Игра в водолаза

«Звук — форма продолженья тишины, подобье развивающейся ленты…»

(И. Бродский)

 

Тишина, словно реактив, проявляет одиночество. Придаёт ему густинку, как кукурузный крахмал китайскому соусу. Накапливается, будто грязь под ногтями. Трансформируется в мутную хандру, апатию. Подталкивает к наркоте и пьянству. Не отпускает, планомерно давя в область ключицы.

И я прыгнул. В середине февраля надел маску с трубкой, сложил в целлофановый пакет паспорт, водительские права, банку селёдки в винном соусе, галеты, спички, очки от солнца. Набрал в лёгкие побольше воздуха, открыл воду и прыгнул в ванну.

Водоворот завертел меня в пузырчатом хаосе, и первое всплытие случилось в ливневке на улице Карла Маркса, возле дома номер восемь. Я пополнил запас воздуха, удачно выменяв селёдку на два полных баллона у местного барыги — бездомного босого сапожника по имени Федор Туков. Такого запаса должно было хватить надолго, поэтому я погрузил себя в состояние, близкое к сомати и спустя некоторое время всплыл в Амазонке близь городка Итакоатиара. Место показалось мне привлекательным, и я решил задержаться здесь на некоторое время. Восстановиться физически и наполниться духовно.

Я устроился работать на почту помощником старшего курьера. Мне выдали желтый велосипед, поставили на манговое довольствие и предложили жениться. На выбор было три невесты и один женишок, который дико вращал искусственным глазом и непрерывно жевал листья коки. Парнишка мне приглянулся. Я был уверен, что мы поладим, но в жены выбрал Марию Баретто, так как, по слухам, она бесподобно готовит маниоку и потрясающе поёт колыбельные. А я очень хотел есть и буквально засыпал на ходу.

Досыта наевшись, лениво расположился в уютном патио на сиесту и, потягивая мате, стал слушать Машу. Она пела:

— Dorme meu filhinho, dorme sossegado, dorme que a teu lado сantarei baixinho. O dia não tarda vai amanhecer como é frio o ar…

Так как в Бразилии я был всего четвёртый день, то не слишком уверенно понимал португальский, но общее настроение угадывал безошибочно. Поэтому засыпал ещё до припева.

И неземная благодать по телу разливалась плавно…

 

«Радость достижения цели быстротечна и пуста. Путь к цели событиен и истинно важен».

(покойный парикмахер из Антверпена).

 

Мне бы остаться на Амазонке навсегда. Но пронзительная тишина приторной восковой патакой заполнила меня по самое горло. Я начал задыхаться и с тоской поглядывать на дрожащий морской горизонт.

Уверен, Мария была безутешна. Трижды овдоветь за два года! Просто немыслимо. Мне было её искренне жаль, но амбиция требовала большего. Поэтому ранним утром ветреного месяца Agosto я прыгнул в океанскую пучину с причала порта Форталеза на глазах у изумлённой толпы. Выныривать в такой ситуации счёл недостойной полумерой и, поймав попутный Гольфстрим, устремился к следующей точке всплытия.

Рыбаки говорили:

— Безумец!

— Такой молодой. Мог бы жить и жить!

— Чем же их так доводит Мария Баретто? Что все они предпочитают погибель?

— Мeu Deus, meu Deus!

— Видать, лежит на ней проклятие чёрной медузы.

— И не говори, Эстебан. И не говори.

Сама же Мария грустно смотрела на кровавое лезвие горизонта и беззвучно роняла слезы в густую бразильскую пыль.

 

«Если однажды ты не захочешь никого слышать, позвони мне — я обещаю молчать».

(Г.Г. Маркес).

 

Граница между Бразилией и Колумбией непрерывна. Она включает примерно 808 километров водных путей или 502 морские мили. Обогнув побережье слева, я успешно миновал Гвиану, немного расцарапав локоть о коралловый риф. Вместе со стаей голубых марлинов оставил позади Суринам и Гайану, попутно подавив в себе желание насладиться необыкновенной красотой водопада Кайетур.

Немного сбавив скорость возле Венесуэлы, всерьез задумался о вступлении в оппозиционную коалицию Круглый стол демократического единства. Но в результате серьёзной внутренней борьбы социалистический якорь человека, рождённого в СССР, благополучно пришвартовал меня к колумбийскому берегу на золотой песок знойной Картахены.

Где меня постигло глубочайшее разочарование. Старый лодочник с морщинистым прищуром набивая глиняную трубку карибским самосадом, как-то очень буднично и безо всякого трагизма сообщил мне, что восемь лет назад умер Маркес. Господи, как долго я забывал об этом, чтобы вспомнить именно сейчас. Ах, Габриэль, Габриэль. Ты тот, по кому действительно стоит скучать. Как же не вовремя я всплыл. Как мало воздуха теперь для вздоха.

Меня охватила непреодолимая хандра, сравнимая разве что с тоской Исабель, которая смотрит на дождь в Макондо.

В местном отделении почты я попросил перо и бумагу. Наспех, набросав письмо Полковнику, поблагодарил его за все проигранные бои Тысячедневной войны и пожелал долгожданных побед его бойцовским петухам, обречённым на бесславие и боль.

Купив на пыльном рынке мешок дешевой чечевицы, подарил его старой женщине по имени Урсула. Которая, глядя мне в след, прошептала:

- Надо же, Бобовый ангел. Всё точно так, как говорила Ремедиос…

Спустя час я свински напился в портовом кабаке под звуки матросского аккордеона, где затеял драку с бригадой докеров, которые и выбросили меня в волны тягучего, словно мед, отлива, здорово намяв бока и выбив два верхних зуба.

Впервые за долгое время я почувствовал себя целостным, живым и почти счастливым.

Почти. Если бы не тишина.

 

«Мы пришли в этот мир, чтобы наслаждаться нихренанеделанием. Не слушайте никого, кто будет уверять, что наше предназначение в другом».

(Курт Воннегут).

 

Праздность – парадоксальная производная человеческого эгоизма и лени - не что иное, как провокация и чудовищный обман. Для её достижения человек прикладывает так много усилий, что убивает саму концепцию праздности.

Желая разрушить столь прочную догму, я сделал вдох поглубже и, сменив направление движения независимо всплыл у берегов Швеции, где впоследствии плотно обосновался в пригороде Стокгольма в обществе двух белобрысых шведок, представившись им политическим страдальцем и дзен-христианином. Слава Аллаху.

Свои частые запои я оправдывал скверными новостями от репрессированных соратников, которые получал тайно, но регулярно. И непрерывной ностальгией – чувством, удивительным и совершенно неведомым вакуумным европейцам. Шведки чистосердечно сочувствовали мне, угощали марихуаной и самозабвенно парно отдавались. Им импонировала моя редкая сексуальная ориентация убежденного, стопроцентного натурала. Во время секса я выразительно декламировал Бодлера и Ницше на русском, что придавало известной пикантности и чувственной глубины. По крайней мере, шведкам.

В их доме стали чаще появляться кивающие и улыбающиеся люди. Я начал обрастать связями и принимать взносы и пожертвования на реализацию любых идей, направленных против. Против чего, я не уточнял, но крепко жал их руки, обнимал, троекратно целовал и проникновенно осенял православным крестным знамением.

Мы спасали популяцию однополых тушканчиков Западной Сибири, находившихся, по моим словам, на грани безвозвратного вымирания из-за недопонимания и варварства отечественных учёных.

Оказывали материальную поддержку Махачкалинскому БДСМ сообществу. Оптом скупая латекс, плети и трости для братского бастинадо.

Вскоре мне стало очень скучно. Я понял, что Европу погубит доверчивость, всеядность и незнание русской классики.

Isen har gått sönder, juryns herrar! Med kärlek, Ostap, что в переводе со шведского значит: «Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!» С любовью, Остап.

И снова тихо. Мучительно тихо, даже когда вокруг все что-то кричат. Хотя, возможно, это мой собственный крик.

 

«Можно простить человеку всё, кроме отсутствия».

(Олдос Хаксли).

 

Движение вообще циклично. Или нет. Важно ли это, когда ты под водой и передвигаешься хаотически?

Вселенский шторм застал меня в Андаманском заливе, грубо подхватил, вынес на самый пенный гребень сумасшедшего цунами и безжалостно разбил об острые скалы родного черноморского побережья. Мои останки ветром разметало по рекам Черноземья, Рязанским озёрам и зацветшим московским прудам. Я был изъеден раками, плотвой и окунями. Впитался в илистый грунт. Растворился в до боли знакомой фауне и навечно сгинул. Но остался навсегда.

Устало стянув ласты, повесив на стену маску и трубку, я отправился на кухню. Достал из морозилки бутылку водки, бутерброды с пошехонским сыром и докторской колбасой, бессистемно прилепил на холодильник очередную партию магнитиков и устало побрел к просиженному уютному дивану.

С чего бы ни начиналась Родина. О какие бы рифы ни обдирались твои локти, где бы ты ни тонул, задыхался или был заживо погребён, согласно обряду племени Чум, как бы сильно тебя ни разбивали о скалы, всегда есть место, где тебя соберут по частям, залечат раны, исцелят душу и дадут точку, с которой ты снова сможешь начать.

Эта магия безвозмездна, и в жизни всегда наступает момент, когда важность этого дара ты начинаешь не только понимать, но и всецело ощущать. Полноценно пребывать в естественном моменте. Жить.

Я буду помнить чернявую, сладкоголосую и печальную Марию, скорбеть о смерти колумбийского гения, обреченного, как и его герои, на сто лет одиночества. Буду вспоминать ненасытных страстных шведок, так искренне сопереживавших проходимцу и авантюристу. Всё это я не забуду. Но однажды, когда снова что-то пойдёт не так, вывернет меня наизнанку, сорвёт с орбиты и будет мучать непрерывно. Я сниму маску и трубку с поржавевшего гвоздя и, взяв с собой случайный набор необходимых предметов, не раздумывая, отправлюсь в очередное погружение, главной целью которого будет мое обязательное возвращение.

Возвращение к жизни.

Вы слышите? Это не тишина. Это мое дыхание. И оно ровное.

Я дома.

 

«Истинное призвание каждого состоит только в одном – прийти к самому себе».

(Герман Гессе).