По ту сторону (часть 1)

Три последних недели Наталья прожила, словно в вязком густом тумане. Неужели это действительно случилось с ней? Нет! Это происходит с кем-то иным, а она сейчас находится в другом месте! Не здесь. Только не в этой реальности, мрачной и унылой.

Напрочь раздавленная всем этим полицейским расследованием и судебным разбирательством, была буквально стерта в пыль приговором суда. Три года шесть месяцев колонии общего режима! И за что?! Во имя чего?! Ну да, сама виновата! Слезные железы отказывались работать в прежнем темпе, источник секрета их иссякал. Тихо всхлипнула и высморкалась в мятую бумажную салфетку.

— Слышь! — Наталья вздрогнула и обернулась, — на неё с вызовом глядела «коллега» по несчастью, соседка по камерному отсеку автозака — цыганка лет тридцати-тридцати двух. Цветастый платок съехал набок, черные густые волосы высыпали наружу, — тебя как звать, малохольная? — Цыганка прямо в упор буквально расстреливала Наталью дуплетом своих пронзительных черных глаз, — закурить есть?

— Н-наташа, — Наталья потупилась, опустив голову, а потом украдкой взглянула на временную попутчицу.

— Ну-у-у-уууу, — цыганка смачно выругалась, ловко метнув сквозь идеально ровные жемчужные нижние зубы длинный вязкий плевок прямо в угол клетки, — тебе говорят! Курить дай, ну!

Вызывающее поведение и наглый пронзительный голос цыганки действовали немного отрезвляюще.

— Н-не курю, — Наталья почти пожалела, что не курит. И никогда не курила.

В боковую дверь автозака заглянул начальник караула, долговязый тип с прыщами на лице и длинным горбатым носом. Кобура, тяжело свисающая с поясного ремня, гулко грохнула о металлическую дверь. Он кивнул двум своим товарищам, снял форменную кепку с кокардой-«яйцом» и пригладил пятерней потные жиденькие волосы:

— Ждем, пацаны, — и снова исчез.

В замкнутом пространстве время тянулось утомительно медленно, будто превратилось в некое вязкое желе и продавливалось событиями сегодняшнего дня исключительно вяло и неохотно. Событийный материал, разогнавший эту кобылку-жизнь за три последних недели до небывалых скоростей, казалось, исчерпался. Наконец, прорву времени спустя, первый караульный, тот, что сидел ближе к двери, толстый парень с лысым черепом, выглянул из автозака наружу и поднял руку.

— Стас! Ну что там? — Второй караульный, худой долговязый индивидуум с рябым лицом, явно нервничал, выкуривая уже третью сигарету за полчаса.

— Да погоди, ты! Какой быстрый! Как срок у этой вот, — первый караульный заглянул внутрь и кивнул в сторону цыганки, — сейчас они там разберутся.

Цыганка встала со скамьи и схватилась за решетку обеими руками:

— Старшой! Дай закурить, будь человеком, — голос её, на этот раз заискивающе-елейный, звучал удивительно мягко и просительно, буквально убаюкивая и заставляя даже физически закрывать глаза. На лице же сию секунду водрузилась гримаса неимовернейшего страдания, она выглядела таким образом, как если бы вы подошли к зеркалу, сдвинули брови, скорчили злобную гримасу, поставили большой палец между бровей и потянули кожу вверх. Забавно, не правда ли?

— Какая у тебя статья, красавица, какая ходка? — второй караульный с видимым удовольствием глубоко затянулся и выпустил дым прямо цыганке в лицо.

— Какая-какая! Двести двадцать восьмая! Часть вторая! А ходка моя — последняя!

— А ну, быстро села на место! Вот так! И не маячь тут больше! Наркоманка?

— Не, старшой, да никогда! — Цыганка, изображая саму невинность, уселась обратно на скамью, насупившись.

— Поехали! — Первый конвойный махнул рукой.

Второй конвойный повернул ключ в замке. Тот пронзительно лязгнул, и решетка отворилась. Клетка выпускала своих узниц.

— Девочки, давай! Первая пошла!

Цыганка скривила еще более жалостливую гримасу:

— Старшой, ну дай сигарету. Сил больше нет.

— Пошла, я тебе говорю, — второй конвойный нарочито медленно снял с плеча автомат. Стальное дуло было рябым, очевидно, от слишком частого использования.

— Иду я, иду, чего, не видишь? — Цыганка двинулась к выходу, взяв руки за спину.

— Давай быстрей! Вот так! Молодец!

— Первая есть! — раздался крик начальника караула откуда-то снаружи. — Давай вторую!

— Вторая пошла! — Наталья встала со скамьи и под недоверчивыми взглядами караульных двинулась к выходу.

— Ты, девонька, руки-то за спину возьми, крысы тебя разорви!

Наталья вздрогнула от неожиданной грубости и тут же подчинилась окрику, вызвавшему в ней первобытный инстинкт самосохранения, а острый укол страха неприятно вонзился где-то в области сердца.

Женщин вывели в пыльный обшарпанный шлюз. У противоположной стены столпилось несколько человек. Сотрудники следственного изолятора носили характерную пятнистую форму сине-голубого цвета. Они медленно размахивали резиновыми палками, будто это было их необходимой заглавной обязанностью. Кинолог, зевая, прислонился к стене немного поодаль. Он носил такую же форму, а вот палки у него не было, зато у ног сидела огромная немецкая овчарка. Она явно скучала, лениво почесывая ухо задней лапой.

Сотрудники изолятора подробно опросили цыганку, затем принялись за Наталью:

— Фамилия, имя, отчество, дата рождения, — инспектор говорил быстро и отрывисто. Наталья ощущала это как выстрелы в голову холостыми патронами с очень близкого расстояния. При каждом слове реальные физические взрывы боли в черепной коробке усиливались в геометрической прогрессии.

— Косякова Наталья С-сергеевна, двадцать пятого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, — усталый голос подхватило раскатистое эхо сводчатого потолка шлюза.

— Статья, срок, режим, начало, конец срока? — Сотрудник сверял ответы с данными в учетной карточке осужденной, которую держал в руках.

— Статья сто пятьдесят девятая, часть первая, три года ш-шесть месяцев общего, начало с-срока двадцать первого декабря две тысячи одиннадцатого года, конец с-срока двадцатого июня две тысячи пятнадцатого года, — Наталья назубок уже выучила эти сведения своей биографии, частично пока только будущей. Она обязана выйти отсюда! Чем скорее, тем лучше. Адвокат обещал помочь, нужно только найти немного денег. Деньги! Именно из-за них Наталья оказалась в таком положении. Они — самое настоящее зло, расчетливое, безжалостное и холодное, как айсберг!

Когда окончился опрос, их повели для осмотра вещей и личного досмотра в другой коридор. Первой пригласили Наталью, завели в прямоугольное помещение с задрипанными стенами и единственным небольшим окошком, забранным решёткой. У правой стены располагался металлический стол. Под ним валялся мусор: раскрошенное печенье, порванные чайные пакетики, растерзанные пополам сигареты, мятые салфетки и другой всяческий хлам.

«Санитарное состояние неудовлетворительное, эпидемическая обстановка неблагополучная», — почему-то пронеслись в голове профессиональные термины, такие знакомые и уже почти забытые.

Инспектор, производящий осмотр, не церемонился. Вытряхнул содержимое сумки на металлический стол-стеллаж. Некоторые вещи упали на пол. Пакет с гигиеническими принадлежностями по инерции отлетел к двери. Явно не рассчитанный на подобные нагрузки лопнул, а содержимое вывалилось наружу, будто выпущенные кишки.

— Дай сюда, чего стоишь! — Наталья была крайне неприятно поражена до глубины души! Молча собрала прокладки, салфетки, ватные палочки и диски обратно в пакет и положила на стол.

Врач в третьем поколении, она не привыкла к такому обращению. Ей претило все, что происходило здесь. Люди, чуждые и незнакомые, распоряжались её судьбой, вещами, были полноправными властителями дум, надежд и всех чаяний страдающей и плачущей женской души. Наталья всегда старалась четко планировать жизнь. И надо отдать ей должное, лезла из кожи вон, выпрыгивала из юбки, стараясь добиваться реализации планов. На работе пользовалась заслуженным авторитетом коллег именно за нацеленность на работу и достигнутые результаты. Наталья Сергеевна, доктор, «вы» — те самые эпитеты, которые были в ходу в её пластиково-стеклянно-силиконовом мирке, а не это вот всё.

— С тобой всё, ожидай. — Инспектор покинул помещение, оставив Наталью с ворохом личных вещей, разбросанных и частично безжалостно растерзанных. Быстро собрала пожитки в большую спортивную сумку.

В комнату вошла женщина-инспектор средних лет с короткой стрижкой в очках-хамелеонах.

— Ну что, красавица, начнем? — инспектор натянула на руки медицинские резиновые перчатки. — Чего уставилась, красивая? Раздевайся. — Наталья сняла с себя джинсы, свитер и футболку. Инспектор тщательно прощупала одежду.

— Бюстгалтер, трусы и носки снимай.

— Зачем?

— За шкафом, милая! Снимай, говорю!

Наталью будто током ударило! Горячая волна негодования отдала в голове взрывом боли, жаром прошла по шее, кольнула в сердце и далее в левую лопатку. В который раз за сегодняшний день испытала стыд и унижение!

— Понимаете, — Наталья перешла на шепот, — у меня с-сегодня начались, — опустила голову, ком, подкативший к горлу, мешал говорить.

— Что ты там мямлишь? Трусы долой. Чего не ясно? Может, мальчиков позвать, чтоб помогли тебе раздеться?

— Н-нет. Не надо. Я сама.

Трусики скользнули на пол. Наталья стояла совершенно нагая, прикрываясь ладонями. Подобное ощущение совершеннейшей незащищенности, уязвимости и беспомощности посетило впервые в жизни. Наталья поежилась от холода. Вдруг стало жаль себя с силой неимоверной. Ершистый ком подкатил к горлу и лопнул обильным водопадом слез, немного загасивших накал эмоций. Наталья зарыдала.

— Ну, ты чего, дуреха, мужа схоронила? — инспектор сняла перчатки и бросила в угол, — давай, прекращай выть, вытирай слезы, вот так, — голос инспектора немного потеплел.

«Видимо, они тоже немножко люди», — подумалось Наталье. Она мяла в ладони очередной солёненький носовой платочек.

— Хорошо, умничка! — Инспектор квохтала рядом с Натальей, словно курица над единственным цыпленком, — теперь присядь на корточки.

— З-зачем, — Наталья начала немного заикаться после ареста. Концентрация кислоты негативных эмоций и паршивого настроения, которая медленно разъедала сознание, разум и волю, постепенно повышаясь, наконец, достигла запредельных значений.

— Опять за свое?! Приседай три раза. Раз! Два! Три! Ай, молодчина какая!

Наталья приспособилась мало-мальски терпеть все унижения. Однако ее прямо выворачивало наизнанку от возмущенья и обиды, когда они являлись бессмыслицей.

Впрочем, инспектор тут же придала смысл этой последней процедуре:

— Ты что же, милая, вчера родилась? Я обязана проверить, не заряжен ли твой воровской карман, — сузив глаза, посмотрела на Наталью, — а у тебя, милочка, их целых два. Да все нормально. Чисто. Одевайся.

«Воровской карман? Да еще два? Почему именно у меня?» — недоумевала Наталья, натягивая трусики.

— Так, с тобой закончили, иди к доктору.

Наталья все время вытирала слезы бумажными носовыми платочками. Идти к доктору? Конечно же! Вот оно! Коллега-врач обязательно ее выслушает, утешит и поможет. Ведь доктора, словно десантники, своих не бросают. Эту аксиому Наталья выучила, будучи студенткой. Вздохнула, вытерла лицо насухо и даже улыбнулась, открывая дверь смотровой.

— Заходи туда, — инспектор показала на соседнюю дверь, выкрашенную, наверное, сразу после революции 1905 года, — наш дежурный док сейчас придет.

Наталья вошла. У стены стоял стол и стул. Рядом находилась кушетка, застеленная желтоватой простыней, да облезлый металлический шкаф со стеклянными стенками и намалеванным красным крестом. «Д—а—а-а-а. Вот это сервис!» — сыронизировал врач-гигиенист, её второе профессиональное Я, — вот бы нагрянуть сюда с проверочкой, взять смывы, воду для физико-химического анализа. Обязательно проверить столовую..."

Наталья невольно усмехнулась, уголки губ рефлекторно поднялись. Настроение, дойдя до низшей точки, медленно, как бы нехотя, ползком двинулось вверх.

Дверь отворилась, и вошел дежурный врач в застиранном до серости мятом халате и форменной куртке, надетой прямо поверх него.

— Так, и кто тут у нас? — Врач устало опустился на стул и положил на стол журнал и чистый бланк медицинской карты.

— Косякова Наталья С-сергеевна... — в миллиардный раз женщина начала вычитывать все эти магические мантры, оказавшиеся исключительно важными штуками в этом «храме несвободы».

Но врач махнул рукой, мол, хватит:

— Раздевайтесь.

— Понимаете, я тоже в-врач, — сказала Наталья с видом победительницы, видимо, ожидая, что вот прямо сейчас «оковы тяжкие падут, темницы рухнут — и свобода ея примет радостно у входа и братья меч ей отдадут». Но, то ли врач изолятора не был знаком с творчеством великого русского поэта, то ли не был таким уж братом, как рассчитывала, а только устало посмотрел ей в глаза и коротко отрезал:

— Раздевайтесь.

Наталья пожала плечами и снова разделась. И опять донага. В этот раз процедура оголения собственного тела не вызвала такой болезненной реакции, как накануне.

«Опыт, — выстрелила женская самоирония, — да-а-а, врагу бы не пожелала».

— Татуировки есть?

— Нет.

— Гематомы, ссадины, царапины?

— Нет.

— Какие-то телесные повреждения?

— Нет.

— Жалобы на здоровье? — дежурный врач заполнял медицинскую карту, не обращая на Наталью ни малейшего внимания.

— Нет, — снова уколол разряд боли в сердце. Испытала глубочайшее разочарование, но одновременно с ним внутри поселилась некая апатия. Как бы отделила своего внутреннего человека от кругооборота событий, что происходил вот уж который день.

— Наркоманка?

-Нет.

— Руки покажи, — врач тщательно осмотрел кожу в локтевых ямках, — повернись, — посмотрел в паху и поверхностные вены голеней.

— Одевайся.

Наталью отвели в отдельный бокс и заперли там. Цыганка, старая знакомица, сидела на скамье в углу и не проронила ни звука. Курить бросила, что ль?

Наконец, после полутора часов ожидания, за вновь прибывшими явился начальник корпусного отделения — коренастый парень с пухлыми щеками и тяжелым взглядом. Размахивая резиновой дубинкой, корпусной повел двух узниц лабиринтами полутемных коридоров, лестниц и переходов. Когда миновали пост охраны и спустились по переходу вниз, Наталья почувствовала кислый запах прогорклой капусты. Корпусной гремел связкой ключей, открывая очередную дверь, непременно окованную листовым железом. Троица проходила через внутренний пятиугольный двор, образованный сомкнутыми корпусами учреждения. В забранном решеткой окошке двери прогулочного дворика серой маской мелькнуло лицо:

— Старшой!

— Чего тебе? — Мрачный пухлый корпусной прогрохотал резиновой дубинкой по стене и двери.

— Старшой! А когда будет банный день? — Серое пятно мелькнуло еще раз и исчезло.

Вот когда поведут в баню, это и будет банный день, — флегматично выдал корпусной, открывая очередную дверь.

Наталье казалось, что они блуждают по кругу.

— Третий второму, третий второму, прием! — корпусной теребил небольшую рацию, которая плевалась шипением, тресками и помехами, — Андрюша, ты на десятом? Что?! Повтори! Быстро дуй на десятый, Берту не забудь.

— Ожидай, иду, — проскрипела рация.

Наконец, корпусной открыл дверь, решетку за ней и велел женщинам зайти внутрь. Сзади прогрохотал и лязгнул замок, выдавливая из себя нотку некой безысходности и мрачного фатализма. Наталья оказалась в полутемном коридоре с множеством дверей. В центре у стены помещался стол, за которым смутной тенью располагалась бесформенная фигура. Тусклый свет дневного освещения был весьма скуден, а комплект ламп явно нуждался в обновлении. В коридоре слышался негромкий гомон. Впрочем, он сразу утих.