это происходит

Детство раскадровки не знает. Там все происходит быстро и сразу, по алгоритму "хлюзда и правда". С возрастом эффект замедленной съёмки делает время света несговорчивым.

Это происходит медленно тихо незримо. У порога закрытой двери хочется задержаться, в открытую - войти. Там всё наоборот. Мальки слов пугливо жмутся в молчаливые стайки, с опаской поглядывая на берег. Страх оказаться на россыпи песка гонит дальше в глубину, а там холоднее. Они ещё живые, но уже на другом уровне тепла. Их легко спугнуть и почти невозможно вернуть. Тишина обволакивает, иногда цепляя слух ветром новых неожиданных интонаций. 

Потом отстраняются вещи. И чем сильнее они связывали раньше, тем реже хочется об этом вспоминать. Память, надев нарукавники бухгалтера, по-новому расставляет акценты. Старые поступки расцвечиваются другими красками и впечатлениями. И то первое сильное, сжимается, как ладошка осеннего листа, случайно залетевшая в дымящий осенний костёр. Ещё есть фокус обратимости, но нет выдержки и желания возращать цветок диафрагмы в поле доступного созерцания. Пятна облупившейся краски рисуют свои картинки, и как на кофейной гуще, на них фиксируешь взгляд. А раньше их не замечал. 

Сначала тишина першит, как будто гонит потоки фраз, лишившиеся старых интонаций. Их место занимает металл, барабанная дробь по разделочной доске сильнее приговора. Вкус чая меняется и переходишь на мате. Линия разграничения во вкусах расплывается, как чернила на промокашке, оставляя небольшие островки нетронутых взглядом мелочей. Ветер раздражает, но не из-за холода, завидуешь его свободе. Свет падет только туда, где нет этой свободы, напоминающей, как ты увяз. 

Смена картинки помогает подняться по новой лестнице, но эти шаги тянут назад. И ты соглашаешься со своей слабостью, пытаясь найти источник холода сначала в себе, потом вокруг. Соединяя их, теряешь островки. Мальки растут и превращаются в зеркальных рыб дежурных фраз про доброе утро, плывущих по воздуху под искры звука раскалённого масла, в которую капнули молока. 

Реаниматор экрана равнодушно льёт потоки чужого счастья тебе под ноги. Там оно ловит водоросли ковра и оседает холодной пылью. Стол покрывается слоем серого пепла, намекая, что здесь уже никто не живёт. Протирать его бесполезно, через полчаса слой оседает правом сильного, поймавшего слабую ноту тишины. Вспоминая щелчок щеколды, понимаешь, что люди расстаются раньше, чем хлопнет дверь...

Пока писал, лава дрожжевого теста выползла на кухонный стол. Тоже пыль, только белая, для внутренних пользователей. Запах оладушек детство не вернёт, но хотя бы напомнит, что оно всё-таки было. На последние покупаешь красную икру, а не книгу, и садишься у берега. Ждать новых мальков...