Гражданин с плоскостУпием

Всё неизменно в маскераде...*

Диалог в одном акте, полном безысходности или надежды)

Участвуют:

Режиссёр, выходец из барбершопа в оливковом вельвете;

Яша, выходец из буфета с оливками, выпрошенными из коктейлей посетителей.

Герои беседуют у сцены в задорных отблесках фольги, закрывающей рампы от зала декорацией «Зима пришла сугубо снизу».

Режиссёр нервозен и горяч, Яша — сухой лёд, изображающий почтение.

(Все вздохи, фырканья, потирания лбов и пр. немые жесты располагаются в паузах между абзацами. Правописание местоимений имеет значение.)

— Давай, допустим, ты будешь Яшей.
— Почему «допустим»?!
— Потому что, напомню, я режиссёр. И я ставлю эту проклятую богами и людьми пьесу. А ты — просто допустим, да? — актёр. И должен делать, что я скажу.
— Но я и так Яша!
— Правильно. Но теперь ты будешь Яшей на сцене. В спектакле. Ты хорошо меня слышишь?
— Нормально слышу. Только понимать отказываюсь. Я тридцать лет Яша. Уже как-то хочется что-то поменять. Тем более, это театр. Если не здесь, то где?
— В свидетельстве о рождении! В паспорте! У хирурга!!! Или к психиатру надёжней?

— Вы напрасно кричите. Теперь Вас уже все слышат, включая глухую уборщицу. Вон она как резво слуховой аппарат скинула, как двадцать лет тряпкой смахнула.
— Так это у неё не плеер?!
— Да Вы что, она глухая насквозь. Ей с пятидесятых помочь не могли. Зато Вы расстарались. Может, Вам в медицину надо было пойти?
— Это тебе надо пойти... На сцену. Взять эту идиотскую пьесу и сыграть в ней Яшу.
— Предупреждаю Вас: я уже устал бороться за свои права. Я свободный артист-аниматор, в конце концов. Я в своём авторском технокостюме «Горшочек, вари!» на кашу с маслом всегда заработаю.

— Только ты кашу что-то разлюбил, я посмотрю. От тебя постоянно салями и портвейном пахнет — весь ДК знает, где тебя найти, если ты нужен. Не ищет только никто, странно, правда?! Горшок неуловимый...
— Я просил бы Вас остановить этот поток плохого сарказма. От него уборщица уже решила, что глухой быть лучше. А монтёр ушёл в свою келью к самогонному аппарату. Изящная, кстати, конструкция! Карманная... Даже в рубке занялись обычными поцелуями — как будто он на ней женится!.. Остановитесь, маэстро, Вы теряете публику!

— Замолчи, я тебя прошу. А кто целуется в рубке?
— Гоша с Сашей.
— Кто??
— Гоша с Терентьевой. Вы прямо не того боитесь, я смотрю. Вы как из Москвы на нас упали, а не из-под Тамбова.
— Яша ты, Яша... Был им и останешься. Я ж не метеорит, чтоб падать... Странно, что я ничего не знаю о своём театре. А ты, горшок-сплетник, всегда в курсе. Знаешь, почему?
— Ой, не впечатляйте меня! Я и так впечатлительный.

— Потому что тебе не место в репертуарном театре. В театре вообще. Ты места глухой — как же я не понял, она же никогда не делала, что я говорю! — уборщицы не достоин. Ты же выжига, паразит, социальная язва текущего безвременья. Ты же хочешь только брать — без напрягов, без усилий, без труда. Ты и тут такой же горшок в идиотском костюме, только зарплату получаешь регулярно. Ты же за год не сыграл НИ-ЧЕ-ГО! А у нас всего пять, дай свою склизкую ладошку, пять человек... У тебя что, шесть пальцев на руке?!
— Это Вы еще мою правую — трудовую — не видели!
— А там сколько??
— Семь.
— Яша, ты мутант?!
— Ой, у Вас тоже ботиночки на тонкой подошве, говоря языком классика. Давайте без этих.., обмороков и опрелостей! Фокус это, старинный. Перчатка такая специальная — от моего костюма. По пять у меня пальцев. На руках... Но отвратительной ситуации притеснения актёра в народном театре это не меняет!

— Народник отыскался. Почвенник.
— Да и Вы не очень здорОвы — своим фырканьем весь жилет мне забрызгали. Шо, пони тоже кони?? Не приближайтесь ко мне!!!
— Не визжи, артист, а то такая публика приедет — оба сядем, и не зрителями. Почвенник, Яша, и почечник — явления разного порядка. Но, чтобы сыграть Яшу в моноспектакле на тридцать минут, этого разрешается не знать. Ты полчаса можешь просто побыть собой?
— Ну.
— Ты не читал пьесу?
— Ну...
— Ты не читал пьесу на скорбных десяти страницах, выданную тебе месяц назад. Ты потерял пьесу, Яша?
— Я потерял нить разговора и смысл жизни — в результате первой потери.

— Яша, я убью тебя сейчас и сожгу твой труп при ближних морозах в нашем подвальном нэповском крематории, именуемом по актуальной смете «котельная». Но я могу поступить и менее благородно: сжечь твой спальный мешок со сковородой, присобаченной сверху, который лежит у тебя в гримёрке и называется технокостюмом «Горшочек, вари!». Шо Вы предпочитаете, маэстро?!
— Я-то — коньячок. А вас так прёт, как бурьян, с вашего зелёного чая? Не надо трогать подотчётный жилет — я его уже три месяца не могу донести до костюмерной, все хватают и ляпают, а я стираю. Кстати, кастелянша наша тоже с придурью...

— Да с ней всё понятно.
— Вам ничего не понятно. Это она, когда гардеробщицей в сезон подрабатывает, все вещи обыскивает.
— Зачем??
— Террористов выявляет.
— И как?..
— Пока ищет, но лидер ячейки уже известен. Это наш завлит.
— Яша, мне надо выпить.
— У меня есть. Прямо в спальнике, ну в «горшочке». Да в гримёрке! Пошли.
— Где пьеса, Яша?
— У него. У завлита. Возможно, мы получим её в совершенно иной редакции.

— Что мне делать, Яша?..
— Да ничего. Пару месяцев еще прокондыляем, а дальше нам денег не дадут — у меня друг в департаменте. Так что или мы их с завлитом, или они — нас. На этот случай я готовлю патент и документы на франшизу самогонного аппарата нашего монтёра. А тебе, звезда бродвеев, советую — присмотрись к моей сестре.
— Мы же не знакомы...
— Ты не знаком с Терентьевой??
— Саша — твоя сестра?! Да будь проклят этот местечковый балаган!! Приехал в тепло, на воды, развивать милейший камерный театрик, без артистов, без зрителей, без понимания — просто развивать. А получил кунсткамеру, бестиарий кровных родственников, Яшу, который отказывается сыграть Яшу, самогон по франшизе и террористов...
— А чего бы ты хотел? Если карета несётся к обрыву, то неважно, что она — золотая... И Саша тебе очень подойдёт. Такая бойкая — три мужа, четыре развода, по пять представлений в день.
— Я запутался в этих натуральных числах.
— Так выпей, дядя, вот же кружка!!!

— Тише! Слышишь, шёпот какой-то? Или свист?
— Это так кастелянша подзывает уборщицу, специальными звуками. У них тут совещание, значит. Сейчас еще завлит подтянется.
— А что, уборщица тоже с ними?
— Разумеется. Она же первая приходит и последняя уходит — следит, чтобы не рвануло раньше срока.
— Что не рвануло?!! Хотя я уже, в общем-то, спокоен...
— Ну, бомба в котельной. Завлит с монтёром сконструировали, Гоша озвучил, Саша Вас отвлекает от входа в котельную. Кастелянша на посту днём, уборщица — в остальное время. Только вот я волнуюсь: она же не слышит ничего, а там сигнал такой задуман, предупреждающий...

— Яша, а ты...
— Я — специальный двойной агент. Гражданин с плоскостУпием.
— У тебя ещё и плоскостопие?
— Не то чтобы очень, но немного не тот изгиб по диафрагме, да... Но в данном случае это просто кличка. Такая, в чеховском стиле...
— Я сейчас ударю тебя, Яша. Прямо в изгиб и прямо в диафрагму. Хорошо, что она находится там, где ты не ожидаешь. Будет исключительно по-чеховски. Что вы тут устроили, а?!!
— Орите потише, а то глухие услышат. И слепцы — прозреют!
— Ты мне тут старца библейского не включай, Моисей плоскостУпный! Какая бомба, какие агенты — вы что, офонарели?! Вас всех надо сдать — знаешь, куда, Яша?
— Вы этого не сделаете. Как нас прикроют — Вас в чиновники заберут, в департамент. А нам что остаётся — мой горшочек всю ячейку не прокормит... Это наша страховка. Мы уже несколько лет так отбиваемся. Пока дальше угроз дело не заходило.

— Яша, отпусти меня, а?
— Теперь как старейшины скажут. Я своё дело сделал.

От перегретых рамп подозрительно попахивает, фольга курится... То ли декорация «Оттепель», то ли «Заметелило».

(конец...)

*убогий эпиграф тоже авторский