Компрачик-Озз

Размышляя над давней мыселькой о «презентации» (казаться – не быть) как неком указателе на исперченную фальшь и исчерпанность текущего, выбрел на тему человеческого одиночества. Мысль сама вывела на то, чтобы глянуть в дело и уже и шире. Уже – это в человека («Широк человек – я бы сузил», философ Митя Карамазов); шире – как за пределы изначальной рамки нынешней войны Востока и Запада, где «вдруг» выяснилось, что одна версия «презентации» схлестнулась не на жизнь, а на смерть с другой версией, но всё той же «презентации». Это как «двойники» Пушкина, Гоголя, Одоевского, Достоевского… Жуть и мрак, инферно в чистейшем. Или: «лучше молчать, но молчать скучно».

А только ли в скуке дело, и вообще, скука-то тут, может, тоже – лишь одна из множества примет; так или нет?

***
У Джойса в «Улиссе», среди многого прочего, есть размышление, отданное персонажам (там, кстати, чуть не всё отдано персонажам):

« - …Интересно лишь для приходского писаря. У нас есть пьесы. И когда перед нами поэзия “Короля Лира” – что нам до того, как жил поэт? Обыденная жизнь – её наши слуги могли бы прожить за нас, как заметил Вилье де Лиль. Вынюхивать закулисные сплетни: поэт пил, поэт был в долгах. У нас есть “Король Лир” – и он бессмертен.
Лицо мистера Супера – адресат слов – выразило согласие».

Вроде всё верно. Копание в частностях жизни авторов чего-то и «без них» интересного похоже на подвиги шпионства, донос, воровство, а донос – подлость, а воровство – ... Сами знаете.

Что автору делать в этой истории? Одно остаётся – псевдоним, глухой забор, крепостная стена от искателей и копателей и почитателей. Подпол. Перверсия своего рода.

А что, если уйти от автора? Ну, далеко не все что-нибудь сочиняют, а уж тем более редко кто так уж интересен, чтоб его «в школе проходить», музейное дело шить и ширить.

Просто человека взять. «Молчащего». Живущего в «скуке».

Этого существа вообще нет. Не живёт. Умер автор своей жизни, по безлично известному за давностью лет Бартову эссе. Никому до него дела нет, никто не вспомнит. Как и не жил. А ведь человек, а ведь «звучит гордо»! И сколько раз натыкался я на варварские (по мне) акты выбрасывания-уничтожения семейных архивов! Письма, открытки, фотографии, детские рисунки, тетради с отметками, блокноты с размышлениями, дневники… Кто-то копирует в вирту, в цифру, на флешки, но и эта ничтожность забрасывается в коробки по антресолям и, по сути, ещё при «рождении» умерла насмерть.

Вставляю из «Улисса»: «когда перед нами поэзия “Короля Лира” – что нам до того, как жил поэт?» А тут-то что? Ни «Короля», ни поэта. Ничего. Nihil.

Могила? Могилу перекопают, со временем. Для очередных захоронений: «скучных – до кучи».

Но вот один замечательно исторический современный философ (А.Зиновьев, интервью 2006 года) пробросился тем, что «многая знания – многая печали», знание нельзя «накапливать», нужно заменить «пониманием», а то знание, которое имеется, следует, утилитарно использовав, выбросить – за ненадобностью: отслужило.

Не то же ли? Не то же ли – туфтологично – тожество?

Прочитывалось мне, что нынешние архонты мира, формально числящиеся в Третьем сословии, т.е. в крупных буржуа, поставили целью обнулить «средний класс» – средне-мелкую буржуазию, уничтожить в них – братьях своих меньших – само понятие частной собственности. Всё логично: они, средне-мелкие, частные частности – лишние, они – лузеры, их надо разогнать, как мячи на гольф-клубничных полях, по ямкам. И зарыть, чтоб не выше и не громче травы, которую – захотим, будем стричь, захотим – химикатами выведем, под бетонный плац с Башней. И вместе с тем довести уровень знания «малоросликов» до уровня понимания. Понимания необратимости происходящего.

Понимания того, что знание нужно в одном качестве – утилитарном: использовал – забыл. Выбросил. Выбросил и «Лира», и Шекспира из головы, и неважно в кубе – кто он был Шекспир этот, граф многознайный, или нахватанный, полуграмотный маргинал-самоучка.
Кстати, помянутый в отрывке из «Улисса», давший ужасом своего времени «обыденную жизнь», которую «наши слуги могли бы прожить за нас», кто он?

Справка. Огюст де Вилье де Лиль-Адан – «проклятый поэт», «французский Эдгар По», аристократ, последний в роду, почти князь Мышкин; умер в нищете, при жизни догадался, что начавшееся царство Третьего сословия, хозяев фабрик с крючьями, со временем превратит человека в машину. Мастер «новеллы ужасов». Мистик и прозорливец.

Минобразы, минпросветы, ЕГЭ, гугл, алисы и прочие «умные говорящие», без-óбразные роботы дадут нам всё. Прежде всего – право на жизнь, которую проживут за нас. (Двое из ларца, одинаковы с лица: «А что, вы и мороженое за меня есть будете? – Ага!») Детей засасывают компьютерные поигрульки? Готовьтесь к бóльшему. Мрачнейте не на шутку.

Страна невыученных уроков открыла приём жертв, гекатомбами. «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён». Это война. Священная.

Только кого с кем? Третьего сословия с Третьим сословием? Встреча одноклассников?

Бои с тенью? Апогея исторического двойничества. Элита куплена? Не в этом суть. Суть в том, по мне, что в общей рамке висит одна картинка, и изображено в (на) ней одно, общее по все стороны государственных границ. Нюансы есть, но их следует отнести к «издержкам производства» Нового мира. Эпоха идей и идеологий прикончена. На дворе эпоха Интересов.

«… И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя Твоё, и солжём, что во имя Твоё. О, никогда, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: „Лучше поработите нас, но накормите нас“. Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики».

Великий инквизитор, ты, сволодур и мёртвомудрец, навеки, хотя и ненадолго, но – прав!

Везде неправедная Власть

В сгущённой мгле предрассуждений

Воссела – Рабства грозный Гений

И Славы роковая страсть…

Как гений чистой красоты…

Гений на гении. Власть над умами и душами как средство производства тотального безумия в историческую эпоху.

«Лицо мистера Супера – адресат слов – выразило согласие» («Улисс»).

***
На вынос, с разрешением в пикселях – немного об одиночестве, о молчании как скуке и «самопрезентации».

Презентация, в общем смысле – акт продажи. Продажи чего-то или кого-то, выставленного товаром. Как-то я задал в одном месте вопрос об одной нынешней поэтессе, исхитряющейся собирать залы на свои чтения, а с тем и вбрасывающей в публику разные неудобности (скажем так) про погибающих на Донбассе детей. Случай при текущем обнулении массоинтереса к литературе выдающийся, а и поэтесса как бы тоже выдаётся из ряда вон – и как автор, и, в лепнине о войне, как человек. Тут как бы Шекспир – на сцене «Глобуса» и в жилище в Стратфорде, что на Эйвоне, в бумажках скрупулёзных расчётов сальдо-бульдо и грязно-рваных чулков-чулок (см.: староанглийский). Поэтесса наша и далеко и близко не Шекспир, однако на безрыбье и пиявка раком свищет: публика валом валит (валила и наваливала).

Так вот, на вопрос мой о стихах этой дамы отвечено было тем, что берёт она «самопрезентацией», что прочитывается, разумеется, в уничижительном смысле. Плохая это, дескать, штука – самопрезентация. Чуть не проституция, пока сутенёр в отлучке.

Но вот ведь что: а что и как иначе, в данностях что Второй, что Всемирной буржуазных республик? Повторю: презентация – акт, действо на феатре продажи. Всего и вся. Человек продаёт себя сам или нанимает профессиональных торговцев живым товаром. Эти-то творцы добавленной стоимости в любом случае присосутся, если, разумеется, самопрезентанец у дебютанта вытанцуется. А с ними и творцы справедливого налога на эту самую стоимость стукнут кулаком в дверь или по столу.

Споёмте, друзья, «Караваны ракет»? 

Mister Taxman! Let me tell you how it will be, Thereʼs one for you, nineteen for me, ʼCos Iʼm the Taxman… 

(Taxman, Битлы, Джордж Харрисон, не Шекспир, но тоже… поэт. Сердитый.)

Или: 

Как государство богатеет, и чем живёт, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет? («Евгений Онегин», Пушкин).

О, счастливчик! Ты и есть простой товар. Не продашь себя сам, тебя продадут другие. И считай, что тебе, изысканному из темнот ничтожества изысканному трупу, несказанно, как на арабских сказках, повезло. Подлецы? Воры? Честные трейдеры, извлекающие нечто из ничего. На том стояло и стоит Третье сословие. Царство его стоѝт, а и стóит немалого.
***
Что ж, пора прикончивать.

Прикончить, чтоб вывести ещё разок на предкрестное позорище без торга: чудо чудное, диво дивное. Вар Равван, мы тебя любим, ты наш!

Умышленный «плагиат» из Евангельского текста. Ну и, конечно, чем не презентация устроенное прокуратором Пилатом? Выставка. Есть выбор? Есть. Цена – рыночная. Но я уверен – мало кто ныне вспомнит, что словечко плагиат в изначальном своём обороте означало продажу в рабство похищенного свободного человека. Гражданина Республики и/или Империи Первого Рима. В литературу словечко это перебросил Марциал, возмутившийся по случаю кражей неким подлецом «восьмой строчки из дивана», смастерённого им, Марциалом.

И ещё: вряд ли, думаю, кому взбредёт на ум соотнести плагиат с известнейшим (некогда и ныне в узких кругах) романом Виктора Гюго «Человек, который смеётся». Нет, Гюго «букав» не крал. А вот главный персонаж этого романа был именно что «сплагиачен».

Компрачикосами. Эти – крали детей. Для изуродования и продажи. Для денег.

И ничего лишнего, онли бизнес.

Вот оно, истинное имя презентографов, торговцев живым, вчера ещё «свободным» товаром. Налетай, не скупись – покупай живопись! Вчера были по три, но маленькие. Сегодня по пять, и вообще никакие. Но мы подправим. Чуток.

Вброшу занавесом вопросец: а интересовался ли кто из добредших до сего предела (текстика) той исторической эпохой, которую можно было бы уверенно назвать Эрой расцвета плагиата, литературного и вообще «художественного». Архиподлейшая, я вам скажу, но и страшной красоты штуковина. Меня не спрашивайте – самозарылся. Скука. Тоска смертная. Свет. Свет без лампочек и, главное, без дураков. Тоннельное столпотворение без мошонок, но с машинками.

Это я вам как послушник Оззи великого и ужасного говорю.