Когда-то мы были счастливы.
У нас многого не было. Вернее, у нас было очень мало всего: мало денег, мало товаров, мало развлечений (в том смысле, как их понимают сейчас), мало свободы. Нет, свободы, говорят, не было вообще. Как и секса.
Была пропаганда, был "священный долг", были обязанности, ограничения и запреты.
А ещё было счастье.
Мы были счастливы в своих "прокуренных кухнях", в бараках и коммуналках, в микроскопических хрущёвках, в пионерских лагерях и стройотрядах. Мы были счастливы на демонстрациях и субботниках "по принуждению", потому что ходили на них с удовольствием.
Любовь заменяла нам секс, устойчивость и добротность замещала разнообразие, книги, фильмы, походы и дружеские посиделки были лучше любых новомодных развлечений.
Мы были счастливы своей несвободой. Мы получали немало острых ощущений, передавая друг другу "самиздат" - часто ради процесса как такового, потому что прочитанное оказывалось графоманской чепухой или грязным пасквилем. Нам добавляли адреналина тайные поиски разных голосов свободы на старых радиоприёмниках, нам нравились помехи, не дающие услышать подробности, риск быть уличёнными и даже откровенная глупость, которую сквозь помехи всё же удавалось расслышать.
Но самым большим нашим счастьем была "роскошь человеческого общения".
Тогда, в империи зла, при тоталитарном режиме, окружённые со всех сторон пропагандой и колючей проволокой идеологии, мы посмеивались над этим штампом. Мы были уверены, что это штамп.
Мы не считали "роскошью" разговоры, споры, песни у костра или просто на кухне. Мы, обсуждая законы мироустройства или споря о прочитанном, даже не думали, что это "общение". Это просто была наша жизнь, наш воздух, наша пища. Это была та естественная потребность, без удовлетворения которой выжить стало бы невозможным. И мы её удовлетворяли. И были счастливы.
Это счастье утеряно безвозвратно. Мы есть — а счастья нет. Как странно...
Пропаганда нас не обманывала. Гримасы капитализма и впрямь оказались уродливы и отвратительны. И не только нашего, дикого капитализма, но и того, самого что ни на есть цивилизованного, самого желанного, самого заманчивого. Глупые мухи, вырвавшись из тоталитарной идеологической паутины, попали в ещё более липкую, да к тому же и паук, в отличие от нашего, оказался голоден, жесток и всеяден.
Но и это не самое страшное. Мы привыкли выживать почти обескровленными, терпеть голод и холод, наш жизненный резерв, наверное, очень велик.
Вот только...
Сколько мы так протянем: без воздуха, без пищи, без самой жизни?
Сколько нас останется— если кто-то вообще останется— в том мире, где общение полностью изменит сущность?
Даже у тех, кто живёт роскошно, не найти теперь когда-то жизненно необходимого ресурса — роскоши человеческого общения. Это перестало быть жизненно важным. Пообщаться— не значит поговорить по душам. Достаточно просто потрепать языками, хотя и это тоже не так уж необходимо. Можно отправить сообщение...
Мы обсуждаем доходы и затраты, приобретения, потери, еду, фитнесс, моду, теракты, причуды "звёзд", сплетни о политиках... Не особо вникая, не болея душой, не принимая близко к сердцу. Блюдём ритуал, называемый жизнью в социуме.
Походы сменились турами, кухни стали функциональными, книги — электронными. Здоровый образ жизни не предусматривает полуночных бдений, табачного дыма и яростных споров. Да и о чём спорить? И с кем?
Воистину, иных уж нет, а те далече — новый штамп, который на самом деле старше старого.
Время глобализации убило интерес к глобальным темам. "Здесь и сейчас" важнее прошлого и будущего. Сложность утомляет, неразрешённость отпугивает, иносказание настораживает. Свой маленький мир интереснее всеобщего большого, свои проблемы важнее, своя боль больнее, своя радость ярче. Мы перестали быть интересны друг другу, мир перестал быть интересен нам.
Воздуха не хватает. Не хватает человеческого общения, в котором ключевое слово "человеческого".
Эрзац-друзья в соцсетях, ток-шоу, тусовки и массовки — это не для жизни. Так, паллиативная терапия, дабы немногие из нас, оставшиеся трудоспособными, могли дожить и доработать, чтобы не вымерли разом те, кто ещё помнит, как это было.
И нам уже фактически не с кем поговорить.
Рисунок: Зоя Черкасская-Ннади
Дальше — тишина.
