ВТОРАЯ ЖИЗНЬ СЕКОНД-ХеНДА

 

(А. Горбунова «Конец света, моя любовь»; М., «Новое литературное обозрение», 2020)

 

#новая_критика #альтерлит #кузьменков #премия_нос #горбунова #секонд_хенд

 

 

Бывают странные сближенья. Давным-давно в номере красноярского «Дня и Ночи» мой «Дурдом» соседствовал со стихами Аллы Горбуновой: «Бродиль по граду Питеру большая крокодиль. / Она меня похитила, а мать меня родиль», – дальше злая крокодиль любиль бедную девушку утюжком и наждачком и вытираль попу ее подолом. Вот где дурдом-то, скорбно вздохнул я, отложив журнал.

 

Время шло. Я занялся критикой, Горбунова продолжила сочинять вирши – само собой, гениальные: «дурак в реку нассал, леший в дупло дрочил», с третьей попытки сподобилась премии Андрея Белого и мало-помалу дописалась (не подумайте плохого, с ударением на «а») до прозы. А там и до серьезных регалий рукой подать: 700-тысячный «НОС» – это вам не бутылка водки с яблоком.

 

De facto премиальные фанфары грянули примерно за полгода до решения носатого ареопага. «НЛО» развернуло агрессивную PR-кампанию: публикации в «Снобе» и «Эсквайре», куча мала интервью с даровитой авторессой плюс столько же приторных рецензий. Правда, написаны они были на литературно-критическом абырвалге и переводу на русский категорически не поддавались: «ее проза как будто произрастает из ситуации утраты слов», «пристрастие к шаманскому вихрю, романтическое горение», «книга в мерцающем жанре»… Ясно, что мармелад в шоколаде, и хватит с вас.

 

Отчетливее других высказалась Галина Юзефович, известная своей – конечно же! – бескорыстной любовью ко всем новым гоголям: «Природа дарования Аллы Горбуновой по-настоящему уникальна». Но привычно забыла объяснить, в чем именно  уникальность состоит. Что ж, сами разберемся. Не перва зима.

 

Лирическое отступление, если позволите. А.Г. до недавних пор обреталась на невских берегах. Самые популярные инструменты тамошних сочинителей – пастиш и центон. Вот хоть Букша: «Манон, или Жизнь» – бонжур аббату Прево, «Завод “Свобода”» – привет Понизовскому, «Чуров и Чурбанов» – книксен Достоевскому. Левенталь ухитрился запихать в «Машу Регину» всех мыслимых классиков, от Шекспира до Бродского. О Водолазкине вообще речи нет, ибо адвокат дьявола, сиречь дурной литературной моды: «Видим провозглашенную Бартом смерть автора – центонный текст постмодернизма, видим фейерверк стилевых и текстуальных заимствований».

 

Горбунова – точно такой торговец литературным секонд-хендом.

Помню, как открыл ее первый прозаический сборник с диким названием «Вещи и ущи» да тут же закрыл – попался на глаза фрагмент, где вся Россия во главе с президентом и патриархом заключила договор с аггелом: «Его с этого года со всеми в паспортных столах насильно заключают при выдаче паспорта, такая у нас реформа, и законопроект такой принят, и для стабильности страны это очень важно». Я это дважды читал, – сперва у Глуховского, потом у Зоберна, – и на кой черт мне третий?..

 

А «Конец света»… не могу отделаться от впечатления, что читал его не то что трижды – десятикрат: сплошь чужие обноски и объедки. Жизнь взаймы.

 

В сборнике четыре части. Первая – аццкая жесть о нескучной юности мажорной девицы: «мы тоже были почти все время пьяные или слегка подшофе, и я регулярно валялась в местных канавах»; «вместе с какими-то заезжими панками я ела с городской помойки». И прочие пубертатные забавы, от готических прикидов до свинга – знамо, не в джазовом смысле. Лобзайте меня, лобзайте: я вся такая свободная, неформальная вся.

 

Неформальная, как же. Стандартная женская проза на крепком фольклорном фундаменте: этому дала, этому дала и этому дала. Еще в нулевые в литературу нагрянула толпа мамзелей, твердо убежденных, что дефлорация – событие глобального масштаба, а количество зарубок на… э-э… фигурально говоря, на прикладе – высшая женская добродетель. Денежкина, Ким, Козлова и далее по списку, вплоть до Готфрик и Мещаниновой – имя им легион. В евангельском смысле слова. Пишбарышни поднимали российскую словесность с колен, чтобы поставить ее раком, и твердой рукой резали правде матку, равно и прочие репродуктивные органы. Люблю, знаете ли, устраивать ЕГЭ по литературе. Внимание, вопрос – опознайте цитату из Горбуновой:

 

«Она сидела, полуприкрыв глаза, и думала о своем. Потом вдруг спросила водителя: – Вам сделать минет? – А как насчет анального секса? – спросил водитель. – Ну давайте, – Насте было вообще все по фиг. Но анальный секс не получился – было слишком больно, и в итоге перешли к обычному».

 

«Катя послушно легла, ладони ее вспотели от волнения. Игнат торопливо, слишком торопливо, принялся снимать с Моисеевой трусы, она, впрочем, не возражала. Игнат навалился сверху, пошарил руками, придвинул член к входу во влагалище».

 

Что у А.Г. и впрямь в новинку, так это потуги прилепить к поведенческим девиациям эзотерическую подоплеку. Если бухая в канаве – тут сокрыто великое алхимическое делание. А если забрела в бардак подработать – так и вовсе сакральная жертва: я блудница и святая, я жена и дева, я молчание, которое нельзя постичь. Долго живу, всякое видел. Но столь затейливое оправдание банального бабьего <censored> – право слово, в первый раз. Хотя принцип, если разобраться, известен со времен Венички Ерофеева: «Все равно пригвожденность, ко кресту ли, к трактирной ли стойке…»

 

Части вторая и третья… вот не знаю, был ли смысл их как-то разграничивать, поскольку обе написаны с претензией на хоррор и прочую черно-белую магию. Рецензенты, естественно, принялись поминать Сорокина с Масодовым – Господь с вами, коллеги, тут труба пониже и дым пожиже. Классики хоть временами выдавали кошерный продукт, а Горбунова не брезгует даже плесневелыми городскими страшилками: «Когда жена моряка Яснова совсем напилась и отрубилась, моряк Яснов связал ее, взял нитки и иголку и зашил ей <censored>. Жена пыталась орать, но моряк Яснов вставил ей кляп в рот и доделал свое дело. Потом взял свои вещи и отправился в плавание». Впервые я услышал эту байку лет в десять. А уж после того, как пошляк Тополь пересказал ее в «России в постели», – думал, ни один вменяемый литератор к ней и близко не подойдет. Да вот поди ж ты.

 

Пример самостоятельной работы – «Иван колено вепря»: русский турист заказал в пражском ресторане колено вепря. Едва блюдо подали на стол, до гурмана откуда-то донесся кабаний рев. Ночью у дверей номера что-то хрюкало и било копытами, а наутро Иван обнаружил у себя щетинистое кабанье колено. Это вообще о чем, о веганстве? Не ешь, Иванушка, свиненочком станешь, – было из-за чего огород городить, ага.

 

Самодельных магов у нас наберется полон Хогвартс и половина Дурмстранга – Елизаров, Осокин, Старобинец, Некрасова, Бобылева, Липскеров, Галина, Крусанов… и кто еще там? Так что внимание, вопрос – опознайте цитату из Горбуновой:

 

«Ходит черный волк и воет: черное сердце, красная кровь, ууу-уу, череп на палке, мухоморы на пне, ууу-уу, луна под водой, мох с берестой, ууу-уу, рогатая птица, медвежий клюв, ууу-уу».

«кэрани кэрани на восточной горе кэрани кэрани основалась кэрани кэрани взлетающая ввысь птица кэрани кэрани на горе основался кэрани кэрани барсук».

 

И, наконец, часть четвертая – небольшая, слава Богу, повесть «Память о рае», оскоменно нудная семейная хроника, каких нынче куры не клюют. Москвина, Скульская, Пустовая, Степанова, Громова и иже с ними без спроса определили читателя в исповедники. И принялись поверять ему семейные и девичьи тайны в полной уверенности, что их бабки-дедки-тетки-дядьки – крутой саспенс на зависть Дэну Брауну.

 

Ровно то же найдете у А.Г. В три года Аллочка покусала маму. Вытирать жопу не умела до первого класса – пришлось звать на помощь завуча. Дедушка выращивал землянику и собирал по четыре ведра. Мама боялась рака и вообще смерти. Кот умер от почечной недостаточности. Это ново? Так же ново, как фамилия Попова. Внимание, вопрос – опознайте цитату из Горбуновой:

 

«Поскольку папа покупал собрания сочинений, я воспринимала многих писателей в виде большой совокупности их творений. Так были прочитаны Джек Лондон, Брет Гарт, Марк Твен, Альфонс Доде, Александр Грин, Викентий Вересаев, Ги де Мопассан».

 

«У бабушки с дедушкой была неплохая домашняя библиотека, также я ходила в районную. Помню, что в начальной школе прочитала всего Бальзака и Мопассана, – их собрания сочинений были у нас дома».

 

Скучное занятие критика, если только и остается, что выяснять, кто кого обобрал. Но иного не дано: центонный текст и фейерверк заимствований. Как и было сказано.

 

Однако продолжим вивисекцию. «Конец света» можно читать с любого места: непременно наткнешься на плюшевого полукота-полумедведя, демонстративный суицид, галоперидол или зеленую балеринку на одной ноге – неизбывный кошмар авторессы. Пуще прочих Горбуновой полюбилась двоюродная бабушка Бедя, у которой крыша съехала на сексуальной почве: «Когда ей было девятнадцать лет, она с другими студентами поехала “на картошку”, и там вдруг разделась догола, начала бегать и кричать непристойности», – эту историю вам расскажут как минимум трижды, в разных вариантах. Но не верьте своим бесстыжим глазам, верьте Галине Юзефович: «Ошарашивающе разнообразная книга».

 

Напоследок – еще раз о странных сближеньях. В том же номере «Дня и ночи» была опубликована подборка рассказов будущего букероносца Снегирева. Гордиться бы  соседством с лавровенчанными. Да что-то не получается.