АУКЦИОН

Лотереи не люблю. Аукционы. Потому что азарт затмевает разум. Оглушительно воздействует на психику.

Люблю определенность. Капризная игра случая с резкими поворотами не для меня. Особенно, если впал в неизлечимую зависимость от игры. Значит, потерялся навсегда в лесу дремучем. Позабыл дорогу назад. Отношение у меня к таким людям насторожённое, даже немного брезгливое. Безвольные личности. Пластилин в чьих-то руках.

Впрочем, разве можно осуждать больных? Однако ничего не могу с собой поделать — не считаю их за людей.

Забрел случайно: суббота, народ толпится нарядный, громкие разговоры. Праздник! Билет недорогой, думаю, зайду, присмотрюсь вблизи к этим... зависимым.

Захотелось посмотреть фотографию Голой Правды. Присел на скамью. Огляделся. Вижу, многие тут не в первый раз. Переговариваются как давние знакомые, здороваются, но как-то машинально. Погрязли в мыслях об удачном приобретении — и совсем не здесь находятся.

Клуб зомби по интересам!

Выставили муляжи двух инопланетян. Их снимали в фильме-разоблачении про НЛО и «пришельцев». Примерно по метру в высоту — каждый. Восемьсот «зеленых» нагнали за двух кукол мерзковатого вида и цвета замшелого камня. Саламандры без хвоста, скукожились. Прикасаться противно.

Похоже, реальные пришельцы их купили, для смеха.

Палочки деревянные с автографом. Под стеклом, красиво выложены, коллекционные. Ринго Старр долбил барабаны. Так я и поверил! А, нет! Эксперт почерк сличил, подтверждает подлинность.

Надо же, есть и такие эксперты!

Два меломана сцепились! Тип из Германии, инкогнито, по телефону торгуется. Все палочки есть, а именно этих нет! Жизнь прожита зря!

Две тыщи плюс семьсот «зеленых»! Безумие! Все равно, что зубочисткой за штуку баксов в зубе ковырнуть и выкинуть. 

Потом вбросили прижизненное издание романа знаменитой писательницы, с автографом. Пять тыщ! Книженция потрепанная, не сильно толстая. Скорее повесть. Купоросного оттенка обложка не первой свежести. Покупательница плачет от счастья, в микрофон:

— Если я, хотя бы раз в месяц этот роман не прочитаю, больной себя чувствую.

— Разве она — нормальная?

Незаметно и я взвинтился в этом бедламе страстей и денежных несуразиц. Даже слегка в жар вогнало.

Пока размышлял над этой странностью, новый лот выставили.

Койка лакированная. Приземистая, ножки гнутые. Четыре колонны по углам: массивные, широкие, основательные. Дерево натуральное, красивой текстуры. По периметру нарисованы драконы витиеватые. По центру спинки, чуть выше изголовья и подушек, на темном фоне танцуют журавли.

На вид — плот с низкой посадкой!

— Кто придумал драконов с журавлями разместить рядом?

Оказалось, не так просто: с секретом коечка.

В двух столбиках в изголовье ящички. Выдвижные. Не сразу увидишь, если не знаешь. Искусно сработано.

Пальцем надо слегка нажать спереди, ящичек плавно выдвинется навстречу. Добрые восточные лица, улыбаются круглыми тарелками, глазки в прищуре. Прикоснись, слегка и вот уже плывут коробочки, раскрывают свои тайны.

— Только, что туда класть? Очки? Презервативы? Беруши на ночь? Глазные капли, перед сном закапать?

Какой-то чудак-мастер придумал.

Сразу предупредили публику — ценности мебель не представляет. Ни исторической, ни антикварной. Так, безделица. Хоть на дрова разбери, а расписные части на стенке развесь.

Засмотрелся, а торг в это время об койку «споткнулся», пошел вяло. Казалось даже, планку в сто баксов не преодолеют.

Устали, должно быть, искатели шального счастья. Ну, и деньги порастрясли со старта.

Тут аукционист рассказал, что койка еще с одним секретом. В правом ящичке живёт дух умершей подруги хозяйки.

Хозяйка так утверждает. И, как только дух является, тотчас кругом расплывается тонкий аромат сандалового дерева.

Понюхал аукционист ящичек, демонстративно носом поводил, словно на след напал. Сделал загадочное лицо. Глаза в потолок, головой неопределённо покачал.

Торжище оживилось.

Странные люди — зависимые собиратели всякой всячины. Другая шкала ценностей. Временами ведут себя как дети: какой нормальный человек поверит в эту ерунду?

Они верят! Радуются. Чему? Что рядом, на твоей заповедной территории, в спальне, поселится чужой дух. Невидимый, непредсказуемый. Будет бродить, смущать внезапным проявлением въяве без спроса.

Сплошное беспокойство!

Голову добровольно себе морочить. По ночам. Радость великая за свои деньги.

Пока я так размышлял, кто-то десять, а кто-то двадцать баксов к стартовой цене накуковал.

Я-то спокоен! Наблюдаю, не поддаюсь. Просто рассмеяться хочется им в лицо. Смотрю со стороны на этот разгул глупости. Словно подменили тех, кто в зал спокойно входил перед началом аукциона. Шутка ли, азарт, кураж!

Цена между тем, резво пошла вверх. Аукционист, видно, тёртый «дядя», так это ловко подбрасывает замечания, страсти-мордасти подогревает у толпы, знает, куда и как надавить.

Скороговоркой зачастил, запричитал. На высокой ноте цену озвучил и поёт, малиновкой на ветке заливается. Не сразу я и включился, сколько вещь стоит.

Рядом мужчина жмет, торгуется. Настойчивый. «Вцепился» в койку. Пот градом, морда свеклой вареной набрякла. Галстук-шнурок ослабил на шее. Картонкой с номером пассы делает, потом как веером ею обмахивается. Душно.

Может, у него дом большой, места много? Любит кондовое, добротное, чтобы на пять поколений вперёд пригодилось.

Триста долларов — взлетели торги, «мухой». И снова встали.

— Триста — раз... кто больше... триста двадцать? Триста двадцать — кто? Раз... Напоминаю — вырученные деньги пойдут на приют для бездомных собак.

Надавил на жалость жонглёр чужих страстей! Ловкач-манипулятор!

В бок меня чёрт толкнул. Даже привстал:

— Здесь! — отвечаю громко.

— Триста двадцать — раз... триста двадцать — два, триста двадцать — три-и-и-и-и!

Как закричит. И давай они безумствовать с новой силой! То ли рады за меня, то ли сожалеют, что сами не забрали койку?

Пойди их — пойми!

— Продано! Лот восемьсот шестнадцать! Поздравляю с покупкой!

Соседу дурно. Обмяк, съехал со стула. Суета началась. Каплями завоняло, на спирту.

А меня мутной волной накрыло коротко. Ниче в башку не лезет. Одеревенела. Гадко стало на душе. Как в курятнике наутро.

Хотя, вроде бы и в сознании?

Ненависть к себе затмила, до горизонта и дальше. Все стало серым, угрюмым.

Почему я в этом ревущем стаде оказался? Слаб человек и я не исключение!

Вокруг стулья двигают, впечатлениями делятся, на выход потянулись.

Крупным планом показывают бывшую хозяйку койки. Пожилая дама, высокая прическа, лицо круглое, глуповатое от безмерной радости. Улыбается во весь экран монитора, кастаньетами фарфоровых зубов прищелкивает:

— Я была бы рада и ста долларам. Просто счастлива, что так сложилось. Отдам деньги в приют для бездомных собак. Пусть дух моей ушедшей подруги успокоится, не мешает новым хозяевам ни во сне, ни наяву!

Поплелся, расплатился, а ни уму, ни сердцу от приобретения. Будто лопатой штыковой вместо весла, отгребаю на вертком бревне, чтобы не рухнуть в бурный водопад.

— Эх-х-х! Надо было лучше картину взять! Пейзаж с баранами! Чем мне мой диванчик был плох? — подумал. — А, может быть, в следующий раз больше повезёт?

Откуда такая чушь в голову вступила? Под воздействием массового психоза должно быть. Аукциона, будь он трижды неладен!

Затмение. У каждого можно в биографии такое отыскать. Хотя бы несколько минут за всю жизнь. Позорных, не смываемых.

Даже у такого твердого парня, как я.

Привезли койку. Места много заняла. Растопырилась во все стороны квадратных метров. Только тропинки по стенкам спальни остались.

Матрас заказал. Опять расходы не запланированные.

Застелил. Потоптался вокруг. Немного успокоился — все-таки солидная вещь. Примирилась койка с остальной обстановкой.

— Нормальный, — думаю, — двухполосный сексодром! Как без секса? Чему я своим появлением обязан? Жизнью своей? Сексу! Надо будет провести ходовые испытания, смело выйти, опробовать в штормовом море случайных связей.

А уж, когда лег, амнистию себе объявил! Вольготно. Хочешь — вдоль, можешь поперек — наслаждайся. Хозяин — барин.

Уснул, как в детстве на руках у мамы. Сразу, с удовольствием.

Ночью приснился сон.

Подползает ко мне женщина с другой стороны койки. Пластается, извивается анакондой ласковой. Коварно. Трется о кожу. Обольщает искусно, нежно. Электричество по всему телу растекается сполохами бутылочного цвета. Верх — вниз. И обратно. Вибрирует тело в последней стадии экстатического напряжения.

Застонал и проснулся. Утро.

Такое сильное возбуждение испытал! Кажется, волосы в разных местах дыбом.

Тяжесть коварно ударила в пах. Хожу с трудом, враскорячку. Так гирю неподъемную двумя руками от пола отрывают и перед собой носят. Мучатся, а опустить боятся. Что, делать?

Ну, не рукоблудить же, в самом деле, не в седьмом классе.

Отмучился денёк. Никуда не пошёл. Под душем постоял. Долго. Кипятком по горячему прошелся. Вроде отпустило.

Спать лег. Сразу в сон провалился, в яму кромешную. Опять эта женщина лезет с ласками, поцелуями. Кальян красиво раскуриваем, мундштук облизываем по очереди, эротично, смеемся до одури. Булькает вода, бурлит. Душно. Страстное предощущение захлестнуло. Пахнет тонко сандаловым деревом.

Разомлел я окончательно. Вклеился в липкое.

Просыпаюсь в холодном поту и горячей субстанции.

Вот это фокус! И не вспомню сразу, когда это со мной последний раз было, в каком году?

Пятно на матрасе новом! Неопрятное, мутное, расплылось, немым укором лезет в глаза.

— Взрослый же давно. Стыдоба!

Тут до меня дошло, что, видно, бывшая хозяйка койки деньги, вырученные от аукциона, не отдала в приют для бездомных собак! Слукавила тетка. Обманула. На жалость надавила, да деньги зажала. А с виду очаровашка!

— Ах ты, баба-яга! — говорю вслух. — Наобещала, а не сделала, обманщица.

Где ее теперь искать? Чтобы перекос этот исправить! Может, она на вырученные деньги отдыхать улетела? На Багамы! Верхом на метле.

Предположим, схожу в аукционный дом, но кто мне ее фамилию раскроет? Найду я этот приют, и, что спрошу? Как дела, бедные собачки? Жизнь ваша улучшилась, друзья четырёхлапые? А они мне в ответ — гав-гав!

Лег спать с другой стороны койки. Опять сон наехал катком асфальтовым. Суровое, жесткое кино, в деталях...

Ночь. Лето. Двери ресторана с шумом распахиваются. Звук убегает в пустоту улиц.

Официанты. Молодой, суетливый и потный. Второй старый, голова-кегля, сухой и злобный:

— Где эта сволота? Поэт сраный!

Оглядываются, всматриваются пристально в темноту.

С дерева на них валится мужчина. Худощавый, гибкий, с бородкой. Волосы длинные, темно-русые, прямые.

Старый взвыл, схватился за голову:

— Ах ты, падаль, залётная!

Пинает лежачего ногами, что есть сил. Второй радостно присоединяется, дубасит, скалится, постанывает от удовольствия. Хочет угодить старому.

Старикан шарит в карманах лежащего. Ничего не находит. С остервенением бьет. Старается побольней, посильнее.

— Сволочи, — бормочет лежащий. — Хамы. Плебеи!

Закрывает голову руками. Руки длинные, тонкие в запястьях. Пальцы белые, нервные.

В доме, напротив, у окна на втором этаже, стоит мужчина. Окно раскрыто. Свет не включен. Наблюдает за происходящим. Стоп! Да это же я! 

— Город негодяев! — хмыкает презрительно.

Вдруг понимаю, что забыл название города, хотя родился и всю жизнь прожил здесь.

Человек на тротуаре кажется знакомым. Наклоняюсь. Вываливаюсь из окна с глухим стуком тяжелого манекена.

Официанты на секунду замирают, смотрят в мою сторону, дышат учащенно.

— Ах, ты гнида горбатая! — кричит старый. — А вот и второй, прилетел! Их же двое было! Врешь, не уйдешь!

Перебегают на другую сторону. Бьют меня ногами.

Я не сопротивляюсь. Не подаю признаков жизни, только вздрагиваю от каждого удара.

Вдруг сирена. Звук нарастает. Фиолетовые сполохи. «Скорая» останавливается.

Официанты убегают. Дверь в ресторан захлопывается. Свет гаснет.

Меня кладут на носилки, загружают в машину.

Взвыла сирена, «Скорая» сорвалась с места.

— Апоплексический удар, — бормочет поэт разбитыми губами.

Ползет к двери ресторана. След за ним кровавым пунктиром. Присматриваюсь. Да, точно! Это — я!

Оказывается, увезли — поэта!

Пытаюсь приподняться, с силой царапаю дубовую дверь. Запах сандалового дерева плывет, возбуждает. В горле пересохло.

Женский голос зовет тихо, вкрадчивой, зыбкой мелодией. Завораживает.

Просыпаюсь в ужасе. Из-под ногтей, брусничкой-ягодкой, алые капельки крови. Спинку кровати исцарапал в экстазе. Больно, невыносимо.

Журавля танцующего исковеркал сильно, хвост подпортил.

Ясно! Войну мне объявил невидимый дух подруги...

Ящички сложил в пакет, замотал скотчем. Остались два зияющих квадратика в столбиках. Попрыскал внутрь мужским дезодорантом, дух отбить. Потом что-нибудь придумаю с ними.

С трассы свернул в молодой ельник. Ямку вырубил топориком для мяса. Прикопал. Замаскировал. Избавился от беспокойства. Стою, курю.

Легкий ветерок оглаживает возбужденный организм. Отпускает медленно. Дышится глубоко. Хорошо!

Впервые за несколько дней улыбаюсь.

Выезжаю на шоссе. Женщина голосует. Краси-и-и-вая! Волосы до плеч чёрной лавиной. Лицо слегка удлиненное. Глаза крупные, тёмные. Ресницами-опахалами, взмахнула пару раз. Талия — двумя ладонями обхватить, без напряга, свободно. Бедра крутые. Восточная нега в ней просматривается.

Мне такие нравятся.

Едем, разговорились. Смеёмся. Показалось — или где-то видел?

Дома. Обстановка привычная. Закрутил нас танец твист, журавлиным прискоком, приметой неожиданного поворота судьбы.

Извивается незнакомка, обволакивает гибкой лианой без устали, рук поболее, чем у Шивы.

Испытали койку на прочность, устойчивость, прогиб. Не шелохнулся, не скрипнул, не вскрикнул плот нашей страсти. Не подвел в ответственный момент. Скала!

Стих ураган с неназванным женским именем. Повернулась ко мне спиной «царица шемахинская».

А я лёг на спину в последней стадии опустошённости. И сразу начался аукцион. Мгновенно забыл о ней. Торгуюсь яростно, машу руками!

Вскочил.

Ночь и... ни-ко-го!