Рак. Часть 1

Мои проблемы со здоровьем начались как-то вяло и неохотно. Снизился аппетит. Я совершенно не мог есть жирную пищу. Эмоциональный фон, постепенно снижаясь, пробил дно сознания, подсознания и даже, видимо, того, что располагалось под ним. То дно, которого достиг я, оказалось тинистым, илистым, склизким и противным. Диагноз «рак поджелудочной железы» звизданул меня наотмашь, будто плашмя лопатой по лицу. Я погоревал денёк-другой, а затем, встрепенувшись, пустился в сеть искать и собирать всю информацию об этом заболевании. Триада TNM перестала зиять для меня абракадаброй. Все эти онкомаркеры, печеночные ферменты, протеазы и подобные им штуки приходили в мои сны и «веселили» по ночам. Я существенно потерял в весе. Пятьдесят пять килограммов против восьмидесяти шести до болезни. Внешний вид мой был таков, что я походил на одинокого старого бомжа в длительном запое.

В онкологическом диспансере милые медсестры в идеально отглаженных костюмчиках искололи мои руки везде: в локтевых ямках, на предплечьях, на тыле кистей. Закончились руки, неуемные медички перешли на другие участки тела. Кололи в пах и подмышечную впадину, в бедра и плечи, ставили подключичный катетер, пристально искали на тыле стоп и хищно заглядывали в подколенные ямки. Всё делали для того, чтоб, с одной стороны, забрать кровь для всяческих анализов, с другой — наполнить меня препаратами по брови. Про себя, тихо бурча, прозвал их «всадницами». Лечащий врач похмыкал над результатами последних анализов и сказал, что шансы приблизительно пятьдесят на пятьдесят. Независимо от него подошел к заведующему отделением. Тот озвучил другую пропорцию. Шестьдесят на сорок.

Химиотерапия давалась крайне непросто. После двух капельниц я стремглав мчался домой, пока не началось. Начиналось, обычно, сразу, как ваш покорный слуга оказывался дома в теплой постельке. Ощущения таковы, будто бросало из жара доменной печи во льды Арктики, позвоночный столб вынули, а вместо него вставили раскаленный докрасна лом, голову разрывало на части шипастыми клещами мигрени. Не хватало воздуха. Противная потливость. Укрывался одеялом — жарко. С глухим рычанием отбрасывал его от себя — холодно. Липкие пальцы тошноты хватали желудок скользким спазмом, волна которого, поднималась вверх, часами раздирала глотку мучительной икотой. Жена, заранее зная весь расклад, готовила мне куриный бульончик. Ароматный, не жирный и очень вкусный. Мощная химия настолько извратила мой вкус, что уже не мог вкушать ничего более без того, чтоб съеденное не лезло обратно с настойчивостью и упорством барана. Лишь волшебный Иркин супчик неведомым удивительным образом держался внутри и остужал, смягчал ядовитую желчь.

Я стал нервным, обидчивым и злым. Любая мелочь раздражала. А в особенности та, что касалась поступков самых близких людей — жены и дочек. Не так поданный суп. Недосоленный бульон. Чай, приготовленный для меня и оказавшийся немного остывшим. Разбросанные вещи. Забитый доверху холодильник, в котором ничего не отыскать. Мне казалось опостылевшим всё! Я же стал таковым для своих близких.

Дети резвились и шумели, значит бездельничали и не делали уроки. Если в их комнате тихо — подозрительно, что-то злоумышляли. Превозмогая боль и дикую слабость, брёл в их комнату, чтоб вылить весь свой яд! Какую черту чернейшей злобы я пересек! Ведал ли кто-нибудь из живущих что-то подобное!? Не знаю. Уверенности не было.

Я находился на больничном и каждый день оставался один. Когда не было никаких процедур, и я не испытывал отвратительнейшего тошнотворного болезненного тремора после капельниц, то размышлял обо всем этом более-менее объективно. И тихо ненавидел себя. Я страдал. Это понятно. Хотя б потому, что рак обнаружили у меня. Почему именно я оказался его жертвой? И об этом думал тоже, но ответа не находил. А вот по какой причине вынуждена терпеть и мучиться моя семья, съедаемая яростью, злобой, раздражительностью, мелкими придирками и другими моими выкрутасами? Вот вопрос вопросов! Из-за любви?

Естественным исходом такого образа мыслей, паршивого состояния души и постоянного упорного самоедства стала дичайшая депрессия. Жена, не предупредив меня, пригласила домой психолога. Женщину. Молодую, милую, обаятельную, очень вежливую. В ярости я покрыл ее многоэтажными ненормативными словесными конструкциями и послал туда, где всегда темно, тепло и влажно! Необходимо отметить здесь то обстоятельство, что посылать я умел блестяще! Уверен, существовало крайне мало людей на планете, которые могли сделать это лучше меня. Вы бы видели лицо милой дамочки, мастерицы мозговыжимных дел! Оно вытянулось, посерело и обладательница его молча выбежала из комнаты, роняя слезинки. Мой внутренний монстр ликовал!

Жена устала. Все чаще стал замечать, как потух взгляд прелестных карих глаз. Как опустились тонкие плечи. Голос утратил звонкость и упругость. На лбу, у внутреннего угла глаза, явно проступила новая косая морщина. Она постарела лет на десять. Я ненавидел себя. И ничего не мог сделать! Ничего!

Когда позволяло самочувствие, и слабость не валила с ног, выползал на улицу и выгуливал свои мощи. Это случалось все реже. Обычно так получалось, что специально не выбирал ни маршрута, ни цели. Просто выходил в город, спускался в метро и катался. Погруженный в свои мрачные мысли я ничего не видел, не слышал, ни с кем не говорил. Иногда выходил на поверхность, чтоб немного пройтись.

Как-то раз, очнувшись на станции «Площадь Александра Невского», решил выйти. Давно не бывал здесь. Знакомая кольчуга стены тоннеля. Искуственный свет. Восковые лица людей, разверзающиеся оскалами улыбок. Эскалатор показался вечностью. Наверху ноги сами понесли меня. Вполне не отдавая отчета, я прошел под аркой Александро-Невской лавры, приобрел входной билет и очутился в старом некрополе. Бродя среди могил, я машинально прочитывал имена ушедших людей прошлой эпохи. Федор Михайлович Достоевский. Михаил Васильевич Ломоносов. Иван Андреевич Крылов. Остановился у одного памятника со статуэткой милого пухлого ангелочка: «Княжна Елисавета Александровна Глинская, родилась 25 числа, іюля мѣсяца 1811 года, умерла 2 числа, августа мѣсяца 1830 года, проживя отъ роду 19 летъ 1 мѣсяцъ и 8 дней». Подумать только! 19 лет! Девчонка! Невольно вспомнились дочки. Внутри похолодело. Обошел стелу. Эпитафия гласила:

прохожiй, ты идешь, но

ляжешь такъ, какъ я!

присять и отдохни —

на камнѣ у меня,

сорви былиночку и

вспомни о судьбѣ —

я дома!.. ты в гостях —

подумай о себѣ ...

Я стоял, потрясенный, размышляя о жизни и смерти этой девушки, лежащей под камнем сим. Чем она жила? Кем она жила? Любила ли? Была любимой? Почему ушла так рано? Я устало опустился на плиту, сорвал тоненькую травинку и попытался подумать о вечном. Что же там, за пеленою? Ни разглядеть, ни представить, ни домыслить не получалось. Будто упирался лбом в железобетонный столб. Вернулись жалость к себе и осознание безнадежности. Размышляя о своем нынешнем положении, совершенно отрешился от окружающей действительности. Мрак. Темнота. Погружение. Спасения нет. Нырнул глубже, скользнул ногами по очередному дну, выпрямился, пригнувшись, и прилип. С великим трудом преодолевая бесформенные нагромождения серых масс печали, прилагал титанические усилия, чтоб вытащить ногу из чавкающего ила тоски и сделать очередной шажок. Стоп! Что-то есть! Осторожно с трудом прокрался далее, раздвигая плотные осклизлые клубы тумана уныния. Что это? Ага! Медленно всплывая откуда-то снизу, из самых плотных недр поддонного озера отчаяния, замаячила петля...

***

Сколько так просидел — не знаю. Очнулся. Мимо прошел какой-то человек. Краешком сознания осязалось нечто, зажатое в кулаке. Раскрыл. Измятая травинка окрасила кожу зеленью. Стряхнул брезгливо, будто опасаясь подхватить опасную инфекцию. Остатки зеленых комочков растер между ладонями.

— Кхе-кхе, — раздалось неожиданно пушечным выстрелом. Сгусток из спутанных чувств и нервов стрельнул от сердца в пятку, затем оттуда в левый висок, взорвавшись в черепушке наступательной гранатой боли. В глазах помутилось. Тошнотворная пелена покусилась, было, ринуться на рассудок, но затем нехотя попустила. Сознание плавно прояснилось, рябь в глазах сместилась с центра поля зрения на периферию, напоминая «снегопад» на экране старого расстроенного советского телевизора.

— Что, простите? — я оглядел прохожего. Ростом ниже среднего, седоватые волосы клочками выбивались из-под бесформенного берета, серый потрепанный плащ, но чистый, почти до земли, старомодные очки в роговой оправе с толстыми стеклами, отчего глазки казались малюсенькими, подслеповатыми.

— Прошу покорнейше меня простить, — незнакомец коснулся ладонью груди, — я, собственно, подслушал, о чем вы здесь размышляете, и считаю это весьма занимательным, — незнакомец снял берет и неуклюже поклонился, — Женя.

Если честно, немного ошалел, поэтому молчал, переваривая. Наконец, целую минуту спустя, почему-то решил (подумать только!) сразу не рубить сгоряча и не хамить:

— Вы утверждаете фантастические вещи, — чувствуя нелепость ситуации, я прохрипел то, что первым пришло в голову. Джентльмен очевидность, да и только!

— Извините, — мягко, но настойчиво возразил мой собеседник, — что же показалось вам фантастическим? — Незнакомец смотрел на меня в упор, щурясь, и нещадно теребил свой многострадальный берет.

— Вы подслушали мои мысли? — Я разразился гомерическим хохотом, — вы что же, телепат? — Мое терпение заканчивалось, руки предательски затрястись, лицо горело. Гнев постепенно поднимал голову.