...она заговорила со мной; собак уже не было; убывала луна, а неизвестный всё ходил по аллее, но сидел рядом; и многие, многие; тридцать в тени; ветхий; не существует?.. во сне?..
Раздетым лежал я на влажных скомканных простынях перед глухо работающим телевизором. Балконная дверь была распахнута и по безвольным колыханиям занавески можно было видеть как звуки и запахи улицы вползают в комнату. Не поднимая головы я нащупал кружку с холодным чаем — та стояла возле кровати — нашёл пульт, переключил и наткнулся на какой-то голливудский фильм.
Фоном в кадре обожжённые прерии юга США, на переднем плане разбитый «Motel», у дверей, потягивая из фляжки, сидит старик в запылённом комбинезоне...
То первое о чём я помыслил: «Надо перечитать Готорна». Я огляделся, вздохнул. На столике мерцание — 16:07. Через три часа я должен оказаться в Сокольниках. Поплёлся в кухню. В квартире, где я живу, нет человека который бы следил за порядком. Потому в кухне всегда куча немытой посуды, на мебели — слой пыли, а балкон завален старьём. Аккуратно выбрал посуду из мойки, сунул голову под холодную струю, вытерся. Очнись, ублюдок! Нашёл бритву, зеркало, вышел на балкон...
Подо мной действует широкая столичная улица, мигрируют люди и автомобили, этажом выше — звучит музыка, ещё выше — плывут вихрастые облака. Я лениво смотрю на мир. Мне ничего, ничего не хочется. Я — опухшая небритая рожа в зеркале. Я — «Герой нашего времени». Я — «Обломов»...
Уже полгода я живу один. Снимаю комнату у сестры в Марьино. Я абсолютно не практичен в делах. Не умею зарабатывать, не умею тратить. Я не обязателен. Я часто меняю работу, потому что не могу долго придерживаться заданного графика. Засыпая, я не прошу для себя иной жизни, но с тем каждый новый день я считаю отклонённым прошением о помиловании. Не осталось ничего, что бы казалось мне по-настоящему важным, значимым. Все свои желания я изжил. До двадцати пяти лет я думал о счастье, как о чём-то вещественном, я рассчитывал своё счастье, я верил в его достижимость, и пока вера не угасла, всякое будничное явление воодушевляло и очаровывало меня...
16:37 Неспешно намыливаюсь, сонным движением счищаю волосы со скулы, небрежно бултыхаю головкой станка в полоскательнице и снова подношу бритву к лицу... Белобородый урод надменно глядит в меня с зеркала. Пусть борода фальшива, но каков взгляд! Не иначе, великий человек. Может быть композитор, физик-теоретик, наконец, хирург? Да, я хотел бы стать им; прочесть статью о нём в передовом журнале; иметь знакомых с гордостью рассказывающих о дружбе с ним, но... я знаю наверняка, что отражённый в зеркале бесталанен, ленив и глуп. Я знаю, что стоит мне заговорить об этом, и взгляд его потускнеет, борода спадёт, а брови выпрямятся в безволии. И потому я угрюм и серьёзен...
Спустя час выхожу во двор. Царства пыли и зноя разоряются нечастыми набегами вечернего ветра и это значит, что за столик возле хоккейной коробки скоро усядутся пьющие мужики. Оголтелые, наглые дети с смехом и визгами понесутся по тротуару, пошло обнявшиеся подростки будут шептать у подъезда и какой-нибудь безмозглый увалень станет мыть свою машину у всех на виду. Достаточно пройтись вечером вдоль набережной или посидеть с полчаса на лавочке в одном из парков, чтобы возненавидеть себя и всё человечество... Сворачиваю на проспект. В пятидесяти шагах от меня вписанное в овал «24». Здесь обычно, я покупаю еду, а сейчас мне нужна бутылочка «Саянской». В зале прохладно, над головами покупателей непрерывно работают динамики:
Ну что, девчата — по маленькой!
И «бум» немного пьяниньки!
И пусть на нас глазеют мужики-и-и!
Ну что, девчата — по маленькой!
И «бум» немного пьяниньки!
И мы на них набросим поводки!
На подпевках — пышногрудая продавщица; слушателями — влюблённая пара, узбек, две ещё не выжившие из ума женщины; обзор — двадцативосьмилетний кретин с минералкой и набором неврозов. Откупоривая бутылку, выхожу на воздух. Стадо пожирает меня. Все эти хохочущие, кривые, сомкнутые и гнилые рты...
У меня назначена встреча. В семь часов вечера я должен быть на стоянке возле боулинг-клуба — метро Красносельская. Там меня будет ждать синий фургон с разноцветной надписью на борту. Старый знакомый, тот с кем мы играли «Бездельника» в спортзале сто пятнадцатой средней школы, теперь служит экспедитором в компании «Forward +». Он обещал помочь мне с работой. С прошлой меня уволили за то, что я не являлся четыре дня кряду. Все решили, что я загулял, а я просто лежал дома у телика не в силах заставить себя существовать дальше.
18:29 Трясусь в метро... Напротив — девушка с татуировкой на шее. Над воротником видна лишь небольшая деталь рисунка — лапы животного, иероглиф, какие-то полутени. Джинсы, белые, грязные. В сумочке дешёвое издание «Путешествия на край ночи». А рядом усталый мужик лет сорока, сорока пяти. И все эти иероглифы и полутона такая глупость на фоне его усталости...
Объявляют станцию. С толпой вытекаю наружу. Исподволь кто-то суёт мне буклет и пока движется эскалатор я разворачиваю его — «ТЦ Эдельвейс» ул. Гастелло — 20. На фото толстяк с подносом «под Хохлому» и повар в белом колпаке, снизу подпись: «На раздаче ноутбуки ACER».
Выхожу в город, пихают в спину, плюют, курят, чихают... Осматриваюсь, достаю телефон, ищу малайца в списке контактов. Вызов.
— Малай, ты где?
— Сейчас буду. Стой возле боулинга.
Закуриваю. Передо мной боулинг-клуб «Меркурий» — огромное зелёное модернистское здание из стекла.
Каждый вечер сотня-другая ублюдков приезжает сюда для того, чтобы выпить, посмеяться, трахнуть молодую капризную бnядь. Вот он — потолок счастья среднего городского ублюдка. Но я завидую им, завидую потому что сказка в которую я верил не сбылась, а их мечты воплощаются каждый вечер...
Синий фургон въезжает на тротуар. Я сажусь в него, курим. Малаец, смуглый низенький человек, вкратце пересказывает последние новости. На нём — потная майка, грязные голубые шорты, сланцы; в зубах — спичка; в салоне вместо любимого в прошлом «Кино» звучит какой-то подпольный рэп. То и дело ему звонят, отвечает он односложно, выглядит усталым, и если шутит, то как-то через силу — он не рад встрече. Не рад и я...
19:03 Едем вдоль шумных улиц, мимо заведений и учреждений, мимо автосалонов, рынков и типовой застройки семидесятых годов. Огромные пространства залиты вечерним солнцем, заселены людьми, пропитаны пылью и выхлопами и всяким смрадом. Мой город — тот же свинарник. И если бы мы, его обитатели, отвлеклись на минуту от своих дел, то смогли бы почувствовать едкий запах говна в котором мы спариваемся, рожаем, и которое перемешиваем рылом, пытаясь утолить свой животный голод. Ненавижу, ненавижу всех. И больше других самого себя, — этого поверхностного урода, напуганного реальностью...
Подъезжаем к офисному центру. Малай отбирает какие-то бумаги из папок, а я прохаживаюсь вдоль фургона. Мне тоскливо, я хочу уснуть и не просыпаться лет десять. Поднимаемся на этаж. Ходим из коридора в коридор, мимо дверей с трёхзначными числами, с объявлениями, расписаниями, информационными досками. Наконец мы в офисе. Запахи кофе и оргтехники, приглушённый смех, клацанье факса. Малаец указывает на дверь в углу. На двери всего два слова — «Исполнительный Директор». Два отвратительных слова. Вхожу.
— Здравствуйте...
Кабинет небольшой. За широким чёрным столом как будто суслик в фиолетовом пиджачке. Карточка на столе сообщает, что фамилия его — Ошеров. Ошеров неохотно отваливается от монитора. Зрачки подвижные; цвет кожи — землистый, нос — каплей; на скулах аккуратно подстриженные баки. Бегло оценив меня, Ошеров спрашивает:
— Вы по какому вопросу?..
— Я по поводу работы.
— Так... — он ещё раз оценивает меня — Последняя должность?
— Менеджер по логистике.
...и начинается нудный и тупой разговор весь смысл которого — особо не выпендриваясь доказать свою профпригодность...
20:23 Лабиринт... Лабиринт «Равнодушие»... Сотни улиц, тысячи зданий и миллионы людей... Вот он — я, один из стада, встречайте! Теперь я сотрудник «Forward+». С понедельника я стану выжимать деньги, начну ездить в боулинг, пересплю с десятками женщин. Боже, у меня ещё есть какие-то планы на будущее! И поганее всего то, что я радуюсь этим планам. Такое пошлое, уничтожающее душу веселье, похвала ничтожеству. Как если бы рука некоего садиста вдруг мягко потянулась ко мне, а я бы сам полез под неё. Философия Ницше ясна как солнце с этих позиций. Человек разумный — существо бесхребетное, насквозь лживое и значит недостойное тех благ, что даны ему свыше...
— Поработаете недельку на складе — сказал он мне, — а когда место освободится, мы вас переведём...
И как это было сказано... Пидар! Он думал, я буду плакать слезами благодарности услышав такое. Он решил, что я рухну перед ним на колени, узнав о размере жалованья. Бестолковое чмо! А я-то, хорош... Чему обрадовался? Знаю наверняка — деньги эти не сделают меня счастливее, не научат любить ближнего или хотя бы дальнего, и даже напротив — превратят в конченого мизантропа, лишат самоиронии. Впрочем, плевать на это...
Выхожу из метро и вижу тучу над третьим кольцом. Тяжёлая, как проза Андрея Платонова, она ползёт на Басманный. Звонок. На дисплее — приятное и фальшивое, как всё приятное, слово «Настя»
— Ну привет. — она всегда начинает разговор так, точно это я ей звоню, а не она мне. — Чего скажешь интересного?
— Привет.. Что тебе сказать?
— Ты занят вечером? — говоря, она то и дело меняет интонации. Научилась этому на каких-то курсах...
— Да, занят...
— Ну во-от, а я думала ты меня на Деймона сводишь... — с деланным сожалением стонет в трубку.
— Ну-ну, бедняжка. Сегодня кино, а тебе, и позвонить некому... кроме меня...
— Д-да-а... — жалобится, и я знаю, что ей не терпится скинуть меня, набрать кого-нибудь посговорчивей — Ой, слушай, я немного занята. Я тебе позвоню позже, ок?
— Давай...
21:58 Я дома. Включен вентилятор, едва слышно бормочет телик. С улицы доносятся отдалённые громы, сквозь занавеску изредка проступают изломы молний. Впереди долгая и спокойная ночь. В квартире, где я живу, нет человека который бы поддерживал чистоту. Потому на моём письменном столе лежат несвежие тряпки, на подоконнике — высохшая герань, а возле кровати — запачканная посуда. Меня наизнанку выворачивает, при одной мысли, что в скором будущем мне придётся приводить свою жизнь в порядок. Я с ума схожу от злости, когда меня просят быть позитивным... Как? Всё, во что верил я, оказалось подделкой. Счастье, если оно не синоним глупости, недостижимо, любовь — детская сказка, а реально лишь скотство и грязь. Если нет ориентиров, куда идти? Неприязнь нужна мне как точка отсчёта. Разгадать лабиринт, значит — отсеять все сомнительные направления. «В конце концов я буду просить прощенья за то, что питался ложью. И — в путь».
