Снега России (неизвестное об известном)

#снег

Декабрьский Петербург 1825 года, одолеваемый жгучими ветрами, плюющими в стекла особняков зарядами снега, согревал себя непрерывными балами. Они ежедневно сотрясали высшее общество, раскачивая столицу своими вальсами, мазурками и па-де-катрами, разгоняли густую кровь его обитателей сотнями свечей, отчего ветра завывали от злости и, облизывая ледяными языками проспекты города, утекали дальше, ища свои жертвы на различных трактах, глумясь над ямщиками, стуча ставнями прокисших трактиров, оставляя свои белые экскременты на бородах и усах путников.

Салон княгини Трубецкой был неким культурным оазисом в охваченном светским угаром и праздничным буйством городе.

Вот и сегодня здесь собралось высшее либеральное общество, некоторые беседы которого заставляли хвататься за сердце графа Бенкендорфа.

Молодежь, сверкая университетскими пуговицами сгрудилась у рояля, слушая романс молодого композитора со смешной приземленной фамилией, дамы, созревшие во всех отношениях, окружили модного поэта, который щекоча их обнаженные шеи своими густыми бакенбардами, нашептывал в ушки неприличные эпиграммы, приводя некоторых в состояние глубокой экзальтации, провинциальный прозаик, задумчиво грустил у окна, вспоминая вечера, проведенные на хуторе близ Диканьки, длинноволосый художник нервно набрасывал в свой альбом эскиз картины под условным названием «Явление князя Трубецкого в бодуар супруги», гвардейские офицеры отдавали предпочтения картам и коньяку, травя последние французские анекдоты, несколько пар кружились в центре салона, пытаясь вальсировать под звуки рояля, в углу у камина дремал отставной генерал, крепко сжимая в руках теплую ладошку своей молодой супруги, истекающей безнадежной скукой...

Неожиданно из-за дверей послышались громкий шаги, бряцанье шпор и в распахнутые двери ввалился поручик Ржевский. Его мундир был густо забрызган кровью, в правой руке дымился пистолет, на лице застыла гримаса ужаса:

— Господа! Господа! — чуть не рыдая прокричал он от дверей. Музыка оборвалась, художник обронил свой карандаш, — Вчера в постели графини Ф. я подцепил мандовошек!

Слезы хлынули из глаз поручика и он мужественно их проглотил.

Полная тишина накрыла салон княгини Трубецкой. Даже ветра за окном притихли, пораженные этим известием.

И лишь провинциальный прозаик отрешившись от своего окна неожиданно спросил:

— И?

— Я тут же ознакомил с сим фактом графа! — простонал поручик, — Ведь это же комильфо, господа! Это же полный терибль и не професьён де фуа!... А этот старый дурак вызвал меня на дуэль! И... я его сейчас застрелил!!! И теперь, что, мне — в Сибирь???

Поручик всхлипнул и отбросил свой пистолет. Тот, скользнув по навощенному паркету, уткнулся в сапоги отставного генерала.

— Что опять турки или французы?- очнулся от своего сна старый воин и попытался вскочить со стула.

Княгиня Трубецкая, закатив глаза упала в обморок на подставленные руки художника. Это был сигнал... Салон загудел, как растревоженный улей, переваривая неожиданную новость.

— Господа! Прошу! Экспромт! — выскочил на середину залы модный поэт. Он застыл, на мгновенье закрыв глаза и, отставив в сторону правую ногу и воздев левую руку к люстре прочитал:

Поручик наш — неосторожен,

И тут же был омандовошен!

Во глубине сибирских руд,

Теперь он чешет славный уд!

А вы, надменные потомки,

Блюдите ль чистоту мошонки?

Бурные аплодисменты из молодежной группы салона обласкали неказистую фигуру поэта. Супруга отставного генерала из своего угла непрерывно лорнетировала растерянного и обескураженного поручика, который совсем поник духом.

— Господа! Господа! — вперед выступил седой гвардейский полковник, — Ведь на месте поручика мог оказаться каждый! И потому, я, как отец своим солдатам, призываю всех господ офицеров вывести свои батальоны завтра утром на Сенатскую площадь и проводить славного нашего товарища в Сибирь!

— Ура! Ура! Ура! — прокатилось под сводами салона. Стрельнуло шампанское...

— А вам поручик, я предлагаю немедленно отправиться в баню и смыть с себя всех мандовошек, порох и запах графа Ф! Ждем-с вас завтра на площади к восьми утра!

Любопытные ветра, очнувшись наконец-то, взвыли пуще прежнего и залепив стекла мокрым снегом кинулись на Сенатскую площадь, желая не пропустить проводы поручика Ржевского.

С рассветом Сенатская площадь была уже полна однополчанами Ржевского и сочувствующими ему родами войск.

На белом скакуне среди стройных рядов метался полковник, крича против ветра:

— А где же поручик? Где он?

Со стороны Невы ударили пушки. Первым же ядром полковнику снесло голову и к полудню все было кончено.

В историю этот день вошел, как восстание декабристов...

Эпилог.

Ржевский в ту ночь, нажравшись как скотина, угорел в бане и был спасен своим денщиком Сенькой, который выволок поручика наружу и окунул в сугроб.

В дальнейшем, поручик был разжалован в солдаты и с выбритым лобком, отправлен на Кавказ, где попал в плен диким чеченцам и провел полгода в глубоком зиндане.

Корнет Азаров, оказавшись девицей, выкупила Ржевского и увезла в свое имение под Москвой, где родила от него славных двойняшек.

Известный поэт и уже сложившийся провинциальный прозаик часто навещали нашего героя в его усадьбе, вспоминая салон княгини Трубецкой, дымя трубками, охотясь и повсеместно творчески бездельничая.

Местные снега иногда злились на такое времяпровождение, но кроме глубоких сугробов, выросших на пути пьяной троицы ничего сделать не могли и только ворчали в своих оврагах простуженными ветрами да иногда с любопытством заглядывали в окна азаровского имения, прислушиваясь к звукам бокалов и беззаботному смеху двойняшек.