику державы значимой и могущественной, и занять их сторону предлагали. Но отговаривался Иван, что, мол, сам он решения не принимает, а лишь их выслушает и доложит обо всём государю своему. Пусть уж тот и решает.

И, невзирая на всю окружающую его роскошь да обходительность, никак не мог дождаться Иван, когда же закончатся все эти встречи да приёмы и, исполнив наказ царский, можно будет, наконец, обратно отправиться. Всей кожей своей чувствовал он липкую ложь вокруг, будто окунули его с головой в сточную канаву зловонную, а он не в силах стряхнуть с себя облепившие его со всех сторон нечистоты мерзостные. И вздохнул с облегчением Иван, едва только представилась оказия домой возвернуться.

А царь уж его дожидается, и не терпится ему услышать отчёт Иванов:

— Ну, рассказывай, Иван, с чем приехал, какие мысли привёз на сей раз из страны далёкой?

— Доложу я тебе, царь-батюшка, мнение своё, а прав я иль не прав, это уж ты сам суди. Лишь прими к сведению, что окромя моего умения правду говорить, я ещё и всем нутром своим плутовство да обман чувствую. Но особого таланта и ненадобно было, чтобы понять, что и те, и другие как друг другу лгут, так и всем вокруг. Ложь эта так и сочится отовсюду, и никакой-то там мякотки благонравной нет. На самом деле всеми ими лишь стяжательские да шкурные интересы верховодят.

Но заметил я, царь-батюшка, что при всём их единстве во лжи повадки-то у них разные. Те, что с Запада, в политике своей держатся главного правила — блюсти во всём собственные интересы, не выставляя при этом напоказ истинные цели и намерения. А все злодеяния и козни свои норовят лицемерно спрятать за словами громкими о борьбе с лиходейством междержавным. У других же, людей восточных, нравы иные. Намерения и деяния свои они даже и не скрывают, но во всей полноте с божьей волей связывают.

Да что там говорить, и те, и другие в словах своих на Единого Бога ссылаются, правда, на разных его пророков. И много речей красивых услышал я из их уст про помыслы чистые да поступки праведные. Но пророки пророками, а Бог-то у них точно один. Хоть и имя его называют разное, на поверку оказывается, что и оно едино. И имя ему — Золотой Телец.

Но самая большая беда в том, что тысячи людей неповинных, к означенному лицемерию и бесчинству непричастных, попадая в это бучило лжи мутное да смердящее, заложниками становятся, а подчас и жизни свои за это кладут.

Не суйся ты, царь-батюшка, в сию грязь пакостную, пущай они сами меж собой собачатся. Они ж тебя не неволят, а для царя как-то и негоже в дерьмо с головой окунаться — не царское это дело. Тем паче, что я и так вместо тебя в нём самом с головы до ног испоганился, да так, что не скоро и отмоешься.

Замолчал Иван и задумался царь на минуту-другую, после чего молвил:

— Пожалуй, есть резон в словах твоих. Спасибо, Иван, за службу. Видать, ты прав, и талант твой не в том только, что правду говорить, но и в том, что слушать внимательно и ложь от правды отличать.

(окончание следует)