Родригерс Ларс Педерс

Тёмная ночь. Только пули. Неправильно выпукл овал окна, бесстыдно приподнята занавеска, хрущёвка, стена, третий этаж снизу. В небе светлые сияющие капельки, слёзы бога, всё никак не долетят до земли, осеменив сие. Где-то за окном, внизу, по матовому холсту ночи мчится грациозный чёрный пудель, подхватывая на жгучий язык вспыхивающие то тут, то там огоньки человеческих жизней. Не причиняя вреда, бесполезные огоньки с сухим шипением растворяются на горячем и чёрном языке пуделя, не прибавляя и не отнимая от всеобщей духоты ни цента, ни градуса.

По эту сторону окна бесчеловечно жаркий июль наблюдал молодой чемо... человек, опустив невесомую голову на подоконник. Так и не сумев выйти из себя, он превратился в слух, рассчитывая неизвестно на что. Все поры кожи молодого человека раскрыли пересохшие рты и алкали, а им было нечего дать. Голод и тётка. Перед ним лежал чистый лист, на столе в стакане чая стыла печаль, в нём плавал скучный желатиновый плевок Луны. Откинув свой сюртук на спинку стула, музыкант возложил ноги на подоконник, отнял от молодых зубов недоеденное гусиное перо, макнул его в чай, в порыве отчаяния занёс над листом... О, нет. Он решительно встал, прошёлся, хрустнув модными чувяками из крокодиловой кожи, мягко ткнул в стену пальтсем, зачем-то выключил свет, зачем-то включил, взлез на окно и, раскорячившись, исполнил вызывающе пошлый чин неприличия. Вязкий, студенистый от жары воздух всколыхнули снизу несколько вялых аплодисментов. Человек учтиво отдал поклон кому-то в темноту, прижав руку к сердцу, потом вернулся к столу, лихо тяпнул дорогих столетних чернил ( граммов семьдесят ) из небольшой хрустальной чернильницы и снова обмакнул перо в чай.

«Родригерс фон Педерс..» — Вывела его молодая рука в закатанной по локоть белоснежной накрахмаленной батистовой сорочке тончайшего китайского шёлка.

И потекло...

Из-под пера неохотно, с натугой и слизью выползал некий предмет, коричневый мальчик, серо-буро-бурячный самозваный королевич, хотя цвет его был условным по умолчанию. Он был неопределённый, да и мальчик ли... Весь слепленный из лоскутов, бантиков, яблочных огрызков, лепестков роз и таблеток, испорченных нервов, непропечённых мыслей, этот новорождённый колобок, этот благоухающий отпрыск, это порождение воспалённых мозговых нейронов, страдающих кислородным голоданием вдруг, не дожидаясь ритуальной церемонии посвящения, резво спрыгнул со стола и был таков. Молодая рука, его породившая, выронила перо, вскинулась, любуясь собой и перебирая пальцами воздух, послышался отчаянный возглас — «Не, ну ёоооп твою мать, блядь!» — и тут же рука беспомощно рухнула вниз, вдоль кресла, повиснув безжизненной плетью, изящно оттопырив тонкий и длинный мизинец с отполированным до мёртвенной синевы ногтем.

 

Родригерс Педэрс продолжил свой путь, делая уверенные первые шаги и шлёпая по земле несоразмерными маленькому тельцу, ластами ног. Достаточно нелюбимый, непризнанный, обречённый на жизнь. Он спустился к реке, там его ждала шлюпка, выдолбленная из коры ебаного ( эбенового ) дерева. Она напоминала скорлупу большого грецкого ореха, чем и была по сути. Он отвязал тетиву каната, забычковал окурок и набрал отравленного воздуха в грудь. И выстрелил воздухом в берег. Его тотчас пулей отнесло на средину реки. Тут Педэрс огляделся и понял, что поспешил. Состоялась его первая ошибка в этой жизни. У него не оказалось вёсел. Или весел? Весело плыть без весел. Грести было неху — ем.

 

И Родриго беспечно отдался на волю волн.

А что было делать? Плакать?

 

Долго ли коротко ли, но вдруг лодка резко накренилась, за край ухватилась жилистая рука, и на борт, отряхиваясь от воды и кувшинок, вскарабкался пожилой муравей. Запахло сивушной тиной.

— О, — приветливо улыбнулся Родригерс Педерс, — добрый вечер. Как ваше имя, спаситель?

— Тихон, — выкручивая седые усы, важно представился муравей. — А ты педерс.

— Ну, — немного обиделся Родригерс и опустил глаза, — это ж фамилия.

— Да ладно, не парься. А чо ты меня спасителем назвал?

— Ну а кто грести-то будет?

— Чего? Я? Чем грести, хуем? — удивился муравей, — вёсла где, ебалдон?

— Не надо ругаться, — поморщился Родригес, — Мы ведь в сказке. Здесь от мата подташнивает и кружится голова. Где мой пирамидон...

— Сказка ложь, — нравоучительно заметил муравей Тихон.

— Мне почему-то противна ложь, — внезапно поскучнел Педерс.

— А мне почему-то в кайф. Что ты делаешь здесь, в моей сказке?

— Она уже твоя? Я не знал, прости. Я просто ищу Веронику. Я надеялся...

— Ты ищешь Веронику? — вскричал Тихон, выпучив потемневшие глаза.

— Да, я ищу Веронику.

— Так я тоже ищу Веронику. А как выглядит твоя Вероника?

— Да хуй его знает... — мечтательно молвил Родригерс и тут же спохватился, хлопнул себя по губам, — Ой! Плохой, плохой я. А твоя как?

— Моя... — задумался муравей, — моя... да вот, гляди! — И не найдя нужных слов, он протянул вперед свои руки. Десницы его были покрыты застарелыми огрубевшими мозолями и коротким жёстким волосом. — Понял, нет?

Родригерс понял, тайком взглянул на свои руки, и стыдливо сжал кулаки.

— Да, — произнёс он, — да. Похоже, мы ищем одну и ту же Веронику.

— Как девку делить будем? — деловито поинтересовался муравей.

— Поровну, как ещё. Тебе вершки, мне корешки. Белый верх, чёрный низ. Или наеборот. Двойной тулуп. Можно вертолётом. Только вот где она? Ты хоть знаешь, как она выглядит?

— Я узнаю её, — уверенно сказал Тихон. — Ты давай знай греби. Вон, у тебя ласты каки.

 

И Ларс фон Педэрс погрёб, то одной, то другой ногой. Лодка мерно покачивалась из стороны в сторону, берега волшебной страны плавно тянулись вдоль бортов, похабно развернув перед ними своё откровенное нутро. Невдалеке шумные сверчки играли в карты, посвистывая невпопад, и перекрикивая друг друга, проигравшему били по ушам колодой. Двое мужалых бобров энергично делили шкуру третьего, ещё не убитого, и грязно матерились при этом. Живописная группа цыган, дрожа и обливаясь потом от страха, на клавесине и деревянных ложках играла что-то из Вагнера, кажется «Польот Валькирий». Их внимательно и жадно слушали несколько голодных медведей, развалившихся у костра. Они, не мигая, пялились на цыган и густая слюна капала на шипящий огонь с их вываленных языков. Казалось, стоит лишь кому-то из цыган сфальшивить...

Лесные светлячки, притушив огни, закладывали фугас из крымского ганджубаса в огромное платиновое кадило, их заинтересованные мордочки, сгрудившиеся вокруг, отсвечивали зелёным. Из волшебного леса выскочил голый волк в засаленной красной шапке и спустился к реке.

— Спички есть, пацаны? — гаркнул он речным странникам.

Муравей молча швырнул ему мокрый коробок.

— Оу, сэнкс-бэнкс, а то картошки Машка дров поджарить а бабка Дуся без черемши навязла в зубах! — Радостно затявкал волк, поймав коробок и завиляв хвостом вовсе по-собачьи.

 

Посредине реки, точь-в- точь там, где и должен, был крепко вбит осиновый кол. На нём сидела бабочка с большими кружевными крыльями небесного цвета. Её вьющиеся пепельные локоны волнами спадали на плечи, из-под ровной чёлки смотрели немного печальные, огромные и чистые, словно лесной родник, очи.

— Вероника, — твёрдо сказал Тихон, и оселедец на его гладкой голове набряк, заинтересованно вздыбившись.

— Она. — Кивнул Педэрс и крикнул, не теряя времени: — Эй, Вероника! Цветок нюхать будешь?

— Стой, товарищ! — решительно схватил его за рукав Тихон, — это не из этой сказки! Не тот конец.

— Согласен, — ответствовал покладистый Ларс и снова воскликнул: — Эй, Вероника! В жопу дашь?

Муравей со стоном прикрыл глаза рукой и отвернулся.

— В жопу? Зачем? — удивлённо взмахнула ресницами бабочка.

— Ну, — отчего-то смутился Педэрс, — для порядку там... хотя.. это я так, не обращай внимания.

— Дам, — вдруг просто сказала Вероника, посылая на них невыносимые потоки света из глаз.

— Что? — не поверил ушам Ларс. У муравья отпала челюсть.

— Дам, — повторила бабочка и взмахнула крылышками, — ведь у меня сегодня день рождения. Поэтому акция. А вас будет двое?

— Нет, — быстро сказал муравей, — я пас. Я только по любви.

— О, — сказал Ларс, — мы устроим тебе отличный подарунок. Кстати, ты умеешь делать «моргалес»? Я смотрю, у тебя ресницы.

— Послушай, ты, педерс... — закипая, начал муравей, но Педэрс перебил его.

— Не встревай, я уже почти снял её.

— Я не позволю.

— Позволишь. — с этими словами Педэрс выхватил из кармана левольвер и застрелил муравья до смерти, прям из левольвера. Муравей растерялся от неожиданности, посидел для порядку с минуту, и практически умер, сковырнувшись за борт.

— Теперь ты будешь один, — констатировала Вероника и лучезарно улыбнулась. У неё были ровные и крупные белоснежные зубы. От её улыбки исходило спокойствие и какое-то белое, ледяное безмолвие. У Ларса по загривку прошёл озноб, но он упрямо продолжил гнуть свою линию.

— Да, и я один дам тебе жару, ты не смотри, — сказал Педэрс, — хочешь, поиграем в «Атлантиду»?

— Можно. Но мои расценки ты знаешь?

— О деньгах не беспокойся. Деньги есть.

— Тогда не тяни резину, чувак.

— Раздевайся, — сказал Педэрс, а сам принялся долбать днище лодки. Когда в дыру хлынула вода, он лёг на спину и жестом позвал бабочку. Вероника вспорхнула и села ему на руку. Ларс, не долго думая, быстрыми движениями оторвал ей крылья и швырнул в реку. Их тут же закрутило течением и унесло.

— Ебать, — сказала бабочка, — жесть. Тебе это выльется в копеечку, мужик.

— Ничего страшного, — невозмутимо ответил Педэрс, — приготовься.

 

Вода уже доходила ему до подбородка. Он выпростал из брюк широкую шляпку увесистого гриба и подмигнул бабочке:

— Добро пожаловать на борт, Вероника. — Бабочка села на шляпку. Лодка до краёв погрузилась под воду. Над поверхностью словно на маленьком острове покачивалась бабочка, испуганно перебирая лапками.

— И дальше что? Эй ты? Что за дебильная игра? Мы ж щас утонем нахуй!

— Слушай сюда, Вероника, — произнёс Педэрс, не обращая внимания на то, что вода уже сомкнулась над его лицом. Его губы побелели от нехватки кислорода, но продолжали двигаться. — Я искал тебя долгих восемнадцать лет. Посмотри на мои руки — сколько бесплодных поллюций посвящено тебе, тварь. Из мириад этих мелких хвостатых червей могла родиться армия погибели для какой-нибудь украины. Но я лишь увлажнял воздух. Я салютовал в пустоту из своей несчастной кожаной гарматы, и всё в твою честь. Наверное, я тебя любил. Хотя само слово «любовь» мне напоминает размалёванную старую шлюху вечно под градусом, и оно только искажает кипение той неведомой хуйни у меня внутри. Я ведь только для тебя и дышал, ёбаная ты калоша.

— И чо терь? — брякнула Вероника. Вся её красота и волшебство странным образом испарились, теперь она выглядела как обычное насекомое. Без крыльев.

— Как чо? — С усилием булькнул Педэрс. Слова давались ему трудно. Его лицо подёрнулось болезненной синевой, а глаза тускло блестели последним свечением. — Ты это... ты чо застыла? Давай, лапками шевели, танцуй. Я хочу хорошенько кончить напоследок.

 

Вокруг сгущался сумрак, света становилось все меньше, и природа его была не ясна. Здесь просто не было света. Обитатели странного мира куда-то подевались, гулкий шум и отголоски суеты оставались все более позади, и река, вдруг накренившись вперёд, странно медленно падала и падала куда-то, выливаясь чёрными водами в открытый космос, увлекая уходящую на дно лодку, нелепо склеенного Педэрса, и танцующую на его хую блоху, бывшую когда-то прекрасной бабочкой.

 

 

 

Молодой человек закончил писать и задумался, прислушиваясь. На бумаге чай мгновенно высыхал, перед ним лежал все тот же чистый лист. Он отхлебнул чай и повернул лицо к тебе, читатель.

— Ну, как-то так... — Сказал он устало, глядя тебе в глаза. — Что, плохой я сказочник, верно? А ты попробуй сам. Вот представь: скоро полночь, темнота облепила мой дом как чёрный гандон, туго и мягко, кроме сверчков — ни звука, ядовитая тишина, которая обязательно обманет, и под утро начнётся то, которое... Где-то там, за краем августа в выжженных пшеничных полях стоят колонны, и ты просто не знаешь, кто они и что, ты просто чувствуешь их голодные молодые глаза. Они жгут как лазеры. Ты им мешаешь. Единственно, что нужно этим сущностям — твоя жизнь. Они пришли за тобой.

Представил? А теперь напиши-ка что-нибудь. Или вам слабо?

 

Вот и мне.

Вуаля, блять.

 

Ассистент режиссера и менеджмент Н. Ясновская 

 

август, 2014 год