Невыносимое голубое сияние

На кубиках выпало шесть-шесть. Ленин со злостью захлопнул нарды.

Фани Каплан заправила выбившийся вихор обратно под берет и смачно сплюнула на брусчатку переспелой хурмой.

— Ильич, иди, встань возле урны и к столбу прижмись. Мне пристреляться надо.

Ленин отложил в сторону ржаную галету с чёрной икрой, быстро выпил и выругался.

— Жёваный крот! Стреляй, курва слепошарая.

Фани медленно подняла парабеллум и широко расставила ноги.

— Не дёргайся, мозги вышибу. Сдохнешь раньше времени, кто державу раком поставит?

Владимир Ильич хмыкнул:

— Руки у тебя не из того места, матушка. В стрельбе по вождям важны сноровка и практический опыт. Это тебе не флейта.

Раздался выстрел. Пуля прошла в миллиметре от виска революционера и, с визгом чиркнув о столб, срикошетила в сгнивший пень.

Ленин был равнодушен и задумчив.

— Я вот знаешь, что заметил, Фани? Строй матросов похож на шпроты. Стоят ровно, каким-то маслом перепачканы и также обречённо безмолвны.

Фани заинтересовалась:

— Шпроты литовские?

— Наши. Родные. Братские шпроты. Из окуня. Литва буржуйская, милочка, не кошерно.

Каплан усмехнулась:

— А икорка что, пролетарская?

Ильич кивнул:

— Самая что ни на есть! Категорически народная, полезная рабоче-крестьянская икра. В ней революционный дух сконцентрирован, бунт, общественный вызов и потрясающий вкус. Поэтому кормить ею рабочих и крестьян сугубо запрещается. Ибо возможен передоз и нервные издержки. Самообман и мысли дерзкие. Культура потребления такого деликатного продукта суть не подвластна рабочему интеллекту. Поэтому деликатес должен поступать непосредственно в ставку, где будет поедаем со смыслом и подконтрольно.

Женщина сняла пропахший потом бушлат и набросила на спинку стула:

— А что же народу?

— Народу? — не понял Ленин.

— Ну да. Народ, толпа, челядь...

Ильич засмеялся:

— Ах, эти... Этим просо.

— Просо?

— Именно! И картошку чаще. Брюква, репа, морковь. Куры иногда.

Каплан потянулась к пистолету.

— А как же равенство?

Владимир Ильич перехватил парабеллум.

— Так мы с народом на равных. Просто кто-то ростом выше. Да и не осетровые на равноправие влияют. Тут нужно мыслить шире. Революция ведь...

Фани раздраженно перебила:

— Революция? Ну, такое... Лучше по телеку смотреть, чем непосредственно.

Ленин неумело повертел в руках вороненый ствол.

— Дура ты, Фейга Хаимовна. Как есть.

Женщина вздрогнула:

— Никогда не называй меня этим жидовским именем!

Владимир Ильич засмеялся:

— Фани Ефимовна, лучше, что ли? И по поводу жидов... Зря ты так. Ой вэй. Ну-с, теперь моя очередь. Иди, встань к забору, а на голову поставь банку от икры на манер мишени.

— Ты что, гад плешивый, всю банку стрескал?

— Положим, что так и есть. С финскими галетами, скажу я тебе, под водочку. Заходит, как пьяный солдат в царскую спальню. Замри.

Раздался щелчок, выстрела не последовало. Ленин разозлился:

— Херня какая-то.

Каплан фыркнула:

— Не херня, а осечка, болван. Патрон перекосило. Да не так, сильнее! Вот сюда. Ну ты рукажоп, Ильич!

Ленин немного смутился:

— У меня просто руки в масле. Скользят.

— В каком ещё масле?

— В оливковом, разумеется. Первый отжим, слабая фильтрация. Аромат сногсшибательный.

Женщина снисходительно отмахнулась и поставила банку от икры снова на голову.

— Ладно, стреляй, изверг.

Раздался выстрел. Пуля попала женщине в левое предплечье. Каплан чертыхнулась:

— Твою мать! Дыши ровнее и нажимай на курок плавно. Это не член, не дёргай.

Фани поднесла раненую руку к глазам.

— На вылет прошла. Теперь через дырку звёзды видно. Иди, глянь.

Владимир Ильич подошёл и с интересом посмотрел через прострел в руке.

— Красота какая! Как в телескоп смотришь. А что вот это? Немного левее Большой Медведицы.

Женщина задумалась на мгновение:

— Это Земля, Володенька. Голубая планета.

Ленин задумчиво повторил:

— Голубая планета. Земля.

Потом снова посмотрел на рану:

— Так ходить нельзя, сквозняк возможен, душенька.

Каплан согласно кивнула.

— Точняк. Надо чопик вставить деревянный.

— Чего?

— Чопик, пыж, затычка, пробка, тампон, кляп, врезга.

Ленин равнодушно пожал плечами.

— Можно жидким силиконом замазать. Хотя идея с затычкой мне очень нравится. Быстро, практично. И слово очень ёмкое. Смысловое, останавливающее. Чем забьём?

Фани вставила в рану палец.

— Войлоком можно. Или опилками.

Ильич огляделся:

— Есть гудок.

— Гуди.

— Не могу.

— Почему?

— Это газета.

— И чё?

— Действительно.

Сказал Ленин. И, сложив бумагу на манер горна, вдруг проникновенно заиграл «Серенаду Солнечной долины».

Каплан улыбнувшись, заслушалась.

— Что это на тебя нашло, Володенька? Я ждала марш или Марсельезу, наконец.

Выдув из газеты последнюю высокую ноту, вождь смахнул со щеки слезинку.

— Ты только посмотри, Фани. Посмотри, как она сияет!

— Кто?

Не сразу поняла женщина.

— Да, планета эта, что левее Медведицы. Как ты говорила, она называется...

— Земля.

— Вот-вот, Земля. Просто необыкновенно сияет. И как я раньше не замечал.

Фани устало усмехнулась:

— Так ты вообще мимо прекрасного, Вов. Ты свои сочинения читал?

— Нет, конечно. Зачем? Я же их писал. Тут правило такое: один пишет, другие читают. Иначе абсурд и контрреволюция. А мы должны сверкающим штыком... Единым строем... Аврора...

— Аврора, Володя, богиня утреней зари. А ты к ней со штыками. Ты только послушай себя.

Каплан взяла со стола томик с пожелтевшими страницами:

— Буржуазия одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведёт войну ради защиты Родины, свободы и культуры, ради освобождения угнетённых царизмом народов, ради разрушения реакционного царизма. А на деле именно эта буржуазия, лакействуя перед прусскими юнкерами...

— А что не так?

— Буржуазия, рабочий класс, трудящиеся массы, лакейство, юнкера. Всё это не сочетается с голубым сиянием Земли.

— Думаешь? А реввоенсовет?

— Тем более. А ты заметил, что как только ты произносишь такие слова, как штыки, революция, восстание, пролетариат, сияние становится сильнее?

Ленин снова посмотрел на Землю и хитро прищурился:

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Планета словно качнулась и вдруг очень ярко полыхнула голубым небесным светом.

Вождь прикрыл глаза рукой, а затем отвернулся.

— Нет, не могу. Слишком ярко.

— Ярко?

Почему-то зло усмехнулась Каплан и подняла парабеллум.

— Ага, просто невыносимо сияет, зараза.

— Действительно, всё это уже просто невыносимо.

Калан направила пистолет в затылок вождя и плавно нажала на курок.

Земля благодарно и коротко сверкнула новым потрясающе-изумрудным светом. А затем четвёртая Луна надолго скрыла голубую планету от небольшого астероида, на котором осталась парочка.

Каплан раскрыла деревянные резные нарды с серпом и молотом на крышке и жестом указала Ленину на стул.

— Теперь мы её только через тысячу лет увидим.

Ильич встал, забил дыру в голове газетой, взял кубики и ловко бросил:

— Однако шесть-шесть, голубушка, начало обнадёживает. А планета эта...

Ленин, всё ещё щурясь, посмотрел туда, где раньше была Земля:

— Пусть будет от меня подальше. Уж больно свет её для моих очей ярок.

Фани засмеялась:

— Кажется, она действует на тебя благотворно. Ты уже пару минут не борешься с самодержавием и не лезешь на броневик.

Женщина достала из-под стола новую банку чёрной икры и галеты. Икру Ильич принял охотно, а на галеты посмотрел вдруг критически:

— Финские?

— Ага?

— А финские — это как? Кто вообще такие фины? Что за народ такой? Откуда я вообще это слово взял? Ты мне, матушка, лучше хлебца ржаного корочку передай.

— Против водочки возражений нет?

Ленин вздрогнул:

— Никогда! А как, говоришь, планета эта голубая называлась?

— Да забудь ты уже про неё, Вов!

— Про кого, душенька?

— Марс, однако.

— Что марс? — не понял Ленин.

— Марс тебе в нарды. Иди, встань у столба, мне пристреляться надо, а то вышибу тебе мозги, кто державу раком поставит?

— Какую державу, милочка?