ТРАССА

Белым на синем — Волчки 101 км.

Он угрюмо взглянул на указатель. Низкое серое небо, готовое в любой момент вывернуть мешок с мокрым снегом, давило прямо в макушку. Мужчина рванул с шеи шарф, пошарил рукой по пустому сиденью рядом: где-то там был термос с кофе. Термос закатился к дальнему краю, пальцы царапнули кожу кресла.

— Да бл... — зло произнес мужчина и устало прикрыл набрякшие от недосыпа глаза.

Машину качнуло влево. Мужчина тряхнул головой и вцепился двумя руками в руль.

 

Волчки 101 км.

— Что за... — тихо произнес он.

Кофе надо достать.

Какого хрена он только согласился на эту встречу. Можно подумать, кто-то действительно так уж по нему скучал. Или он по ним.

 

Волчки 102 км.

— Да долбанный...

Не надо было столько пить вчера. Да и позавчера тоже. Не стоит она того. Ну, и что, что двадцать лет прожили. Ну, прожили, вот и хватит.

Ему вспомнилась Римма на том вечере дома у Сереги. Невысокая, тоненькая, кажется, возьми двумя пальцами, — переломится. Глаза... Сразу ее глаза увидел. Взгляд открытый, но не наивный совсем, не коровий, — он этого терпеть не мог. Чуть насмешливый даже. И в свое «привет» ответное насмешку эту подпустила.

— Смотрю, вы тут всех знаете. Близкие друзья?

А вокруг эти все уже на ногах не стояли от какой-то дешевой дряни, на которую хватало денег у студентов, какая-то девица на коленях Сереги визжит от смеха, кто-то кандибоберы под музыку посреди комнаты выкидывает. А она стоит посреди этого, но вообще как на острове, будто до нее это даже брызгами не долетает...

 

Волчки 103 км. Волчки 104 км.

Стоп!

Он резко крутнул руль, затормозил прямо под знаком. Вышел из машины, тут же пожалел о снятом шарфе. Мороз был несильный, но промозглый, противный, сразу лизнувший голую шею, побежавший под свитером по спине. Несмотря на пробравшую его дрожь, мужчина не почувствовал себя бодрее, напротив, будто еще больше осоловел. Тяжело подошел к обочине, попытался найти чистый снег, — хоть лицо умыть. Но снег был под стать дню, — такой же свалявшийся, липко-несвежий, мутный.

Мужчина вернулся к машине, взял с сиденья термос. Вернулся к ограждению, прислонился к нему спиной, открутил крышку. Запах внезапно заполнил пространство вокруг него, будто мир был не раскинувшимся во все стороны голым до бесстыдства коричнево-белым полем с серой прямой полосой трассы посреди, а уютным маленьким кафе, где ароматы кофе и выпечки не могли покинуть стены. Он сделал глоток. То, что надо. Еще один. Опустил термос и прислушался, как в тело возвращается жизнь, а морозная дрожь стихает. Ветер метнул снежинки в его незащищенное горло, но на этот раз мужчина не поежился: это было даже приятно, освежающе.

 

Волчки 104 км.

Вспомнил, подошел к указателю, внимательно всмотрелся в него. Может, не было никакого 101 до этого? С похмелья показалось? И не может же быть, что он едет не в ту сторону, тогда и Волчков бы этих не было на указателе, верно же? Верно! Он даже поднял палец вверх, чтобы зафиксировать эту здравую мысль.

Еще немного кофе, и он будет вполне готов ехать дальше. Просто дорога укачала.

Он вернулся за руль другим человеком. Так он себе и сказал:

— Ну, вот, другой человек! Поехали!

Он по привычке проверил дорогу в зеркало заднего вида, хотя машин все это время не наблюдалось. Выехал на трассу и открутил ручку звука: пусть музыка какая поиграет, что ли. Радио молчало. Да и пофиг.

Не хотелось ему ехать на эту семейную встречу. Как уехал из Волчков, так и не скучал по ним ни минуты.

А в тот день Риммка вдруг посмотрела на него своими открытыми глазами и сказала:

— Знаешь что, Миша? Душно мне с тобой стало.

И ушла.

А что ей душно-то? Он ей в чем отказывал? Зарплату пропивал? Обижал? Хоть бы объяснила, что имела в виду.

— Да и хрен с тобой, — произнес он.

Не очень уверенно.

В тот же день позвонил дядька. Дядя Ваня. Приезжай, говорит, в Волчки. Мы на Рождество собираемся все вместе. И я с Палной своей. И дед с бабкой. Кого-то там еще перечислял, родных-близких, двоюродных- троюродных, он уже не вслушивался.

— Мишка, приезжай! — сипел дядя Ваня в трубку. — Сколько уж не был в родной деревне. Давай, и Риммку свою бери. Посидим все, родные же, в баньку сходим.

И Мишка, много лет до этого отнекивавшийся от возвращения в деревню, которую родной давно уже и не чувствовал, внезапно ответил:

— А и приеду! Что привезти?

Про Римму не стал пока ничего говорить... Потом.

 

Волчки 105 км.

Он сипло взревел, слов не разобрать. Да как такая хрень вообще возможна? Он что, бл... не проснулся еще.

У него бывали такие сны. Вязкие, страшные, из которых не выбраться, только все больше и больше в трясину уходишь. Бабка умела его из них вытаскивать. Бабулечка... Руками мягкими по волосам. Шепотом бессловесным в ухо. И все уходило, и утро было яркое. Дед заходил, весь окутанный табачным духом, с порога кричал:

— Мишка, Мишаня! Где мой внук самый замечательный? Вставай, вставай, сегодня за ягодами пойдем, бабка вон уже блинов напекла!

И было утро, и губы все в сметане и масле от блинов, и чай душистый, с чабрецом, и лес, и ягоды...

Сколько он их не видел. Говорить-то ведь не о чем с ними, старые уже. И сердце сжалось так, что не вздохнуть стало. Старые уже... Сколько не видел...

 

Волчки 106 км.

Он выпучил глаза, вжал педаль газа, машина юркнула зигзагом на выбоине и понеслась.

 

Волчки 107.

Волчки 108.

Волчки 109-110- вжжжжжжжиииииих — Волчки 120.

Он плавно сбросил скорость, остановился прямо на трассе. Медленно протянул руку, нажал аварийную кнопку, открыл дверь, вывалился из машины. Встал рядом, положил руку на дверцу, — она мелко тряслась. Выпучился на указатель. Волчки 120. Такого просто не может быть.

Спросить надо кого-нибудь! Осененный этой простой мыслью, он огляделся. Кого, бл... То же пустое поле на километры. И — только теперь до него дошло — он ни одной машины не видел, как только свернул на Волчки.

Ужас продрал таким холодом, что куда там морозу. Леший водит, — ни к селу ни к городу вспомнилась фраза. Обычно ее с круглыми глазами повторяла бабка Настя, — местная волчковская сумасшедшая. Ее никто не слушал, а теперь вот — смотри — и вправду, есть, наверное, леший. Мелькнула мысль: хорошо, хоть Риммки нет рядом. Если уж пропадать, так пусть она останется...

Хрену пропадать! Надо ехать обратно, вот что. Позвонит потом в Волчки эти проклятые, скажет... Ну, скажет, машина сломалась. Пустая, без Риммки, квартира теперь показалась ему такой теплой и желанной.

Он торопливо сел в машину, развернулся прямо через полосу: кому какое дело, пустая трасса же! Стало спокойно. Но ненадолго.

Прямо на трассе, в спускающихся сумерках, перед ним проносилось его детство. Бабуля и дед. Дядя Ваня, который учил его кататься на велосипеде. Почему-то маме и отцу все время было не до того. Его жена, которую дядя звал Палной, — прямая, строгая учительница географии. Строгая со всеми, кроме него. Это была их маленькая тайна. Евгения Павловна приносила ему конфеты, дарила книги, рассказывала про разные страны, гладила по голове и говорила непонятную для маленького Миши фразу: «Сирота при живых-то родителях». И вздыхала точь-в-точь как простые деревенские бабы. 

И другие родные-близкие. Двоюродные-троюродные.

Он почувствовал, что глаза защипало. Точно от недосыпа.

 

Волчки 101 км.

Этого. Мать. Твою. Не. Может. Быть.

Что. Это. За...

Он сидел за рулем и рыдал, некрасиво дергая нижней челюстью открытого рта. Орал. Тряс руль, будто хотел вырвать его из гнезда. Потом, когда от голоса уже остался только низкий хрип, долго молча сидел, не снимая рук с руля и смотрел в сгущающуюся серую хмарь. Нашарил термос, открутил крышку, вытряс последние капли кофе.

И второй раз за день допустил грубое нарушение правил дорожного движения: развернулся через сплошную.

Как бы ни было. Сколько бы времени ни заняло. Ему нужно в Волчки. Очень нужно.

 

Волчки 101.

Обнять бабку и деда.

 

Волчки 100.

Дядю Ваню и Палну.

 

Волчки 99.

Всех родных-близких. Двоюродных и троюродных.

 

Волчки 98.

Внутри разливалось тихое тепло.

 

Волчки 97.

Радио щелкнуло и проснулось. Над трассой полились звуки какой-то прекрасной мелодии. Он не узнавал и узнавал ее одновременно.

 

Волчки 96.