Глава из ненаписанного еще романа

Глава первая

 

Эля проснулась от жарких лучей солнца, заливших комнату, добравшихся до ее кровати. Пробуждение было приятным, словно она опять вернулась в детство, к бабушке, где обожала гостить в каникулы. И вот сейчас, как тогда, с кухни запахнет блинчиками с корицей, а большая кружка с попугаями, наполненная какао, уже ждет ее на столе. Можно начинать день!

Но стоило ей только открыть глаза — навалилось отчаянье, утащило в совсем другие дали и воспоминания. Лукас, его больше нет! Прошла уже неделя, а ей все хуже и хуже. Как она будет дальше жить без него? Почему так случилось? Что, где нарушилось во Вселенной, что их любовь смята в один день, разрушена и ничего больше не вернуть? Никогда. Кажется, нет страшнее слова на свете. Все кончено и бесповоротно. Эля отвернулась к стене и зарыдала. Так проходят ее дни сейчас, а совсем недавно все было по-другому.

После окончания учебы в институте, она решила еще пополнить свое образование в Австрии, получить международный сертификат. Это должно было занять два учебных года. Тогда она была настроена на учебу и знания, вся такая серьезная насквозь и целеустремленная. Но все случилось по-другому, известно же давно, что человек только предполагает, а потом от него ничего не зависит. Или почти ничего.

Многонациональный веселый студенческий кружок в центре классической чопорной Европы. Любопытство ко всему на свете, не только к новым знаниям и возможностям. Больше всего к людям, наверное, как они там, разные такие, вдруг оказавшиеся все вместе здесь, живут у себя дома, в неведомых и невообразимо далеких, как сказка, местах. Даже названия стран — как песни, которые еще не спеты: Вьетнам, Малазия, Бразилия, Голландия. Откуда только ни было студентов, и такие все непохожие, даже внешностью. И пятничные кабачки старой Вены, где они спорили до утра обо всем на свете, рассматривая друг друга, пытаясь понять. И маленькая квартирка под самой крышей, которую она делила еще с двумя студентками, а под ними жили мальчишки, уже впятером. И театр, библиотека, и все на свете тогда — словно на чужой планете. Так кажется сегодня. А тогда все у нее было впереди. И, конечно, только самое лучшее.

И он, Лукас. Она давно заметила его огромные темные глаза, следившие за ней повсюду, где они оказывались рядом. Тоже нездешние, как и положено инопланетянину. Немного печальные, нежные, удивленные. Конечно, Элька уже знала, что он из Бразилии, изучает экономику тоже. Но вот беда, ему всего девятнадцать. Он на пять лет моложе ее. Немыслимо! Он же совсем ребенок. Нет, мужчина! У детей не бывает таких глаз, такой улыбки. Мужчина! Но какое дело ей до него. Она здесь не для того, чтобы.... А для чего? Она живая, она молодая тоже, пусть и не так. Она рискнет!

Сертификат об образовании она тогда так и не получила. Зато оказалась в Бразилии, еще дальше от дома. В такую страну она влюбилась сразу. А как не влюбиться? Круглый год солнце, море, фрукты, жгучая еде, от которой не оторваться. Темпераментные, не боящиеся своих эмоций люди, горячие, как и их солнце. И Лукас — не мальчик, мужчина, ее мужчина.

Сначала они жили в доме его родителей, почти на самом берегу. У Лукаса оказались двое младших братьев, еще школьники. Дом был современный, светлый и просторный. Из огромного, от стены до стены окна в их комнате был виден пляж. Эля очень нервничала, когда они летели туда. Иностранка, да еще на столько старше, вряд ли его родные будут в восторге. Но ничего плохого не случилось. Ее приняли как свою. Уже к вечеру первого дня она почувствовала себя так, будто живет здесь миллион лет. Вот только незнакомый язык. Всем так хотелось поговорить с ней, а ничего не получалось. Но и это не проблема, когда вокруг столько людей. Даже старенькая бабушка Лукаса возилась с ней, по буквам проговаривая на кухне, как и что называется.

Там они прожили полгода. А потом, когда Лукасу подвернулась случайно хорошая работа, которую можно было совмещать с учебой, сняли маленькую квартирку неподалеку. Пошла работать и она на курсы русского языка. Русский язык там оказался востребованным. Теперь никто не мог влететь к ним в спальню рано утром с каким-то крайне важным сообщением, не дергал с вопросами, не советовал, что надеть на очередную вечеринку, не заставлял есть, пить. Конечно в этом были и свои минусы, но так было лучше. Они с Лукасом одни, самостоятельные. О чем можно еще мечтать?

Что-то она не туда свернула. Когда это было! С тех пор прошло шесть лет, и ничего больше нет, все растаяло как дым, исчезло. А она такая дура была, все комплексовала: сколько лет ему, сколько ей, даже ребенка не родила, дура! На свадьбу согласилась только три месяца назад. А Лукас вот не дожил. Кто мог знать, что так получится, кто? Не надо ничего ждать, высчитывать, планировать, пытаться заглянуть в будущее. Надо просто жить, и все.

Поздно, для всего поздно! Хоть все волосы повыдергивай — ничего уже не переменить. Бизнес отца Лукаса был связан с моторными лодками, чего-то там такое, она особенно не вникала. И оба они участвовали в гонках на спортивных катамаранах. Папа так вообще много раз побеждал, его пол Бразилии знало, на улицах узнавали. И такая нелепая случайность. Они врезались в опору моста. Нет, не на соревнованиях, просто перегоняли лодку. Она взорвалась. И все. Нет Лукаса, словно и не было никогда. А отец его в коме лежит, мама все глаза уже выплакала. Она, Элька не смогла остаться там, убежала. Там все сейчас против нее. Забыть, и как можно скорее! Нет, помнить все, каждый день, миг из этих шести лет. Такое уже больше не повторится, никогда, она чувствует, знает.

На память ей осталось только кольцо. Лукас подарил на обручение. Элька поднесла к глазам руку. Сиреневый аметист в обрамлении бриллиантов. Она опять вспомнила, как ее жених одевал на ее палец этот массивный перстень. Как она сразу влюбилась в эту явно старинную вещь, словно сделанную для нее. И как сияли глаза Лукаса. Уезжая, она хотела оставить кольцо там, в ее так и не состоявшейся семье. Но мама Лукаса не взяла, замахала на нее руками. Это кольцо ее бабушки, хранилось у нее всю жизнь. Лукас так хотел, пусть хотя бы такая память останется. Какое дело ей, маме, сейчас до побрякушек, когда все, что было хорошего — разбилось в один миг. Так пришлось согласиться, забрать, тем более ей тоже очень этого хотелось. Элька планировала снять кольцо, пусть где-нибудь в шкатулке обитает, памятью, к которой можно всегда прикоснуться. Не такая эта вещь, чтобы каждый день носить. Но не смогла. Словно частичка Лукаса осталась рядом с ней рядом, тут, среди тяжелых мерцающих камней.

Она прилетела домой два дня назад, но даже родители ее еще не знают, что она здесь. Надо как-то приходить в себя, подняться. Все равно ничего уже не изменить. Пора жить дальше.

К вечеру все же пришлось собрать себя в кучку. Естественные надобности одолели. Кофе и, бог знает, когда забытая в кухонном шкафчике пачка печенья закончились. Надо выползти хотя бы в ближайший супермаркет, купить еды. А то она так скоро ноги вообще таскать не будет. Кое-как одевшись во что придется, Элька отправилась на улицу.

Она вяло бродила между магазинными стеллажами, время от времени чисто автоматически кидая что-то в тележку и почти не глядя по сторонам. Вдруг рядом с ней послышалась незнакомая речь, кто-то кому-то что-то объяснял, отрывисто и темпераментно. Она подняла голову. Рядом с ней оказалась группа подростков в одинаковых костюмчиках черно-красно-желтого цвета. С ними рядом стоял мужчина постарше, сжимая в руке древко такого же цвета флага с орлом. Немцы, также автоматически отметила она про себя, ничуть не заинтересовавшись таким вполне заурядным происшествием. Центр Москвы — кого только здесь не встретишь. Вокруг полно туристов из самых разных стран.

Засунув дома покупки в холодильник и заставив себя с трудом прожевать бутерброд с сыром, Эля опять завалилась в кровать. Настроение было таким, с которым жить не хочется. Только лежать и бездумно пялиться в потолок. Сама не заметив как, она заснула. И оказалась в совсем незнакомом месте.

 

Это было что-то вроде летнего лагеря, огороженного забором из проволоки по всему длинному периметру. На входе находились массивные ворота под охраной автоматчиков. Внутри периметра располагались большие, десять кроватей внутри, палатки защитного цвета на деревянных помостах. Жили в них отрядами. Себя Элька обнаружила, почему-то, мужчиной, вернее юношей, семнадцати с половиной лет по имени Ганс, одетым, как и все вокруг в форменные брюки, рубашку и куртку.

День в лагере был расписан по часам, начиная с утреннего подъема и до самой поздний ночи: спорт, строевая подготовка, стрельба и уход за оружием, математика, ориентирование на местности, все было рассчитано буквально по минутам с немецкой педантичностью. Только засыпая по ночам в палатках, мальчишки могли чуть поговорить и обсудить то, что волновало больше всего на свете. Война. Они скоро будут там. Некоторым, кто докажет чистоту крови — даже повезет оказаться в СС. До выпуска осталось не больше месяца, совсем скоро.

Однажды день начался и вовсе суматошно. Их руководитель объявил, что к вечеру в гости прибудет сам штандартенфюрер Юрген фон Краузе, начальник этого и нескольких других лагерей.  С самого утра весь лагерь гудел. Они бегали с ведрами, тряпками, красками, отмывая и приводя в порядок все вокруг. Потом им дали час, чтобы подготовиться к торжественному построению. И вот они уже занимали очередь в душ, поспешно брились, вырывали друг у друга из рук утюги.

Наконец, торжественный момент настал. В ворота вкатился блестевший черным лаком Опель. К машине бросились охранники и начальство. Оттуда выбрался высокий блондин в военной форме, с холодными зелеными глазами. Небрежно приняв знаки внимания, оказанные ему, отправился к шеренге, застывшей по стойке смирно. В руках он крутил легкую тросточку, обшитую кожей и с рукояткой. Проходя вдоль строя вытянувшихся во фрунт мальчишек, Юрген фон Краузе останавливался напротив каждого, внимательно осматривал, потом легким взмахом стека указывал на небрежность в одежде или осанке. А иногда, реже, одобрительно похлопывал по плечу. Приближалась очередь Ганса. Он весь внутри сжался от тревоги. Сам штандартенфюрер сейчас подойдет к нему, чтобы выразить порицание или одобрение. Вот остались еще только двое мальчишек.Наконец, Юрген остановился напротив. С опаской Ганс глянул в его зеленые глаза и, кажется, утонул там. Такая в них сквозила сила и что-то еще, пока недоступное его пониманию. Штандартенфюрер поднял стек, на его безымянном пальце блеснул сиреневым светом массивный перстень с камнем, рассыпались блестки от бриллиантов.....

 

Рядом пронзительно зазвонил телефон, мгновенно вышвырнув Элю из сна. Какой странный звонок, она такого не помнит. А, это не мобильник, звонит городской телефон, впервые за два дня. Она неохотно слезла с кровати и прошлепала к древнему аппарату. Наверняка какая-то ошибка.

— Алло, вам кого?

— Стеллочка, это ты? — на том конце провода оказалась ее мама, — уф, ну слава богу! А то я уж испугалась. Мне тетя Маша позвонила, она под тобой живет. Сказала, в квартире кто-то ходит, а вечером свет горит. Сама она пойти посмотреть испугалась, хотя мы ключи ей оставили, чтобы присматривала. А ты как? Зачем туда забралась? Мы там редко бываем, там не убрано, не обжито. Почему не к нам? Ты же знаешь, как мы тебя ждем! Как будто мы и не родные тебе вовсе. Что ты молчишь? Это правда, ты?

Слегка потерявшись от такого обилия вопросов и информации, обрушившихся на нее, самой главной из которой оказалось то, что, оказывается, у какой-то тети Маши есть ключи от ее квартиры, Эля не сразу пришла в себя. Но потом все же сумела договориться с мамой, что это она, ее дочь, что приедет к родителям завтра. Обязательно. А тете Маше вовсе не стоит подниматься к ней, тут все в порядке.

Подустав от разборок, она опять присела на кровать. Что-то было интересное, необычное, еще до разговора с мамой. Но что? Ах да, сон. Странный какой-то. Видимо, после той встречи в супермаркете. Навеяло. И там было что-то еще. Боже, ее перстень! Там он был на руке немецкого офицера. Она еще раз внимательно осмотрела свое кольцо. Да, так и есть, без сомнения. Что только ни увидишь во сне. Но сон был странный, сильный, очень реальный. Такие не каждый день снятся.

На следующий день, вылакав рюмку настойки пустырника, разбавленной валерианой и каплями пиона, Эля почувствовала себя более-менее готовой к посещению родительского гнезда. Надо сказать, что родители у нее были отличные, дружные, любящие, на все готовые ради единственной дочки. Но слегка, не сразу даже объяснишь, обыватели, наверное. Особенно мама, Роза Михайловна. Она никогда в жизни не работала, потому что папа всегда достаточно зарабатывал, чтобы прокормить своих любимых девочек. А потому, всегда была излишне любопытна к чужим делам и вообще окружающему миру. Интересов у нее особых не было, и лучшим занятием она почитала перемывание косточек подружкам и родным, а также — бдительный контроль за Элей, которой полагалось отчитываться перед ней в каждом, даже самом незначительном и неважном совсем поступке. Именно это обстоятельство, скорее всего, способствовало желанию поучиться вдали от дома, а потом убраться еще дальше. И именно поэтому она не спешила оповещать родителей о своем возвращении. Но делать нечего, обещала, значит придется идти.

Дверь распахнулась, не успела она, кажется, нажать на кнопку звонка. Папа с мамой, оба, не дали даже раздеться, тиская ее, обнимая и причитая одновременно. Когда первые эмоции отступили, они все вместе прошли в просторную гостиную, посредине которой красовался, ну конечно же, заваленный разными вкусностями стол.

— Стеллочка, ты так похудела и осунулась, не узнать просто! — хлопотала вокруг нее мама. — Садись немедленно кушать и расскажи нам все-все. Ты даже представить себе не можешь, что мы тут с папой пережили! Не представляешь!

— Мама, да не называй же меня Стеллой, сколько раз просила. А сейчас я уже так отвыкла, что могу даже и не понять, что ты ко мне обращаешься.

— Ну что ты такое говоришь, Стеллочка, это же имя твое, родненькое, мы с папой придумали, когда ты родилась только, звездочка ты наша ясная. Скажи, отец, что ты все молчишь!

Но призывы мамы к родителю, Федору Тимофеевичу, успехом не увенчались. За многолетнюю тяжкую супружескую жизнь, он давно уже привык пропускать мимо ушей половину того, что вещала его дражайшая половинка, а может, даже и не слышал по правде, привык. Эля почувствовала, как у нее начинает болеть голова, как будто туда забралось какое-то насекомое и бродит где-то в извилинах мозга, иногда спотыкаясь и подпрыгивая. Так она частенько чувствовала себя рядом с мамой. А Роза Михайловна, между тем, продолжала допрашивать ее со сноровкой опытного сыщика из подвалов гестапо. На такое, даже мысленное, сравнение, тварь у нее в голове опять подпрыгнула, вызвав приступ острой боли. Что-то же было недавно? Да, ее сон, он так и не ушел, остался где-то там, на задворках памяти.

— Что, они вот так и сгорели? Какая нелепая смерть, глупая, поверить не могу. Два взрослых сильных мужика, и не справились, облажались. А ты как же теперь будешь? Опять туда отправишься или останешься? Тебе подумать надо, с нами посоветоваться. Все тут по-семейному решим. Ты же у нас такая недотепа, всю жизнь за тобой глаз да глаз нужен. А деньги у тебя есть? Или ты там все так и бросила? А машину продала? Вот непутевая ты, я знаю.

— Мама, отстань. Я сама разберусь во всем. Деньги есть, но немного, с понедельника буду работу искать. Машина была мамы Лукаса, старая, она мне отдала, когда себе новую купила. Почти ничего не стоит, да и принадлежит не мне. Что ты ко мне привязалась? Мне и так сейчас плохо.

И Элька, неожиданно даже для себя самой, заплакала. Слезы покатились по щекам внезапно и водопадом. Даже воротничок блузки промок. Это происшествие словно разбудило папу. Он шикнул на жену, прижал дочку к груди и попытался успокоить, ласково поглаживая по спине. Так папа всегда делал, еще с детства, стоило ей случайно упасть с велосипеда, испугаться собаки или пережить еще какое-нибудь расстройство.

— Ну что ты, детка, ты на мать внимания не обращай, сама знаешь, какая она у нас. Но это она же все любя, не сомневайся. Мы так за тебя переживали, такое пережить. Но теперь ты здесь, и во всем можешь на нас рассчитывать. Давай вот кушай, не плачь только. Все пройдет и станет еще лучше, чем было.

Эля постаралась взять себя в руки и хотя бы для видимости что-нибудь поклевать с тарелки. Родители смотрели на нее сочувственно и с обожанием. Но передышка оказалась недолгой.

— Стеллочка, ой, прости, Элечка, какое у тебя кольцо интересное! Это ты оттуда привезла? Дай-ка, я рассмотрю получше, — это, конечно, опять была Роза Михайловна, крайне неравнодушная ко всяким таким вещицам. Эля попыталась снять кольцо, но оно словно вросло в палец.

— Не могу, мама. Руки, наверное, отекли от перемены климата. Так вот посмотри. Лукас подарил на обручение, — Эля еле сдержалась, чтобы опять не всхлипнуть.

— Какая старинная вещь! Дорогущая, уверяю тебя. С паршивой овцы.... — но мама не договорила под осуждающим взглядом мужа. — Я хотела сказать, продать можно будет, если вдруг такая нужда случится. Вещь неординарная абсолютно.

— Мама, я не хочу продавать. Ведь это единственная память. Оно только и осталось.

— Да как знаешь, Элечка, я же не настаиваю. Поступай как хочешь, я понимаю. Ты кушай, кушай, а вот тут еще моя наливочка клубничная, с нашей дачи, давай, за встречу.

Испробовав наливочки почти на голодный желудок, Эля почувствовала себя значительно лучше и постаралась даже получить удовольствие от общения с родителями. А они углубились в воспоминания о ее раннем детстве.

— Отец, а ты помнишь, какая наша Элька славная малышка была? Как она говорить рано начала, ходить. Забавная, еще на ногах еле стояла, а уже упрямая. Встанет, попытается шаг сделать, падает, а потом опять пытается.

— Не упрямая, а настойчивая. Так и надо, характер уже тогда был. А помнишь, как она говорить начинала? И почему-то не по-русски.

— Да, мы испугались тогда с тобой, к врачам ее потащили.

— Стой, мама, как это не по-русски? А как? На каком-нибудь выдуманном языке бормотала, как у малышей часто не поймешь?

— Нет, доча, там другое вышло. Там оказалось — по-немецки.

У Эльки перехватило дыхание.

— Как это, мам, я не понимаю?

— А вот так все и было. Твои первые слова были на немецком языке, вон отца спроси, он подтвердит, и немецкий знает.

— Да, не сомневайся, так все и было, дочка. Так вот и говорила, немецкими словами. А еще ты так себя вела, словно ты мужчина взрослый, а не маленькая девочка.

— Это как?

— Ну, например, брала мой помазок для бритья, и вокруг лица им водила, словно намазывалась. А видеть ты такого не могла, я ж в ванной бреюсь. Очень любила хватать мои галстуки и цеплять их на себя, даже завязывать пыталась. А потом перед зеркалом крутилась. Или иногда сидела в кресле, а словно за рулем машины, будто играла, а при этом слова себе немецкие под нос шептала: сейчас прямо, налево, та улица. Очень странно за тобой тогда наблюдать было.

— А что доктор сказал? И что вообще за врач?

— Да детский психолог, вроде, или психоневролог. Ничего толкового и не сказал, типа, всякое бывает.

— А дальше что было?

— В смысле, дальше? Прошло все потом, вон, ты даже не помнишь ничего. Уже в два с половиной года говорила, как все в твоем возрасте.

— Странно как.

— Да чего не бывает! Бывает.

В восемь часов Элька попрощалась с родителями. Они, конечно, просили ее остаться. Мама даже принялась настаивать, чтобы она прямо завтра перебиралась к ним со всеми вещами. Что там у бабушки делать, там ремонт давно нужен, да и мебель вся старая и неудобная, не жизнь это. Но Элька отговорилась, что ей необходимо несколько дней провести в одиночестве, акклиматизироваться и подумать. А потом, когда работу найдет, может, и переселится к родителям, пока у бабушки ремонт будут делать. Там и правда, давно пора навести порядок. Напоследок, тайком от прижимистой Розы Михайловны, папа сунул ей в карман еще приличную сумму наличных. Эля хотела отказаться, но он только лукаво усмехнулся и приложил палец к губам, призывая к молчанию.

На улицу она вышла уже в полной темноте. Дул порывистый холодный ветер, под фонарями Москва казалась какой-то совсем другой, почти незнакомой и неуютной. С тоской в сердце Элька вспомнила, как бродили они с Лукасом ночью вдоль кромки океана, но поспешно отогнала тяжкие мысли. Настроение опять упало в нули.

 

Ночью она опять увидела тот же сон. Нет, не прямо такой же, скорее продолжение, как в кино, следующую серию. Но теперь он уже не был таким четким и логичным, как первый. Он шел кусками, часто отрывочными и несвязными. Но там опять были те же два человека: молодой немец Ганс, которого Элька ощущала собой, и штандартенфюрер Юрген фон Краузе, полковник СС. Только, кажется, от событий из первого сна прошло какое-то время, может, год. Смутно виделся Эле какой-то поезд, на котором они ехали в одном купе, сидя друг против друга за маленьким столиком, глядя в окно. Изредка Юрген бросал на него, Ганса скользящие, словно оценивающие взгляды. Тогда сердце Ганса сжималось и ускоряло удары.

Потом Эля увидела их уже в большой, помпезно украшенной спальне. Похоже, отель. Они стояли возле окна, позади них была видна разобранная широкая кровать. Юрген надевал свой перстень на палец Ганса. Элька почувствовала прямо сама, как сжимается, охватывает ее палец кольцо. Это подарок любви. Взаимной. Сердце Ганса сейчас тоже наполнено любовью так, что кажется, будто она сейчас выльется наружу, зальет всю комнату. Он тоже готов подарить своему другу все, чем обладает. Только вот, у него почти ничего нет. Он никогда не расстанется с этим кольцом. Он никогда не бросит Юргена. Они связаны на всю жизнь. Они так будут счастливы вместе! Как никто и никогда. Они уже счастливы.

Следующая картинка оказалась совсем другая. Это была землянка или блиндаж. Юрген о чем-то кричал в трубку полевого телефона, стоящего на столе. Где-то, еще далеко, грохотали взрывы. Все вокруг казалось тревожным и непонятным. Не только снаружи. В душе. Элька видела, Ганс с Юргеном оказались здесь не случайно. Это последствия их любви, стыдной и запретной. Юргену никогда больше не подняться, не сделать карьеру. Семья тоже отказалась от него. Это уже не тот холеный полковник из первого ее сна, они давно тут, в самом пекле, на передовой. Но они все равно вместе и счастливы. Это единственное, что у них осталось. На пальце Ганса уже нет кольца. Но Эля точно знает, что оно сейчас у него на груди, висит на цепочке. Она прямо чувствует этот перстень, где бы он ни был.

И картинка опять сменилась. Теперь они с Юргеном в подвале какого-то полуразрушенного дома. Наверху ходят, говорят на чужом языке. Юрген отбрасывает в сторону бесполезный автомат. Патроны закончились.

— Мы можем сдаться. Ничего другого больше не остается.

— Я не хочу, я не смогу без тебя.

— Я тоже не хочу и не смогу. Тогда другого пути нет.

Юрген расстегивает кобуру, достает вальтер. У Ганса только нож. Они долго всматриваются друг в друга. Да, все правильно. В последний раз обнявшись, поднимаются по скрипучей лестнице....

 

Элька просыпается. Они погибли, вместе, плечом к плечу. Буквально через несколько минут после того, что она успела увидеть. Откуда-то она знала это четко и явно, как то, что знает о себе самой. Она еще раз внимательно осмотрела свое кольцо, сейчас оно снялось легко. Нет сомнений, это та же самая вещь, из ее сна. Но что все это значит? Ее воображение сыграло с ней такую вот шутку? И для этого оказалось достаточно только встретить тех немецких школьников в магазине? Странно, с ней никогда прежде не случалось такого. Она никогда не считала воображение главным своим достоинством.

Вечером ей даже страшно было засыпать. Она боялась увидеть во сне опять что-то такое, непонятное. Но ее страхи оказались напрасными. Ничего особенного ей не приснилось.