Внесистемщик

На осенних каникулах Гриша впервые нашёл работу. Батя упросил хозяина лесопилки взять Гришу к себе на несколько дней. Шёл 1997 год.
В один из вечеров, когда умаянный Гриша вылез на улицу покурить, до него сквозь визг циркулярки донёсся чей-то забористый мат. Невдалеке он заметил трёх человек: под крики невысокого толстенького хозяина двое патлатых, грязных панков с гнилыми дырами улыбок на лицах обоссывали штабель свежего тёса. Сторонясь золотых брызг, сыпавшихся сверху, хозяин бегал вокруг да около, бросал в панков камнями и угрожал лишить их заработка. Посторонним всё это казалось жутко смешным. Наконец, парни спрыгнули наземь, но, как хозяин полез с кулаками, проявили такую дурь и решимость, что он тут же и отступил.
В раздевалке, пошучивая о проклятом безденежье, панки подошли к Грише с тем, чтобы он угостил их водкой, а чуть позже все вместе уже сидели в старом городском парке, у ржавеющих трамвайных путей. Достали закуску. Дымили ментоловой магной. Плескали время от времени пойло в стаканчики и болтали. Затаив дыхание, Гриша изучал собутыльников. Весёлые, честные, злые, панки исповедовали анархизм, гоняли на плеере мерзкие песенки Летова и выглядели в своих тёртых кожаных куртках, словно посланные на Землю и возроптавшие против бога ангелы. Вместо имён у них были клички - Зяма и Руц. Перед глазами у Гриши ещё держалась сцена на пилораме, как они осадили хозяина, а потом наплевали ему на пиджак, обзывая системой.
- А что значит система? – полюбопытствовал Гриша.
Руц заглотал стопарь горькой, рыгнул и произнёс как отрезал:
- Система – значит западло.
Гриша пришёл в восторг. В коротенькой этой фразе обнажился весь нерв эпохи: блатной угар 90-х смыкался в ней с интеллигентской заумью Перестройки. Гриша тогда же решил, что ни за что не станет системой.
Вскоре от сверстников он узнал, что панки называют системой всех тех, кто хочет вписаться в существующий общественный строй, мечтает об удачной карьере, желает создать крепкую семью и до старости исполнять роль образцового гражданина. Но с тем Гриша понял, что и сами панки принадлежали системе, потому что всё в них было продуктом рождённой на Западе, а затем перенесённой на русскую почву идеологии. И хотя это были родные панки, панки-говнари, в их образе жизни и поведения, в манере одеваться и говорить сквозила вопиющая зависимость от пресловутой системы. Тогда Гришу это сильно расстроило. Он надолго выбросил из головы подобные измышления, пока на излёте молодости, в 27 лет, вдруг не начал догадываться, что есть система на самом деле.
К тому времени он окончил институт и устроился на хорошую должность; купил просторную квартиру в высотке и вот уже несколько месяцев встречался с девушкой-осетинкой, которую думал взять замуж. С работой ему снова помог отец: ещё в 20 лет Гриша стал чиновником федерального казначейства. Служба оказалась непыльной, а кроме того давала приличный доход и всеместное уважение. Родители же пособили ему с финансами на ремонт и меблировку жилья. Только невесту Гриша сыскал себе сам. Её звали Тамарой, но Гриша, любя, обращался - Маруся. Была она невысокой и чернобровой как «Девочка с персиками» Валентина Серова. Ждала от Гриши ребенка.
- Дуракам счастье! – бубнили знакомые, с завистью взглядывая на Гришу.
И вот он почувствовал пустоту. Чего-то стало сильно недоставать. Он бегал с друзьями по клубам, снимал эскортниц, пробовал уходить в запой, несколько раз жертвовал деньги больным и нищим. Но ни что не спасало от пустоты. Недостаток ощущался им в том на первый взгляд незначительном факте, что Гришина жизнь вся заранее сделалась вдруг ясна. Эта ясность вызвала у него острое неприятие. К чему же стремиться, если имеешь всё, что тебе надобно? Нет цели. А раз нет цели, можно заживо лезть в могилу…
Однажды, морозным февральским вечером, когда Гриша шагал вдоль улицы, к нему вернулся тот старый, давно забытый вопрос. И неожиданно для себя он дал на него предельно точный и короткий ответ. Возведя взгляд в бездонную звёздную мглу, заключил, словно обращался к кому-то:
- Система - это когда человек живёт без души, механически.
И в ту же секунду - подобны совиным крыльям - разверзлись над ним угольно-чёрные небеса. И - подобны совиным - вонзились в грудь длинные когти. И совершенной красоты чувство, гибельное и священное, вошло в Гришино сердце - и навек поразило его.
Вдруг Гриша понял, что ему не хватает духовной глубины, а как понял, тут же возненавидел себя. Странно и обидно было осознавать, что до 25 лет он совсем не нуждался в столь важном аспекте жизни. Конечно, вспомнилась Грише и та давняя попойка у ржавых трамвайных рельс и оголтелые его собутыльнички. Он вдруг ощутил жгучую зависть к ним. Да, он оказался в тенетах системы. Он сам стал тем, кого раньше искренне презирал. Девять лет прожил будто во сне, в приятном медовом мороке. Как тот хакер из популярного фильма - кажется, его звали Neo. И как в «Матрице» путь к выходу из системы лежал через пробуждение в жизнь. Но дело усложнялось тем, что система обнаруживала себя всюду. Не так-то просто было проснуться. Например, уже в том, чтобы каждое утро чистить зубы, завтракать и спешить на работу ясно вырисовывалась система. И на работе он тоже всё знал заранее: что исполнить, а что отложить, кого похвалить или пожурить, как избежать лишних вопросов начальства и неприятностей. Ни шанса на творческое самовыражение. А между тем только в творчестве и могла проявиться душа.
Как заведённый, повторял Гриша строчку из Гёте: «Теория суха, мой друг, но древо жизни зеленеет…» Гёте чертовски был прав.
Так, помалу, стали ему открываться необозримые болота системы. И тут важно было, выбравшись из одной топи, не угодить в топь другую, ещё более глубокую… Гриша представлял, как он бросает жену и работу, переезжает в забытую богом деревню, заводит скотину и начинает жить крестьянским трудом. Сам себе хозяин. И сейчас же ему на ум приходили десятки и сотни маленьких осложнений, связанных с наладкою быта и общения. Тогда Гриша доводил фантазию до предела - начинал думать, что вот-де он уезжает на тропический остров, селится в джунглях, дичает, обрастает шерстью, питается кореньями и охотой, хочет - убивает, хочет – насилует, и с тем вообще теряет остатки цивилизованности. Но тут же Гриша открыл, что и тогда он оказывался под гнётом системы, поскольку все животные подчиняются базовым инстинктам: беречься хищников, соперничать, размножаться. Значит и здесь тоже имелась строгая тоталитарная необходимость.
Теперь Гриша засыпал с цитатою из Шекспира: «Сведи к необходимости всю жизнь, и человек сравняется с животным». Правота Шекспира ничем не уступала правоте Гёте.
От тоски принялся Гриша изучать трактаты философов. И скоро узнал, что в жажде выйти за пределы системы заключена сама суть-сутенька человеческого. Именно эта неутолимая жажда отделяет нас от царства природы. Каждый человек с рождения и до самой смерти мечется между двух огней: то уподобляясь машине (и тогда нами правят воля и разум), а то обращаясь в животное (и тогда нами овладевают желания да инстинкты). Человек просто не может иначе. Он принуждён блюсти общие правила, рационально мыслить и действовать, оберегая себя от скотства; и в то же время он склонен к звериным страстям - в еде, в сексе, в борьбе. Гриша понимал, что ему никогда не вырваться за рамки этих систем, ибо это означало бы или безумие или смерть. Но вычитал также Гриша ещё и то, что человек обладает маленькой свободой, свободой выбора, а значит – одарён талантом канатоходца, способного держать равновесие между тем и другим. Лишь так можно было избавиться от уз системы. Осознав это, Гриша испытал внутреннее удовлетворение, но теперь перед ним встала задача серьёзней – воплотить свой замысел в жизнь.
Первым делом Гриша уволился с ненавистной работы. Все, конечно же, возмутились: невеста закатила скандал, друзья крутили пальцами у висков, отец, столько сил приложивший, чтобы устроить Гришу в федеральное казначейство, вообще перестал разговаривать с сыном.
Целые дни теперь Гриша проводил, гуляя по улице и размышляя, или ещё сидел за книгами в гараже. Мать, посылаемая невестой, приходила к нему в надежде увещевать сына, обращала его внимание на беременность Тамары и угрозу одинокого безрадостного существования в старости. Гриша кивал головой, внимая наставлениям матери, но действовал, как хотел: едва невеста разрешилась от бремени, он затеял размолвку, затем в течение двух недель подыскал маленькую квартиру в провинциальной глуши, собрал свои накопления и начал новую жизнь. Он не думал превращаться в бездельника, но и не желал вкалывать от зари до зари. Он не хотел вдаваться в монашество, но уже загодя жалел тех полночных минут, что посвятит женщинам. Он не мечтал о мещанском счастье, но и не соблазнялся дешёвеньким эпатажем городского изгоя. Нужно было обучиться существовать между Сциллою и Харибдой и сделать это так, чтобы в сердце вселилось ощущение духовной свободы и красоты. Повседневность должна была обратиться в  творчество.
В провинции Гриша мгновенно заимел массу проблем. В новой жизни у него не стало ни положения, ни знакомств, отчего сразу же в окружающих проявились прежде незримые качества: алчность, подлость, тугоумие, злоба. Наивная Гришина попытка создать круг общения, свела его с ордой молодящихся мудаков. Выяснилось, что в эпоху цифрового бума люди брали шаблоны поведения из интернета, а он в культурном отношении представлял собой ту же тоталитарную систему. Соцсети и зумеры родились в одно время. И потому, чтобы не отставать от жизни, надо было выглядеть моложаво. И вот всякого молодящегося человека, интернет обязывал следить за рейтингами и топами, говорить, думать и вести себя строго определённым образом. Выходило так, что старшие невольно  питались интересами младших. А интересы эти диктовал Запад. В таких условиях идти против системы означало - нарочно сделаться стариком, верным родной культуре.
Сначала Гриша не придал сему большого значения, но, как начал искать работу, тотчас ощутил, что похож на героя норвежского фильма с говорящим названием. «Неуместный человек».
Чтобы не мучиться бессонницей по ночам, Гриша подбирал должность с самой незначительной долей ответственности, но становиться грузчиком или упаковщиком не хотел тоже - тогда у него просто ни на что не оставалось бы сил. И везде его ждала неудача. Всякий раз собеседование напоминало допрос с пристрастием. Работодатели начинали с того, что запугивали Гришу магическими заклятиями, употребляя змеистые, отвратительные слова: аутсорс, комьюнити, мерч, сторителлинг…
- Почему нельзя разговаривать просто, по-человечески? – хмурился Гриша.
И подумав, открыл, что смысл такой беседы заключается вовсе не в том, чтобы выявить уровень компетентности в вопросах продаж или, к примеру, логистики. Нет, в абсолютном большинстве случаев те, кто начинал трещать на этом тарабарском новоязе, просто колотили понты. Это напоминало НЛП-практику, целью которой было - занизить самооценку собеседника с тем, чтобы потом так или иначе кинуть его на деньги. Притом и само это желание «кинуть другого на деньги» тоже выглядело навеянным, ненастоящим. Просто тридцать лет с момента распада СССР людям старательно внушали, что бабло есть предел мечтаний и смысл общего существования и вот, чтобы встроиться в новый мир, люди привили себе нездоровую страсть к деньгам, которая вообще-то прежде никогда не была свойственна русским. Всё вместе это напоминало доселе неизвестный учёным коллективный психоз.
На памяти Гриши как глубокий порез гноилось одно из таких отвратительных собеседований. Отчаявшись получить более или менее удобную для себя должность, он решил пойти разнорабочим на фабрику и вот его пригласили в контору - поговорить. Предприятие было добротное, с историей. В объявлении бахвалисто сообщалось, что фабрика предоставляет детям сотрудников новогодние подарки, отправляет их в санатории и лагеря, для служащих предусмотрено льготное питание, соцпакет, транспорт.
На проходной Гришу встретила женщина. Вдвоём они проследовали в кабинет, где уже ждал начальник, с виду обычный колхозный увалень.
В анкете Гриша написал для форсу, что имеет необходимый опыт, что женат и содержит ребёнка. После череды ожидаемых наводящих вопросов, когда в мыслях Гриша уже собрался на медкомиссию, тоном человека обиженного всем миром начальник сказал:
- А какая у вас жизненная позиция?
- Что, простите?
- Зачем вы пришли сюда?
Гриша не верил своим ушам, но всё-таки ответил, подумав, что это, может быть, шутка или запоздалая проверка на адекватность:
- Я пришёл устраиваться на работу?
- Зачем?
- Чтобы зарабатывать деньги...
- А почему именно к нам?
В уме у Гриши мелькнуло, что объявление висит на сайте уже без малого год:
- Я хочу работать на хорошем предприятии, иметь зарплату и соцгарантии.
- Понимаете, - сказал начальник с видимым раздражением, - существуют две категории людей. Одни устраиваются, чтобы просто получать бабки, а другие искренне хотят работать, готовы выходить в субботу и воскресенье, могут расшибиться в лепешку, если горит заказ. Извините, вы не подходите...
Выйдя на улицу, Гриша задумался: что он должен был отвечать? что всю жизнь мечтал о должности разнорабочего? что ради лишней копейки он готов превратиться в зомби?
Не оставляло поганое ощущение: вот человеку дали крошечную власть над другими, а именно - решать, кто достоин или недостоин работать под его руководством и он теперь как цепная собака кидается на безработных дабы выместить на них свои комплексы... Впрочем, положение дел тут куда пошлее.
Соль была в том, что этому увальню дали мнимые ценности: веру во всемогущество и абсолютную важность денег и он поверил, он принял эти жалкую программу, а теперь готов отпихивать от кормушки тех, кому подобные взгляды чужды. Но в душе-то он чует, что живёт ложью, иначе не плевался бы ядом, как бездетная шлюха.
На самом же деле этот олух хотел, чтобы кто-то ему напомнил для чего вообще зарабатываются деньги. Чтобы кто-то проговорил вслух пошепты интуиции, произвольно возникающие в уме, когда он вместо того, чтоб посвящать себя жене и детям или приобщаться к высокой культуре, лезет из кожи на производстве, обслуживая интересы безличного монстра - завода. А завод, подделывая родительскую заботу, за это дарит детям говёные новогодние подарки и тем самым подменяет собой отца. Завод как бы прикинулся отчимом. Отчим не может честно любить чужих детей, а потому и любовь его подлая. И вот в лице детей недоумка-начальника завод готовит себе рабов на будущее, ибо куда же пойдут после школы отпрыски человека, который не в состоянии осознать всю никчёмность полученных им медалек и званий и оттого весь свой век ходит с улыбкой как клинический идиот?
И ещё интересна тут роль жены. Ведь неспроста в его голове живёт эта схема - вкалывать до седьмого пота, вместо того, чтобы воспитывать собственное потомство. Именно женщины - они так склонны очаровываться вещичками! - поощряют в мужьях дурную инициативу «заработать побольше».
Материализм, граждане, тоталитарный материализм!
Одновременно пытался Гриша завязать дружбу. И опять дело стопорилось на том, что ни в мыслях, ни в словах, ни в поступках, новый Гриша совершенно не подходил под тот сорт людей, что пользовался популярностью на ютубе и в инстаграме. Он не выкладывал в соцсетях фотографий в салатовом худи с закрытым стаканчиком капучино, не желал каждый год покупать новый айфон. Он не организовывал челленджей, не бросал ментоса в колу и не снимал вайнов о молодых мамочках. Он не следил за боями без правил. Но тех, которые делали так, он всё больше и больше стал ненавидеть. Это были пластиковые одноразовые люди. Он нарёк их «инвалидами американской мечты». Пустые штампованные ничтожества, с рождения сосавшие вместо молока матери фальшивую голливудскую титьку. Все они как один проповедовали успех, причём успех всегда понимался как куча бабла, навязчивое стремление к покупкам, болезненная тяга к комфорту, оголтелый туризм и ЗОЖ. Ещё жутко раздражали Гришу клички подустителей молодёжи. Чуть не все они были москвичами и абсолютно все - бездарные и недалёкие. Несмотря на то, что их песни, речи, смыслы – всё ещё писалось и говорилось по-русски и взращивалось на русском культурном поле, сами «взращиватели» одевались в разрекламированное шмотьё, вместо имени придумывали себе какую-нибудь вычурную чепуху типа Мэддисон, Oxxxymiron или Бэдкомедиан да и в целом вели себя на манер конченых моральных уродов. Сотни раз, гуляя на улице, слышал Гриша как какая-нибудь малолетняя Фрося Бурлакова кличет своего пуделя: - Джеки-Джеки! И ему хотелось верещать, плеваться, прыгать на месте в бессильной ярости. Какой нахуй Джеки?! Ты где живёшь, дура!.. Глядя на этих людей, он всегда поражался – вот абориген, который добровольно нацепил на себя бусы другой, совершенно чуждой ему культуры, ещё и гордится этим. Их были тысячи и миллионы.
- Абориген, ну почему ты такой?! – цедил Гриша сквозь зубы.
Но тут же в который раз Гриша открыл нечто отвратительное и о себе самом. Дело в том, что на поверку он немногим от них отличался. Ведь если он их так презирал, значит не может по-настоящему выйти за пределы системы. Оставалось надеяться, что это чувство временно, и по мере отхода от потребительских идеалов исчезнет.
В том, что касается женитьбы, всё тоже оказалось очень непросто. Он понимал, что на этом пути он, чем дальше, тем больше будет олицетворять русскость - с её тягой к правде, с её непрактичностью, с её вечным «авось», а окружающие люди (тем более - женщины), выросшие в пелёнках культа наживы и вульгарного своеволия, глядя на него вот такого, подсознательно всегда будут ощущать, что он – осколок старого мира, доживающий последние дни. И хотя они сами были в душе точно такими же, они ненавидели эту «русскую» часть своей натуры и стремились вытравить её из себя, как будто она не пускала их в будущее и как гангрена могла поразить то новое, то «американское», что так медленно, так трудно в них вызревало.
Тогда Гриша начал злиться ещё больше и всё упрямее настаивал на том, что желает стать внесистемщиком. За этим упрямством таилось нечто иррациональное. Любой массовой моде он противился с показной агрессивностью. Ему стали одинаково омерзительны и современные недоумки, корчившие из себя реперов, и обычные городские идиоты, очарованные евроремонтом, все как один мечтавшие «обновить тачку». Его терзала горькая обида за то, что в современной эрэфии постыдно быть нищим, больным, старым, доверчивым и простым.
Сравнивая себя самого с отвергавшими его женщинами, он видел точно такого же конченого ублюдка. Ведь вокруг во множестве водились толстенькие страшненькие, серенькие мышки, одинаковые с ровно подстриженной над бровями чёлочкой. Хабалистые и неопрятные, они работали продавщицами, парикмахерами, кондукторами. Они, не прекращая, чесали языками, но все разговоры сводились только к еде, к покупкам и рыночным акциям да ещё к неизбывным жалобам на мужчин. Их было много и они были одинокими, и каждая из них, не думая, вышла бы за него. Но Гриша брезговал связывать свою судьбу с такими, а когда спрашивал себя, почему же он брезгует, в голове всплывали всё те же голливудские штампы, дескать эта порода людей ущербна, они не следят, не развиваются, не возбуждают его и прочая-прочая-прочая. А он почему-то верил, что достоин красотки с ногами от самых ушей, с ровными белыми зубами и пусть неимоверно тупой, но зато с мультяшными сиськами да чтобы ещё снабжала его деньгами. Словом, он до сих пор мыслил как часть системы. Признавшись во всём этом, Гриша в очередной раз покаялся и торжественно назвал себя ослом, а после стал искать бабёнку беззубую, беспонтовую, немолодую, лучше с детёнышем, но такую, чтобы она придерживалась ценностей ушедшей эпохи, а главное ещё не растеряла бы самый важный для женщины навык – умение любить всем сердцем. Самому любить такую женщину конечно было непросто, но ведь не ради любви он искал её, а назло себе прежнему. А главное в этих условиях каждый новый день сулил множество нелепых случайностей, потому что нельзя было просчитать, какой номер выкинет столь бестолковое существо. И вот в том, чтобы жить против системы, теперь всё более и более обнаруживался какой-то злобный, терпкий как морозец, по-настоящему русский азарт. Да, это было жестоко и необычно, весело и страшно, нескучно и неприятно. Но какая полнота жизни!