Рассказ о настоящей любви

Потихоньку сбавляя скорость, «MAN» уходил на обочину. Это было под Липецком, возле только что возведённой АЭС, её градирни уже виднелись на горизонте. Съехав на гравий, фура остановилась. Водитель с всклокоченными волосами в потной застиранной майке с Бивисом и его вечным другом небрежно вывалился из кабины, спустился с дорожной насыпи в поле, откуда открывался панорамный вид на луга...
Невдалеке, за речушкой с мягкими пологими берегами, бежавшей издалека и далече, он увидел влюблённых. Усталые, они лежали нагими в зарослях поздней осоки, а рядом паслись козы на привязи. Где-то по долу ходили большие стада и там, возле них, гулял безлошадный пастух с кнутом. Всё ещё было живо и зелено...

Она, светловолосая, в широкополой соломенной шляпе, сдвинутой теперь на затылок, лежала на боку, подложив локоть под голову, и смотрела на его профиль. Он, небритый уже неделю, много моложе её, лежал на спине и курил. Рядом на одежде валялась, поблёскивая, фляжка из белого металла в 230 мл., хлеб с тмином, грубо порезанная колбаса, две грязные вилки и уже засиженный мухами контейнер для пищи, в шаге — растерзанный дой-пак из-под кетчупа «O’vulie». За камышовой стеной их было не видно с дороги.
— Мужчи-ина-а, — шептала она, — вы неправильно трахаетесь! Вас следовало бы поучить, как... хм!.. как надо... Ау-у, дядя!..
Она коснулась его уха обкусанным стеблем мятлика и он тотчас же пробормотал в ответ:
— Што вам, тётя?.. Я вас не наел ещё?..
Он медленно повернул голову, щурясь от дневного света, оглядел её, закусил конец стебля, которым она касалась кожи его лица, и вдруг поднялся на локте, потянулся к её губам, прижался к ней телом, но тут же, словно бы вспомнив о чём-то, отстранился назад и затих...
— У-у, га-ад! Лентяй! — она с силой толкнула его в плечо.
— Га-ад! — передразнил он, — Гады вон — в речке плавают, пиявки называются.
— Андрюш, а давай на тебя пиявку посадим?
— На мне уже сидит одна, хе-хе...
— Где-е там наша пия-явочка, хм! — её рука пошла вдоль его тела на пальцах. Она взяла его член, обнажила головку, — Какая пиявища насосалась!
Оба они рассмеялись: она — не сдерживаясь, он — нехотя, сквозь полог подступившего сна. Не желая, чтобы он спал, она обвила его торс, прильнула оголённой грудью, протянула обидчиво,
— Андрю-юш, ну ты что, спать что ли?!
— М-м? — промычал он, всё ещё улыбаясь. И серьёзно добавил — Я чуть...
И повернулся набок. Она раздосадованно вздохнула, села на покрывале, надвинула шляпу, огляделась. Ветерок, который освежал их утром, пока они шли к реке, стих, небо прояснилось так, что они даже слегка загорели. Теперь кругом говорила природа: покачивалась трава, пели птицы, жужжали мухи, сверчки, стрекозы. Всё шевелилось, всё двигалось и от этого мерного движения ей стало скучно. Она встала, сошла по густой траве к реке и аккуратно, по-дамски, легла в мутную покойную воду. Тёмная гладь всколыхнулась и заиграла бликами; распространившись, волна сняла с гнёзд наседок, отчего пошатнулся строй камышей, кордоном стоявших вдоль противолежащего берега; где-то на трассе взвизгнули тормоза.
Два раза она переплыла реку. Затем, с отяжелевшим от влаги полотенцем на плечах, прогуливалась по отмели, затем, лёжа на матраце, читала.

...но ужели ты позволишь ему и дальше плести свою паутину?! — закричала Бернадетт, едва сдерживая слёзы.
— Дорогая, но как я могу препятствовать? К тому же, — ты знаешь, — на этот счёт имеется особое указание Его величества. Может статься, под угрозой окажется не только моё положение в свете, но и моя... моя карьера...
— Ни слова больше!! — вскрикнула Бернадетт. Высвободившись из объятий Гастона, она сняла и выбросила в окно, подаренное им кольцо и, рыдая, упала на постель. Обманута! Как она могла довериться этому подлому человеку!..

Перекладываясь на другой бок, Андрей задел её. Она прервалась на минуту, устроилась поудобнее.

...однако, крах её убеждённости в том, что Гастон всегда и во всём будет её поддерживать, казался чем-то совершенно невообразимым, и она никак не хотела примириться с этим, хотя и отрицать это было уже невозможно. Она пролежала в постели пять часов кряду, пока не объявился слуга с вестью о том, что Гастон просит её спуститься к ужину. Бернадетт даже и в голову не приходило...

— Что читаешь? — спросил Андрей сонно.
— Тебе такое не понравится.
Андрей поднял голову, сощурился, прочёл вслух:
— Жаклин Тюффери. «Кариатида». — И лёг снова. Добавил, с трудом преодолевая зевоту, — Опх-а-а-ать про герцогов?
— Дурак ты, Полетаев. — она легонько ударила его по щеке, — Тут про любовь!
— Ну-ну... — улыбнулся он. — А про какашки там есть?
— Сам ты какашка!
— Дай посмотрю.
— Неа.
Андрей потянулся к фляжке, сделал несколько продолжительных глотков, затем лёг на бок, покосился на схваченную купальником грудь, нависшую над страницей, и повторил:
— Дай гляну.
— Ни за что!
Перевернув страницу, она томно посмотрела на его подбородок, на его руки и плечи; лёгким касанием убрала упавшую на глаза прядь. Андрей дотронулся до её губ. Он обнял, притянул её к себе, затем, пока они целовались, развязал тесёмку на трусиках. После, она легла на спину, одним движением скинула верх бикини, раздвинула ноги. Он стащил с себя плавки, повозил ладонью по скользкой промежности и, обняв её, почувствовал кожей сбивчивое дыхание...

Час спустя, когда оба они поднимались по насыпи на дорогу, небо над далёкой громадой АЭС было мрачным. Там где-то поливал дождь.
Он с рюкзаком на плечах шёл первым, она плелась следом. На ней было длинное летнее платье с узором из голубых и зелёных цветов на тёмно-сером фоне; поверх платья — джинсовая куртка с коротким рукавом; на ногах — плоские босоножки. Соломенную шляпу она решила не брать. Та начала расползаться, и она, подумав, что до следующего раза шляпа всё равно не доживёт, забросила её в кусты, но Андрей достал и сказал, что склеит. И вот шляпа мерно покачивалась в его руке, когда он шагал. Одетым он всегда казался привлекательнее, и теперь ей, отстававшей на полшага, мечталось превратиться в ветровку по имени «Puma», потому что только ветровке позволено было обнимать тело владельца даже во время ходьбы или бега. Может быть, оттого «Puma» так приятно шуршала на нём...

Она догнала его, молча пошла рядом. Гравий похрупывал под ногами, рокот моторов по временам глушил неумолчный шепоток ветра, свежело. Под крышей небольшого строения из силикатного кирпича со знаком «Остановка общественного транспорта», где, как им обоим хотелось думать, можно было дать отдых ногам, два парня в запылённой одежде пили «Живое особое». Андрей ещё издали их приметил и, не входя под навес, принял вправо. Позади остановки бросил шляпу, скинул рюкзак и сел на него сверху, затылком прислонясь к кирпичам. Она, остановившись подле него, какое-то время изучала равнину из-под руки. Потом примостилась рядом. В пустом каменном мешке весёлые возгласы парней превращались в малопонятный гул: он, не переставая, звучал за её и Андрюшиной спинами.
— Полетаев! — она ткнула его пальцем в бок.
— Да, мадам! Я вас слушаю... — он надел шляпу и тут же сдвинул её на лоб.
— Помнишь, у Насти Дрыги на дне рожденья девочка была... светленькая такая?.. Она туда, последняя к балкону сидела... за столом, помнишь?! Сначала Цветков сидел, потом Верка с парнем, а потом — она... в бархатном ободке, с ушками такая...
— Ага, помню. Насте деньги подарила.
— Да-да-да! Знаешь, кто это?
— Принцесса Диана?..
— Дочка Мамиргова, который гендиректор «Конфи», который дачу продавал тогда... Мы ездили...
— Да? — вяло удивился Андрей, — А откуда её Настя знает?
— Так они одноклассницы.
— Там попить осталось чего-нибудь? — Андрей не вставая, ощупал под собой рюкзак, вынул фляжку, глотнул, спрятал. Затем сдвинул шляпу на затылок, запрокинул голову, пробормотал:
— Блин, у всех связи, деньги, знакомства... один я — нищета...
— Ой-ой, бедненьк... — она погладила его по щеке. Затем присела рядом, лбом уткнулась в его плечо, обхватила локоть, глубоко и нежно вздохнула. Оба умолкли, прислушались.

За стеной, в прохладной мгле остановочного павильона, на скамье, вросшей ножками в пол, лицом к лицу, сидели двое друзей, омичи: Вован Хрушков и Мишаня по кличке «Вялый». Между ними, на досках, две початые бутылки пива, пачка PallMall и сухарики. Под скамейкой порожняя бутылка «Калины», кожура, кости и внутренности копчёной скумбрии, полбуханки свежего чёрного хлеба.
— Дай мне сигарету, блять!.. — «Вялый» кладёт руку на плечо собутыльника, — Алё!.. Вованга! Слы-ышишь?! 
Скомкав в кулаке рубашку, он тащит друга на себя. Вован наотмашь бьёт «Вялого» по руке. Оба едва не валятся с лавки и смеются этому. Широко улыбаясь, Вован притягивает к губам башку друга, крепко его целует.
— Ты чё-о, ёбнулся! — Миша, хохоча, отваливается назад.
— Братан, мы с тоб-бой... мы с тобой... — Вован ищет слова, в которых бы отразилась вся глубина испытываемого им чувства, — мы с тобой... Блять! Я того р-рот ебал!..