Таша – как Пушкин называл свою жену – не была его последней викторией под сенью шаловливого Амура. Так, в первых числах сентября поэт выехал в село Болдино: в связи с предстоявшей женитьбой отец выделил ему часть близлежащего села Кистенёва, и поэт должен был выправить бумаги для вступления в собственность. В Болдино у него случилась связь с Февронией Виляновой, дочерью зажиточного вольноотпущенного крестьянина. Вероятно, встретил Пушкин в эти дни и Ольгу Калашникову – ту самую девушку, с которой он сошёлся в годы Михайловской ссылки. Переехав в Болдино вместе с отцом, назначенным сюда на должность управляющего, Ольга сумела извлечь неплохой капитал из давней своей близости с Александром Сергеевичем: вместе с родителем они нещадно эксплуатировали крепостных, обирая их до нитки, и в итоге стали людьми довольно зажиточными по местным меркам.

К тому времени, когда в Болдино – вместо отца-Калашникова – был прислан новый управляющий по фамилии Пеньковский, Ольга уже и сама имела несколько душ крепостных. Она конфликтовала с Пеньковским: «…Ольга Михайловна с большой уверенностью утверждает, – жаловался новый управляющий С. Л. Пушкину, – что она меня, как грязь с лопаты, с должности сбросит, только бы приехал Александр Сергеевич в Болдино, тогда что она захочет, всё для неё сделает Александр Сергеевич!»

В 1831 году, получив вольную, Ольга вышла замуж за тридцатипятилетнего вдовца Павла Степановича Ключарёва – дворянского заседателя земского суда, имевшего чин титулярного советника. Последний пребывал на грани разорения и рассчитывал поправить свои дела за счёт приданого дочери управляющего. Впрочем, неудачи продолжали преследовать незадачливого Павла Степановича, и спустя некоторое время его имение продали с аукциона. Ольга, ставшая теперь дворянкой, не прекращала переписываться с Пушкиным, иногда выпрашивая у того денег. Вот её письмо, отправленное 21 февраля 1833 года:

 

«Милостивый Государь Александр Сергеевичь, Я имела щастие получить отвас Письмо, закоторое чувствительно вас Благодарю что вы незабыли меня находящуюся в бедном положении и в Горестной Жизни; впродчем покорнейше вас прошу извинить меня что я вас беспокоила нащет Денег. Для выкупки моего мужа Крестьян, то оные нестоют что бы их выкупить, это я Сделала удовольствие Для моего мужа, и Стараюсь все к пользы вашей но он нечувствует моих благодеяний, каких я ему неделаю, потому что Самый беспечный человек, накоторого янинадеюсь инет надежды иметь куска хлеба, потому что Какие только Могут Быть пасквильные Дела то все оные Есть у моего мужа первое пьяница и Самой развратной Жизни человек уменя вся наДежда навас Милостивый Государь что вы неоставите Меня Своею милостию, в бедном положении и в Горестной Жизни, мы вышливотставку иЖивем уотца в болдине, то инезнаю Будули якогда покойна от Своего мужа или нет, а набатюшку все Сергей львович поминутно пишет неудовольствия и Строгия приказы то прошу вас милостивый Государь защитить Своею Милостию Его от Сих Наказаний; вы пишите, что будите Суда или внижний, тоя С нитерпением Буду ожидать вашего приезда, иоблагополучном пути буду бога молить, оСебе вам Скажу что явообременении и уже время приходит К разрешению, то осмелюсь вас просить Милостивый Государь нельзяли Быть воспреемником, Естьли вашей милости Будет непротивно но хотя нелично, ноимя ваше вспомнить на крещении, Описьмах вы изволити писать, то оныя писал мне мой муж инепонимаю что значут кудрявые, впродчем писать больши Нечего, остаюсь С иСтинным моим почитанием ипреданностью из вестная вам»…

 

***

 

После женитьбы Пушкина его донжуанский список пополнили многие прелестницы из высшего света – в том числе Надежда Соллогуб, Дарья Фикельмон, Александра Гончарова (сестра его супруги, Натали Пушкиной). Однажды на балу поэт при жене столь неприкрыто обхаживал Амалию Крюднер, что Натали, оскорбившись, уехала; а дома отвесила Пушкину пощёчину… Вскоре он рассказал Вяземскому об этом случае – и, смеясь, заметил:

– У моей мадонны рука тяжёленька!

К Надежде Соллогуб обращено стихотворение Пушкина, вышедшее из-под его пера 5 октября 1832 года:

 

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу

Волнениям любви безумно предаваться;

Спокойствие моё я строго берегу

И сердцу не даю пылать и забываться;

Нет, полно мне любить; но почему ж порой

Не погружуся я в минутное мечтанье,

Когда нечаянно пройдёт передо мной

Младое, чистое, небесное созданье,

Пройдёт и скроется?.. Ужель не можно мне,

Любуясь девою в печальном сладострастье,

Глазами следовать за ней и в тишине

Благословлять её на радость и на счастье,

И сердцем ей желать все блага жизни сей,

Весёлый мир души, беспечные досуги,

Всё – даже счастие того, кто избран ей,

Кто милой деве даст название супруги.

 

Рассказывали, будто однажды Александра Гончарова потеряла цепочку с крестиком, которую никогда не снимала. Прислуга взялась за поиски и, обшарив в доме каждый закоулок, наконец обнаружила пропажу в постели Пушкина. Это послужило причиной очередного семейного скандала.

Ко многим дамам и девицам у Натали имелись поводы ревновать мужа – и тому приходилось непрестанно оправдываться:

 

«Графиня Фикельмон звала меня на вечер. Явлюсь в свет в первый раз после твоего отъезда. За Соллогуб я не ухаживаю, вот те Христос; и за Смирновой тоже. Смирнова ужасно брюхата, а родит через месяц…»

Из письма Пушкина жене (около 5 мая 1834 года).

 

«Письмо твоё очень мило; а опасения насчёт истинных причин моей дружбы к Софье Карамзиной очень приятны для моего самолюбия. Отвечаю на твои запросы: Смирнова не бывает у Карамзиных, ей не встащить брюха на такую лестницу; кажется, она уже на даче; графиня Соллогуб там также не бывает, но я видел её у княгини Вяземской. Волочиться я ни за кем не волочусь…»

Из письма Пушкина жене (12 мая 1834 года).

 

«Что ты путаешь, говоря: о себе не пишу, потому что не интересно. Лучше бы ты о себе писала, чем о Sollogoub, о которой забираешь в голову всякий вздор – на смех всем честным людям и полиции, которая читает наши письма…»

Из письма Пушкина жене (не позднее 29 мая 1834 года).

 

«Твоя Шишкова ошиблась: я за её дочкой Полиной не волочился, потому что не видывал, а ездил я к Александру Семёновичу Шишкову в Академию…»

Из письма Пушкина жене (30 июня 1834 года).

 

Словом, страсти кипели; подозрения, обвинения и семейные размолвки были нередки в семействе Пушкиных. Это неудивительно, ведь что бы там ни писал жене поэт, оправдываясь, но даже стихи выдавали его, они полны недвусмысленными саморазоблачениями:

 

Я думал, сердце позабыло

Способность лёгкую страдать,

Я говорил: тому, что было,

Уж не бывать! уж не бывать!

Прошли восторги, и печали!

И легковерные мечты...

Но вот опять затрепетали

Пред мощной властью красоты.

 

Выше я привёл строки из чернового наброска, сделанного Пушкиным в 1835 году. Это стихотворение так и осталось незаконченным.

…Порой сбегал Александр Сергеевич – не только от света, но и от затягивавшего семейного быта – в Болдино и в Михайловское. Эти продолжительные отлучки в уединённость, как мы теперь знаем, весьма благотворно сказывались на его творчестве.

А молва приписала Пушкину авторство ядовитой эпиграммы, распространившейся по салонам столицы:

 

Кто хочет быть учён –

Учись.

Кто хочет быть спасён –

Молись.

Кто хочет быть в аду –

Женись.

 

***

 

Бессмысленно искать повинных в том, что всё сложилось в судьбе Пушкина не столь лучезарно, как ему грезилось в мечтах. Жизнь всегда вносит в планы человека свои коррективы, сколь бы ни был он одарён. Здесь я могу лишь констатировать пунктирно обозначенный маршрут чувствований поэта, исходя из свидетельств его современников. Вот одно из них – воспоминания Н. М. Смирнова:

 

«Женитьба была его несчастье, и все близкие друзья его сожалели, что он женился. Семейные обязанности должны были неминуемо отвлечь его много от занятий, тем более что, не имея ещё собственного имения, живя произведениями своего пера и женясь на девушке, не принёсшей ему никакого состояния, он приготовлял себе в будущем грустные заботы о необходимом для существования. Так и случилось. С первого года Пушкин узнал нужду, и, хотя никто из самых близких не слыхал от него ни единой жалобы, беспокойство о существовании омрачало часто его лицо. Я помню только однажды, что, недовольный нянькою детей своих, он грустно изъявил сожаление, что не в состоянии взять англичанку. Домашние нужды имели большое влияние на нрав его; с большою грустью вспоминаю, как он, придя к нам, ходил печально по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон, и уныло повторял: «Грустно! тоска!» Шутка, острое слово оживляли его электрическою искрою: он громко захохочет и обнаружит ряд белых, прекрасных зубов, которые с толстыми губами были в нём остатками полуарабского происхождения. И вдруг снова, став к камину, шевеля что-нибудь в своих широких карманах, запоёт протяжно: «Грустно! тоска!» Я уверен, что беспокойствия о будущей судьбе семейства, долги и вечные заботы о существовании были главною причиною той раздражительности, которую он показал в происшествиях, бывших причиною его смерти».

 

…Однако ничего из описанного выше не могли предвидеть Александр Пушкин и Наталья Гончарова 18 февраля 1831 года, когда состоялось их венчание.

Шесть лет было суждено продлиться этому браку. Ровно столько же отвела судьба прожить поэту… И чем дальше, тем более хотелось ему покоя и уединения, да не с кем-нибудь, а со своей Натали. Оттого именно к ней обращены строки, написанные в июне 1834 года, когда Пушкин пытался выйти в отставку и поселиться в деревне:

 

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём

Предполагаем жить, и глядь – как раз умрём.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля –

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальную трудов и чистых нег…

 

Стихотворение так и осталось незавершённым, но сохранился набросок его плана:

 

«Юность не имеет нужды в at home, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу – тогда удались он домой.

О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические – семья, любовь etc. – религия, смерть».

 

Незавершённое стихотворение, несбывшиеся чаяния, оборванная жизнь… Случайность это или закономерность? И чем явилась Натали для Пушкина – капризом усталого одиночества или воплощением фатальной неизбежности истинного чувства? Ныне уже никто не сможет ответить определённо ни на первый вопрос, ни на второй. Во всяком случае, через неделю после своего венчания поэт писал Петру Плетнёву:

 

«Я женат – и счастлив; одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется я переродился…»

 

Пожалуй, всё же была любовь: очередная и вместе с тем – единственная и неповторимая.

На этом счастливом моменте поначалу хотел я остановиться, завершив своё повествование иронической эпитафией, которую Пушкин написал самому себе:

 

Здесь Пушкин погребён; он с музой молодою,

С любовью, леностью провёл весёлый век;

Не делал доброго, однако ж был душою,

Ей Богу, добрый человек.

 

И всё же – насчёт того, что «не делал доброго» – ох, поскромничал Александр Сергеевич! Посему, перескочив более чем на век вперёд, приведу один забавный эпизод из воспоминаний актрисы Фаины Раневской. Как-то раз ей приснился Пушкин: молодой, в изящном сюртуке и цилиндре, он шёл по улице, держа в руке массивную трость. Актриса бросилась к нему и восторженно воскликнула: «Александр Сергеевич, как я вас люблю!» – «Иди отсюда, б...дь старая, со своей любовью!» – процедил поэт и зашагал прочь… Раневская, проснувшись, позвонила Ахматовой и рассказала ей свой сон. Ахматова, выслушав подругу, вздохнула с завистью:

– Фаечка, какая ты счастливая. А ведь мне ОН так ни разу и не приснился!

 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

 

Какова же мораль во всей этой истории, более-менее последовательно повыхватывавшей небольшие куски из жизни поэта и нанизавшей их на страницы моего повествования? Да никакова. Просто – Пушкина любили. Даже те, кому по большому счёту полагалось бы на него обижаться. А значит, он того заслуживал, и вряд ли только стихи явились этому причиной.

 Юрий Лотман написал о нём:

 «Пушкин вошёл в русскую культуру не только как Поэт, но и как гениальный мастер жизни, человек, которому был дан неслыханный дар быть счастливым даже в самых трагических обстоятельствах».

Как ни прискорбно мне это отмечать, но уважаемый академик своим утверждением, что называется, попал пальцем в небо. Ибо любой, даже самый с виду благополучный служитель Эвтерпы не может быть счастлив априори, в противном случае все его поэтические интенции обречены на угасание и тщету. Пушкина же сия участь миновала – немалое количество стихотворений, вышедших из-под пера «солнца русской поэзии», весьма красноречиво свидетельствует о его хронической несчастливости:

 

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

 

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?..

 

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

 

Да, многое из чаянного не сбылось в жизни Пушкина. Не было ни сколько-нибудь твёрдого достатка, ни подобающего его таланту положения в обществе, ни семейного спокойствия… А ещё, к примеру, очень хотелось Александру Сергеевичу прокатиться за кордон, в Европу, да не удалось; разве только во время войны побывал он на богом забытой окраине Османской империи. Впрочем, последнее, пожалуй, не явилось большой прорехой в судьбе поэта: всё же он изрядно поколесил по России. У нас ныне возможностей повидать мир куда больше, а пушкиных – ищи-свищи. И уж тем более не каждый сознаёт, что любая жизнь подобна странствию, даже если ты отродясь не двигался с места. Странствию чувств как минимум. А Пушкин, пожалуй, это понимал.