Милый дом

Полноценно текст раскрывается в озвучке нашей дорогой #KenshiRouge.

Услышал её голос в озвучке и полностью поменял концепцию текста — пол героя, образную систему. И теперь он звучит так, как и должен. Наивно. Жутко. Искренне. Спасибо большое за опыт, это было незабываемо!

Потратьте двадцать минут Вашего драгоценного времени — уверен, Вы тоже проникнитесь.

                                                                                                                       

***

Мы с мамой переехали в этот дом недавно. В папин, в городе — или тот, который у станции, вниз двадцать шесть ступенек... осторожно, ты можешь подвернуть ногу... — мне сейчас сложно сказать. Мы жили и там, и там, разница только во времени. Но время — хитрый зверёк. Как только ты не думаешь о нём, он убегает. И тогда разобраться, где ты находишься, можно только по звукам. По запахам. По воспоминаниям.

Мама с папой поругались. Говорили, что жизнь вместе невыносима. Мама сказала, что устала сидеть вечерами одна. А папа сказал, что не может больше выносить в доме ублюдка с чужими глазами.

Папа очень внимательный. Он видит маленького ребёнка, который страшно хрипит по ночам в раковине. Я ходила к нему, подтаскивала приступочку и смотрела. Да, у него очень нехорошие глаза. Чужие, папа правильно говорит. Он тоже мне надоел. Я не могу уснуть. Слышу этот звук «Хээээ». «Хээээ». Ребёнок будто пытается задышать.

Мама кричит. Я в такие моменты залезаю под стол и тихонько сижу. Пыль щекочет нос, скатерть похожа на стенку палатки — в прошлом году мы ночевали в поле под огромным бархатным небом.

Мне кажется, что там, за стеной из скатерти — огромные миры.

Вот, например — палящее солнце, и я вся вспотела, как тогда, на прогулке в парке. В небо улетали шары — много. Красные, синие, зелёные. Играла музыка, от которой вздрагиваешь и хочется побыстрее убежать в зелёный шелест деревьев. Мама держала меня за руку и говорила — «Смотри, сколько много шариков! И они летят! Здорово, правда?»

Я придумываю, что вокруг — пустыня. Песок, что струится волнами и изгибается, как бабушкины морщины. Нет, не как у той страшной бабушки, которая живёт у меня под кроватью. У настоящей бабушки — живой, тёплой.

Горы, похожие на куличики — большие, они налезают друг на друга и закрывают небо. Небо здесь тоже песочное, оно перетекает по крупицам и его сдувает, сносит куда-то вдаль.

Или вот спуск туда, к роднику. Шумит трава, ветер отдаёт ей свой голос. Сухой шёпот, будто кто-то зовёт тебя ночью из шкафа: «Ш-ш-ш-ш-ш-ш». Я лежу... или же я там, под столом? Невозможно разобраться, я будто везде. Мама говорит, что я задумчивая. Вся в неё. Мне нравится быть задумчивой — тогда я могу видеть картинки. Не свои обычные обои — вазочки с цветами и бежевые узоры. Я их изучила хорошо. Вот тут — старый маленький таракан. Он уже высох, но тенью отпечатался на стене. Тут — лапки, а вот тут — усики. Он как живой. Только стал чёрной тенью.

Как те, что стоят в коридоре.

Я засыпаю, и мне снится, что у нас снова стол с белоснежной скатертью. Вот тут — прожжено. Папа курил, мама сделала ему замечание. Папа очень устаёт и иногда нервничает. Он схватил сигарету — она тлела, как угольки у бабушки в печке — и вдавил её в скатерть. Появилось пятно. Чёрное, с неровными краями. Много раз я видела такие пятна в магазинах, один раз — даже в поликлинике. Они появляются на стене — а потом рассыпаются, как сожжённая бумага. И сквозь эти дырки лезут пальцы. Длинные, чёрные. Они пытаются расковырять дырку побольше. Скребут ногтями, вот так «Шорк. Шорк. Шорк.» Потом у них не получается. И тогда я вижу глаза. Они смотрят сквозь дырочку — на меня, на всех. Потом они начинают драться — и становится тихо.

Так я понимаю, что рядом никого нет.

Я не люблю, когда ругаются родители. Однажды мама пришла и сказала:

— Родная, нам надо уехать. Прямо сейчас.

Я очень удивилась. За окном шёл дождь, небо тряслось сквозь кривые ветви голых деревьев. Кто-то вдавил луну наверх — как папа сигарету в скатерть. Только пятно было белое на чёрном. И неполное — будто папа в последний момент передумал.

Я забыла — сидела ли я в этот момент под столом, или это был другой день. Мама показала на Наташу, мою куклу:

— Не забудь Лизу, доченька. Одевайся.

Мама не знает, что Лизу теперь зовут Наташа. Как меня. Лиза сказала, что её все дразнят в группе Лиза-подлиза. Я её пожалела, и сказала, что мы можем вместе стать Наташами. Лиза удивилась:

— Но ведь Наташа — это твоя мама. А ты — Лиза.

— Нет, глупенькая. Я Наташа.

— Здорово. Я тоже буду Наташей. И нас наконец перестанут дразнить!

Я опять задумалась. В сапожках было тепло, Наташу я прижала крепко-крепко. Мама наматывала на себя шарф, как гусеница в передаче. Гусеница должна была стать бабочкой, и мама тоже хотела стать кем-то другим, я видела.

Они тоже смотрели. Один из них согнулся, его длинные чёрные пальцы шевелились, как страшные гусеницы. Он смотрел в мамину сумку. Втянул воздух и показал зубы. Мне стало жутко. Он смотрел в мамину сумку, и изо рта у него капала слюна. Как маленькие паутинки. Висели — и плюх. И плюх. И плюх...

Мама сказала, что её нигде не ждут. И она сняла нам комнату «до лучших времён». Я знаю, про лучшие времена. Это когда кругом зелено, а в воздухе — сотни шариков. Они улетают куда-то — как мечты, желания... Ведь то, что я загадываю, так же улетает. И исчезает. Я просила — пусть те, кто живут в нашей квартире, останутся там. Я плохо сплю, особенно когда страшная бабушка начинает сучить ногами под кроватью и тыкать пятками мне в матрас. А потом скребет ногтями по досочкам: «Шииих. Шииих. Шииих».

Мама раньше говорила, что я очень интересно придумываю. Говорила до того, как поссорилась с папой. Однажды я даже придумала, что на полке в шкафу живет мёртвый дедушка. Он ворует вещи, а по ночам кладёт их в разные новые места. Мама сказала, что это просто от забывчивости, и никакой дедушка не может положить её ключи в грязное бельё. Я поверила ей. А ночью она проснулась от того, что дедушка скалится над ней и прикладывает палец к губам. «Ш-ш-ш-ш» — шипит он и пучит глаза. Я залезаю под одеяло и жду, когда он уйдёт. Под одеялом жарко, но я жду.

А он ползёт по потолку и гневно шипит, как мамин утюг. «Ш-ш-ш-ш-ш».

Новый дом ещё страшнее прежнего. Дождь хлестал с неба, мы озябли. Фонарик на краю платформы горел белым светом. А дальше — темнота. Не было ни огонька, ни свечки. Двадцать шесть ступенек вниз.

— Осторожно, ты можешь подвернуть ногу... — говорит мама. Кажется, я где-то уже это слышала...

Мы спустились по ступенькам, мама светила ярким фонариком из телефона — и мы шли вперёд. Железная дорога и платформа светилась наверху, а мы брели внизу. К ещё одному дому.

Он был чёрным. Мама рассказала, что его построили из старых просмоленных шпал. Скрипучие двери, сквозняки. Под полом кто-то пищал и возился, будто устраиваясь поудобнее. Мама повесила нашу одежду на крючки и потрогала батарею.

— Холодная, — сказала она и села рядом на жалобно скрипнувшую железную кровать. А мне было жарко и сложно дышать. Мама сняла с меня всю одежду и велела накрыться. Было очень жарко, невыносимо. Словно во мне разгорелась печка. Большая, как бабушкина. И в ней сгорали мысли, память...

Здесь безопасно. Будь это скатерть — или одеяло. Можно просто накрыться — и мир распахнётся перед тобой. Живой, немного чужой. Но интересный.

Мама уходила на работу, а я смотрела в окно. Тучи ходили по огромному небу, как хмурые слоны. Деревья дрожали и метались из стороны в сторону. Мимо их дома шла дорога к станции, но на ней никого не было. Однажды по ней шёл какой-то человек. Он был сгорбленный, голова опущена, руки висят. Он дошёл до забора, понюхал воздух. А потом стал рыть землю. Клочья земли летели во все стороны. В какой-то момент человек встал на четвереньки и начал рыть как собака. Мне стало страшно — и я убежала под одеяло.

Я не выходила из комнаты. Сначала мне казалось, что чёрные люди остались на старой квартире. Но потом они стали заглядывать в комнату. Однажды она услышала легкий скрип за дверью. Внизу жила бабушка Зоя — иногда она ходила по дому и била мух. Я подумала, что это она. Мама строго-настрого запретила открывать кому-то дверь. Я легла на пол и посмотрела в проём под дверью.

Там кто-то был. Я видела его ноги. И он робко скрёбся коготками в дверь, как котёнок. Я отошла и снова залезла под одеяло. Я зажгла фонарик и сидела тихо, как мышка.

Так я поняла, что чёрные люди живут повсюду.

Мне снилось, будто я плыву по дну океана кипятка. Мама давала мне таблетки, чай с мёдом. Трогала мой лоб, хмурилась. Однажды она позвонила бабушке и они о чём-то долго спорили:

— Мам, я не приеду к тебе. Ты опять будешь звонить Егору, он приедет. Я не буду с ним мириться. Я не обращала внимания на то, что он говорил. Как ты велела. Но потом это стало невыносимо. Не мои глаза, посмотри как она ест. Я сама стала на неё смотреть... как будто она не моя, понимаешь? Да, у отца всё та же халупа, нет, не приезжай, нам нужно побыть вместе. Стать поближе...

Я всегда была близко с мамой. Мы садились втроём — я, мама и Наташа. У меня кружилась голова, но я хорошо кушала кашу.

Однажды мама долго смотрела на меня и на Наташу, будто не могла нас отличить. Я быстро доела и положила Наташу на подушку — она ещё маленькая и быстро устаёт. А я уже большая и сильная, я — мамина опора, она говорит так. Да, на меня можно опереться.

Но потом я заметила, что маме стало интереснее играть с Наташей. Она брала её на руки, баюкала. Я уже вылечилась, стала убираться к маминому приходу. Мы с Наташей решили разыграть маму. Я залезла под кровать, а её укрыла одеялом и положила на подушку — будто бы она — это я.

Мама долго говорила с Наташей. На полу было холодно и пыльно — я, кажется, забыла тут подмести.

— Почему ты не можешь просто вот так лежать? — говорила мама. — Я бы просто любовалась на тебя, укрывала одеялом. Зачем ты вечно рассказываешь эти истории? Про шарики? Про мёртвых людей? Я очень устаю на работе, мне нужно просто расслабиться, понимаешь, доченька? Почему я не могу просто расслабиться, что я вам всем сделала???

Я не выдержала и чихнула. Кровать вздрогнула и я увидела мамино лицо. Волосы растрёпаны, глаза широко расширены.

— Ты здесь, Лиза? А кто в кровати был?

— Там... Наташа, мам...

— Какая Наташа?? Ты что, совсем с ума сошла? Кто сейчас лежал под одеялом? Немедленно вылезай!

Я вылезла из-под кровати, вся в пыли. Зачуханная, как мама говорит. Я хотела показать ей Наташу, но в кровати никого не было. Противная, непослушная кукла, из-за неё мне досталось.

Наконец батареи стали тёплыми. Пошёл снег, он укрывал чёрное и страшное. Его хлопья напоминали маленькие летучие пёрышки из бабушкиного курятника. Мама со мной не разговаривала. Приходила домой, пила чай. И ложилась на вторую кровать.

Как-то раз я сидела и рассказывала Наташе о чёрных людях. Наташа — совершенно глупенькая и не понимает, что обо всём, что увидела, надо рассказывать, а то будет болеть внутри. В доме я видела всего нескольких чёрных людей. Один живёт у бабушки Зои — он старый, у него волосы торчат во все стороны, а кожа — как бабушкины колготки — будто сползающая слоями с маленьких косточек. Он иногда воет — но бесшумно, как будто его заколдовали, и он потерял голос. Есть те, кто бродят по коридорам, скребутся в двери. Они грустные, мрачные. Чужие.

В городе их очень много. Гораздо больше, чем здесь. Они сидят на лавочках под окнами, мерцая тьмой. Сидят на пустых креслах в автобусе, на которые никто не хочет садиться. Однажды она нашла чёрного человека в песке. Он лежал и смотрел в небо — будто оно никогда не станет ближе.

Мама что-то смотрела в телефоне, но услышав наш разговор, очень сильно расстроилась. Она подбежала ко мне, схватила за плечи:

— Когда ты это прекратишь? Когда???

— Что прекращу, мам?

— Рассказывать эту чушь о мёртвых людях??

— Это не чушь, мам. И они не мёртвые — просто чёрные и страшные. Они ходят, скребутся, смотрят. Они не мёртвые...

— Ты достала меня, Лиза! Ты понимаешь — достала!! Я всё для тебя делаю! Всё!!! А вместо этого слушаю твои бредни!!!

— Я ещё убираюсь, мам. Я тебе помогаю!

— Ты грязь разносишь, а не помогаешь! Кругом грязь!! Перестань мучить меня, просто перестань!!

— Хорошо, мам. Я перестану. Честно-честно! Я тебя очень люблю!

— Вот и хорошо. И никаких больше чёрных людей, поняла меня??

Я вижу, как по стене ползёт какой-то неизвестный мне чёрный человек. У него длинные худые руки и ноги. Возможно, он давно живёт у мамы под кроватью и показался только сейчас. Я ведь там никогда не убиралась...

Мама смотрит на меня. У неё начинают скрипеть зубы.

— Куда ты опять смотришь, дрянь? Куда?? Куда???

— Там... мам...

Мы бежим по коридору, будто нас несёт ураган. Дует ветер, пролетающий мимо. Мы летим вниз, к входной двери. Там холодно, я даже сапожки не успела надеть. И пальто...

Мама вытолкнула меня, колготки сразу стали мокрыми и холодными от снега. Луна была маленькая, как подглядывающий глаз.

— А здесь?? Здесь ты тоже видишь чёрных людей??

Да. Вот один выглядывает из-за угла. Наверное, не хочет, чтобы его заметили. Другие смотрели из окон, расплющивая лица и мелькая белыми провалами глаз. Они все смотрели. Все.

— Мам, мне холодно...

— Подумай, пожалуйста, о своём поведении, Лиза!

— Я не Лиза, мам... Я Наташа...

— Ты с ума меня сведёшь! Оставайся здесь — и думай! Как подумаешь и решишь больше не говорить о чёрных людях — постучи в дверь. Поняла?

— Да, мам... Я не буду...

— Всё, хватит!!!

Было холодно и темно. Дверь была закрыта. Я стучала, но мама не открыла. Под окном у бабушки Зои лежала старая железная бочка. Я залезла на неё, чтобы постучать и увидела маму.

Она танцевала с моей куклой и улыбалась. Она была счастлива. Улыбалась и кружилась. Как мы тогда, очень давно. Раз-два-три, раз-два-три. Прекрасный вальс, как говорила мама.

Бабушка Зоя сидела на кровати, как-то боком, будто не хотела показывать торчащую из груди ручку ножа. Я постучала в стекло — но звука не было.

Я вижу, как лунный свет чертит на искрящемся снегу дорожки. Тонкие, блестящие. Живые. Какой-то чёрный человек попадает на светлую дорожку — и становится вдруг прозрачным, лёгким...

А звёзды становятся всё больше и ближе. Они разные — красные, синие, зелёные... Это они летят — или я к ним...

Кто-то набросил сверху полотно. Скатерть? Как тогда, я просто забралась под стол? У меня всё запуталось...

Слышались голоса, небо сверкало красным и синим. Без зелёного. Кто-то закричал. Но это уже не так уж и важно.

Я думала о том, что время — хитрый зверёк. Наверное, стоило бы расстроиться. Я не могу двигаться, не могу говорить.

А потом двое людей, от которых пахло табаком и сыростью, унесли кого-то, накрытого полотном — а я осталась. Я теперь тоже — чёрная, как свистящая поездами ночь. Но если я очень хорошо постараюсь — я могу подманить время. И представить, как пахнет вокруг.

Пирогами. Или душистым мылом. И звук открывающейся двери: «Скри-и-и-и-п». Как говорила бабушка — только они живут в нас. Звуки. Запахи. Воспоминания...