Без я

Перед утренней сигаретой нужно выпить воды. Смыть изо рта ночную затхлость.
Сны оставляют следы. Скукоженные, морщинистые фантики чужой реальности. Их хочется выкинуть, но мусорное ведро под раковиной уже битком. В нем обертки от бумеров, кукуруку и кара-кум. Сладкоежкины улики. Придет стиморольная легавая и возьмет. Возьмет под арест. И зачитает права. Право на самоопределение, право на протест, право на месть, право на милосердие.
Вода смоет ночную затхлость. Вода смоет забродившие сны, но один спрячется за подкладкой и будет шуршать, надоедая памятью о вкусах, которые не повторить.
Сигареты курю из-за метаморфозы. Осязаемое становится дымом. Пепел рассыпается в пыль. Бывает и наоборот. Смех прошлого, звуки прошлого, радость прошлого — прячутся в материальном, спят и таятся до часа. Ждут освобождения покорно и молчаливо. Консервированная память, чтобы ее вскрыть, нужен огонь.
Принес на балкон альбом. В нем коллекция спичечных этикеток. Открываю. Под прозрачными полосками щурятся от неожиданного света африканские перелетные птицы, в зеленых волнах корабли ВМФ СССР стыдливо топят стальную наготу, великие ученые топорщат пыльные бороды, знаменитые путешественники кутаются в меха и спускаются в лодки.
Ближе к альбому двигаю пепельницу — жестяной цилиндр цейлонского чая. Зажигалка дает огонь, дрожит в предвкушении рыжий язык, синеет от жадности его острый кончик. Начинаю с птиц, ведь они не боятся боли. Тем, кто летал, сгореть не страшно. В последнем пике, с обожженными крыльями, первая падает в смерть. Пестрая птица в серую ночь. Следом журавль.
Птичий прах уже часть воздуха, которым дышу. Открытые окна бросаются снегом, как хлебом, будто в огромного голубя, будто снег необходим для жизни, будто без него не взлететь, не запрыгнуть на карниз, не броситься вниз к земному ядру. Будто бы без его белой святости никто не сумеет унизиться осознанием.
Ученые горят жирно, так было всегда. Их пепел даже немного блестит. Мозговое розовое сало накипью пристало к стенкам цилиндра. Опускаю в пепельницу палец и ногтем черпаю ученый нагар. Очень мыльный остаток. Две толстые слипшиеся снежинки влетают в могилу, талой каплей плывут ко дну. Пепельница — мертвый колодец.
Жгу этикетки, жгу этикетки, жгу этикетки, жгуч сэтикетк, жгуче солтике, жгучее солнце гнездится в черешнях, мальчику не дотянуться. Пусть даже с забора он руку протянет, бордовая сладость не дастся. Уже понимая, он все же подпрыгнет. Для успокоения совести. Так говорит мама, когда ей на рынке понравится юбка. Но рынок остался для них в первом классе. Сейчас в холщовой сумке бутылки для сдачи. Прямая дорога Зеленого Яра, но улица под уклон. Ему бы бояться разбить бутылки, но нет. Другой страх. Встретить цыгана на белой «Волге», таким же — но прошлым — летом цыган этот прятался в их огороде. Его искали такие же смуглые и неопрятные, только без «Волг». Мама не выдала. Видела у ищущих пистолеты. Мальчик прижимался к доброй овчарке час. Флинт не скулил. А рычать вообще не умел. Цыган потом не сказал «спасибо». Запрыгнул в машину. Уехал по прямой дороге Зеленого Яра, по улице под уклон.
Трамвайные рельсы, две пары. Противоположные. Туда и обратно. Но так одинаково сверкают, бьют по небу острыми бликами в ответ на полдень и жару. Через три дома блеск меркнет в тени остановки, за ней, на площадке, большой «Продуктовый», а рядом, под кленом, в компании ящиков потертая бабка в мужском пиджаке. Она меняет деньги на бутылки. Мальчик вытащил двенадцать штук. Бабка проверила каждую, горлышко, дно и туловище. Мама их вымыла в тазике, в теплой воде. Бабка считает листочки-карбованцы. Отдает. Мальчик кивает, и чтоб не отняли, скорее бежит в магазин. Как тайну протягивает продавщице деньги и просит хлеба. Буханка в холщовой сумке тянет скорее домой, а сдача в целый листочек ведет греховно к ларьку. Проступок покупать жвачку. Пусть и одну. Пусть самую недорогую, без вкладышей. Но мальчику кажется, что сегодня мама не будет ругать. Летом она редко ругается, а еще он дома рассказывал, как Аленин папа варит старые жвачки в сахарной воде, и они тогда заново сладкие. Папа мальчика обещал и ему сварить, когда вернется. В следующий раз.
В правой — сумка с хлебом, в левой — жвачка, карманы пусты. В небе — лето и полдень. И — сколько хватает детскому росту видеть горизонт прямой улицы Зеленого Яра, дороги в гору — ни одной птичьей точки.