Поклонение волхвов (1)

Сквозь занавески Таня видела за окном густой снег. Тюлевая ткань превращала снег в свет и этот унылый свет творил комнату. По углам разбросаны были иконы, этюдники, доски, темпера и кисти. Таня уже несколько дней не бралась за работу, почти не спала. Она подолгу лежала на диване, накрытая покрывалом, и думала одну и ту же нехитрую мысль: «Просто у меня были ключи... Без ключей я, может быть, никогда не узнала бы. Надо же — взяла ключи перед уходом...»

Таня аккуратно повернула ключ, тихо вошла и услышала грязный шёпот. Таня пробралась к спальне, приоткрыла дверь, осторожно заглянула внутрь.
Они занимались агрессивным сексом: Антон и она. Она стояла на коленях со связанными руками, отставив зад. Глаза были чуть прикрыты от блаженства, и оттого, что кожа ремня стягивала её горло, на шее вздулась яремная вена, а лицо приобрело мягкий бордовый оттенок. Ухвостье ремня Антон намотал на кулак и всё время тянул его на себя, чтобы возбуждение не спадало. Он стоял позади неё, он дёргался в сладостной лихорадке, и у него было отвратительно довольное, «обезьянье» выражение на лице.
Трясущимися руками Таня вынула из сумочки телефон. Ей казалось, что она должна обязательно заснять его, вот такого, в нечеловеческом облике. Но пальцы дрожали, на глазах появились слёзы и, как не старалась, Таня не могла найти в меню функцию видеозаписи. Непроизвольно она всхлипнула. На мгновение за дверью всё стихло, потом запели пружины кровати, любовники заметались из стороны в сторону, собирая одежду, и полминуты спустя в штанах и в майке, Антон выскочил на лестницу, где, конечно, уже никого не было.

Вспомнив всё, Таня задрожала, как от холода, и чтобы уняться, плотнее закуталась в покрывало. На кухне в маминых руках лязгали ложки и вилки, взвенивали тарелки — мама мыла посуду. Они жили вдвоём в обыкновенной старой хрущёвке в большом грязном городе. Таня подумала об Антоне, о себе и о матери как о чём-то внешнем, о чём-то «холодном». Это было почти страшно.
— Ничего, Танюш, всё забудется... Возьми, почитай — мать вошла и присела на край дивана, провела рукой по таниным волосам, — Ты ещё молодая, красивая. Столько всего хорошего ещё будет.
Мать сняла фартук, взяла с полки книгу.
— Ты не понимаешь — шепнула Таня
Улыбаясь, мать продолжала гладить Танины волосы:
— Чего это я не понимаю?
— Всё сделано на вранье, ма. Всё — неправда.
— Ну, хватит трагедию разводить.
Мать поднялась, подошла к окну, раздвинула занавески.
— Ма, почему у нас так пыльно дома?
— Опять? Где ты увидела? Покажи мне.
— У него лицо было, как у обезьяны... — сказала Таня неровным голосом — Я ещё, дура, ребёнка хотела.
— И хорошо, что сейчас всё выяснилось. А был бы ребёнок, представляешь?.. Найдёшь другого и родишь от нормального.
— Не-ет, не дай бог... Это же скотство... Нет, я не хочу детей.
Помолчали. Мать принесла чай с кухни, поставила возле дивана, вздохнула:
— Надо всё-таки чем-то занять себя, Танюш.
— Я не могу-у... Всё грязное. Я к полу даже прикасаться не хочу, особенно к ихнему...
— Это вот ты не рисуешь, не ходишь никуда, поэтому тебе и пыльно.
— Да нет же, всё грязное — шептала Таня, — Я хотела вчера свет включить и не могла выключатель нажать.
— Ох, Господи, боже мой, что ты говоришь такое?
Не вставая с дивана, мать провела ладонью по ламинату, показала руку дочери:
— Только недавно мыла... Знаешь, пойдём-ка с тобой в магазин, м?
Мать стянула покрывало с дивана, принялась его складывать.
— Дай лучше мне таблетку. Я посплю.
Мать нашла и вскрыла блистер со снотворным, вместе с чаем поднесла дочери. Таня сглотнула и запила, попросила:
— Мам, почитай мне перед уходом? Я так скорей засну.
Она повернулась лицом к стене, сомкнула веки. Мать с книгой в руках села на край дивана:
— Томас Элиот «Поклонение волхвов»

«И вышли мы в стужу, в самую худшую пору
Для странствий, для столь долгого странствия:
Дороги размыты и ветер неистов -
Самая тьма зимы...»

Таня не уснула, но худое лёгкое тело её онемело, обездвижилось. Она слышала, как мать оделась и вышла из дома. Когда удалось преодолеть неприятную окоченелость и она повернулась на другой бок, в кресле напротив сидел чисто выбритый пожилой мужчина в смокинге. У него были прилизанные блестящие волосы и мешки под глазами. И постольку поскольку мужчина читал те же стихи, Таня поняла, что это сам Томас Элиот:
— «И верблюды, упрямые, сбившие ноги, стёршие спины, валились в тающий снег...»
— Мне надо умыться — шепотом попросила Таня.
— Обязательно. — подтвердил Элиот — Пока грязь не перешла на всё твоё женское имущество...
— На моё?
— У тебя шуб, ты понимаешь?
— Я даже встать не могу... из-за пола. Мне нужны справки. Про... грязь и дверные ручки...
Таня поднялась, не слезая с дивана, отыскала в столе карандаш и выписала себе три справки. В одной говорилось, что ей позволено касаться «и грязного и мужского пола», другая разрешала ей нажимать кнопки и выключатели, благодаря третьей она получила право вертеть дверные и оконные ручки. И всё это значило, что теперь Таня могла действовать.
Надев спортивный костюм, она вытащила из шкафа свою жёлтую верблюжью шубу (шуба была в прочном целлофановом чехле) взяла ключи от машины и спустилась во двор. Если бы не чехол, шуба вся была бы в грязи, пыли и снеге — обессилевшая Таня волокла её за собой как гирю.
Дул тёплый и сильный ветер. Прогрев двигатель, Таня впихнула шубу на заднее сиденье и долго выбиралась на проспект — в оттепель машины загромождали дворы, часами буксуя в снежно-шоколадной каше. На заправке она купила полканистры бензина, бросила её назад между сиденьями. Ехала, с ужасом поглядывая за окно. Голос Элиота шептал всё те же стихи:

«Под конец мы решили идти всю ночь напролёт,
Урывками спали,
А голоса пели над ухом, твердя,
Что это безумство...»

Всё вокруг было до жути однообразным. Птицы двигались в небе системно. Люди шли в ногу по тротуарам, а потом у пешеходных переходов вдруг замирали; встречаясь, ритуально жали друг другу руки; синхронно сбивали снег с туфель, когда садились в салоны автомобилей. Возле торговых палаток толпились манекены, голые и в шубах, и возле них толкались сцепившиеся в вязке собаки. Щиты и вывески сообщали о больших скидках на мясо, презентовали ремни и цепи из разных стран, призывали к военной службе и покупке лекарств с длинными трудночитаемыми названиями.
Таня перестроилась в правый ряд. Она подняла голову и увидела над дорогой лики святых. Облепленные снегом, в однотипных прямоугольных окладах лики держались на стенде. Казалось естественным, что нужно сотворить некое подобие молитвы, чтобы свернуть налево или припарковаться. Таня подумала, как следует молиться, чтобы уступить дорогу и, пока думала, выехала на перекрёсток. Раздался глухой удар, что-то мгновенно проскрежетало, а затем стихло внизу. Машину отбросило на встречную полосу. Повернув голову, Таня увидела испуганное рябое лицо. Оно что-то орало там, в салоне. Таня взяла с заднего сиденья канистру и шубу и потянула всё это на тротуар. Кровь капала с разбитой губы. Пешеходы и водители, все замерли и глядели на неё с изумлением и осуждением, пока она поливала бензином брошенную в сугроб шубу. Оставалось лишь достать зажигалку и чиркнуть ею, но рябое лицо уже хватало её за воротник, заламывало руки, валило наземь. Таня попыталась вырваться, споткнулась, и легла в снег возле бампера, и её обдало выхлопом.
— Вызовите службу спасения! — кричал кто-то над ней.
— Да, вызовите их. Вызовите Службу Спасения... — слёзно шептала про себя Таня.

В следующие полчаса на место аварии прибыли две служебные машины: форд ДПС и белый автобус Церкви Святого Ксеплиона. Когда стало ясно, что у Тани бред, её отвели в салон автобуса, там уже ждали четверо: двое врачей, капитан полиции и Томас Элиот. Едва она вошла, он спросил:
— Таня, где твой шуб? Почему ты не избавилась от него?
— Меня... меня задержали. А шуб был в чехле моего тела и не погорел.
Все молча посмотрели на Таню.
— Где он, Таня? — повторил Элиот.
Таня попыталась встать. Её силой усадили на место:
— Куда вы?! Сядьте! Сядьте!
— Вы не Служба Спасения. Отпустите, у меня справки есть...
Она снова потянулась к двери, но инспектор сам взялся за ручку:
— Успокойтесь.
Врач в это время вынул фонарик из своего чемоданчика и, включив его, начал водить у Тани перед глазами. Бормочущим голосом он диктовал напарнику странные слова, а тот заносил их в карту:
— Да ну нет, это не м-м... Тут острый галлюциноз, бред 5 степени. Суспицио. F 20 — 23. На освидетельствование?
— Нет, сразу к вам — сказал гаишник.
Элиот покачал головой:
— Они лечат душу через тело, а у тебя шуб... Надо устранить шуб, понимаешь?
Затем он медленно поднялся с кушетки и, несмотря на то, что рука гаишника по-прежнему блокировала дверь, вышел наружу. И в ту же секунду дверь задёргали с улицы. Инспектор отпустил скобу — внутрь просунулось встревоженное лицо матери:
— Таня! Как ты?.. Что случилось?
— Вы — мама? — спросил капитан.
— Мамочка, я поехала, а шуб был в чехле моего тела и не погорел.
— Таня-Танечка... — успокоила мать и повернулась к гаишнику — Что она натворила?
— Давайте отойдём во-от туда.
Инспектор вывалился из машины, отвёл мать Тани в сторону. Вдвоём они встали под знаком «Борьба Иакова с богом». Мать сразу стала упрашивать:
— Вы знаете, у неё ведь жуткое расстройство. Она недавно разошлась со своим... уже... практически мужем.
— Да, я понимаю. Вот — смотрите, дочь ваша ехала по левой полосе и здесь... видимо... ошиблась. Мы сейчас должны оформить её по всем правилам и забрать в отдел. Но я же не слепой, я вижу, что... мягко говоря, не в себе... И-и-и, я ведь тоже со знаками работаю — понимаю, как трудно иногда сориентироваться.
— Отпустите её в больничку, пускай полечится. Она же... Вы знаете, её молодой человек... Они... Отпустите её пожалуйста. Она сама тоже знаками зарабатывает. Я не представляю, как она могла ошибиться.
Вместо ответа гаишник повернулся к иконе, перекрестился:
— Спаси Господи.
Мать тоже перекрестилась:
— Отпустите?...
Капитан продолжил молча разглядывать укреплённый на шесте образ, потом сказал:
— Это ведь настоящее сусальное золото. Знаете, как его кладут? Существует два способа класть золото: на мордан — тут гаишник подмигнул матери, и его лицо озарила широкая улыбка — и на полимент... — гаишник кивнул в сторону машины дорожно-постовой службы, возле неё топтался с планшеткой на плече его щуплый напарник.
— Ой, я думаю, на мордан крепче будет — благостно проговорила мать и, пошуровав в сумочке, аккуратно вложила в руку инспектора красненькую купюру. Убрав деньги, капитан снова сделался серьёзным:
— Дело ещё в чём. Она ведь не горит желанием ехать в больницу. Вы бы поговорили с ней, объяснили, что так будет лучше всего.
— Да-да, конечно-конечно.

После предварительных разбирательств, Таню отвезли в психолечебницу. С охапкой постельного белья, в казённом халате, сопровождаемая смуглым санитаром с бейджиком на имя Тахир, она шла по гулкому коридору. На всех дверях, мимо которых они проходили, не было дверных ручек. По этому признаку Таня поняла, что её справки тут не действительны. Когда подошли к «Помывочной» Тахир вынул из кармана ручку, как ключ вставил её в дверь, и они вошли. Тахир щёлкнул выключателем:
— Мойся. Потом на пост приходи, бумажка читать.
На полу и стенах в помывочной блестела голубая плитка, под окном стояла тумба и эмалированная ванна с ржавыми потёками, две трети окна всплошную замазывала белая краска. Таня бросила бельё на тумбу, включила воду и начала раздеваться. Уже сняв куртку, заметила, что не заперлась.
— Т-т-т. Неужели ты не понимаешь?.. — понеслось в спину, едва она шагнула к двери.
— Что? — напугалась Таня
Позади она увидела Элиота. Он сидел на подоконнике, покачивая ногой:
— Как только ты ляжешь в воду, они примут тебя назад, в своё обезьянье стадо. Это крещение.
Дребезжащий звук пошёл по трубам, кран затрясся и брызнул кипятком. Кипяток был ржавого цвета. На Таню накатила тревога. Она оделась, осторожно выбралась на взлётку, неслышно пошла вдоль стены к выходу. Коридорные психи, казалось, следили за ней из своих углов, готовые в любой момент настучать санитарам. У входа в отделение на двери тоже не было ручки. У Тани задрожала губа от досады, она с силой ударила по двери, затем ещё и ещё раз.
— Ау! — позвали сзади.
На её плечо мягко опустилась ладонь.
— Тише... Тише... Что ты? Как тебя зовут?
Таня обернулась. В шаге стояла немолодая полная женщина с короткой стрижкой. Бейджик на халате уведомлял: «Генич Тамара Павловна, врач-психиатр». Она обняла Таню, и из-за её плеча Таня увидела, как издали к ним поспешал узбек.
— Это сегодня... Новенькая — пробубнил он, отвечая на вопрос Генич.