Попытка детектива

– Салют, Кетти! – я старался выглядеть веселым. Настолько, насколько позволяли обстоятельства и клоунский колпак с колокольчиками, который, как мне казалось, болтался на голове. Тот самый потертый колпак, передающийся по наследству поколениями неудачников Отдела расследований.   

 Она оторвалась от экрана и взглянула сквозь меня, прямо на шкаф с наградами Управления, стоявший в углу. А потом кивнула и показала на дверь в кабинет.

– Здравствуйте, инспектор, мадам директор вас ждет.

– Ма'ам в настроении? – по-прежнему улыбаясь, беспомощно уточнил я. Будто это имело хоть какое-то значение в сложившихся обстоятельствах. Какая разница, в каком настроении графиня, если я сейчас его испорчу? Окончательно и бесповоротно.  И для этого не нужно было выдумывать сложных комбинаций, достаточно показать содержимое пакета и рассказать то, что послужит поводом с треском выгнать нашу троицу на улицу. Меня, Рубинштейна и Его толстейшее величество мистера Мобалеку. Пинком под зад с самыми печальными последствиями.

– Была в хорошем, – вежливо ответила мисс Джонс.

– А ты? Может, сходим куда-нибудь после работы? Сегодня я свободен.

 Ма’ам директор вас ждет, – повторила она, бросив еще один равнодушный взгляд на шкаф. Что, черт побери, она там не видела? Мое личное дело, на котором стоял штамп «Уволен по служебному несоответствию»?  Я покачал головой, пытаясь взглядом найти ее глаза. Но Кетти уже отвернулась в монитор ноутбука, словно тяжелая бюрократия ей была интереснее наивных попыток завязать отношения. Хотя бы дружеские.

 Обычные дружеские отношения коллег, совершенно ни к чему не обязывающие. Мне пришло в голову, что мисс Джонс не похожа ни на одну женщину, которые были со мной. Ни на одну, которую я любил. Ни на одну из женщин, которые любили меня. Ни на Алтынгуль, ни  на Алю, ни на мисс Лолу, стриптизершу в «Красном тузе», ни на кого-либо другого. Одни причиняли мне боль, другим  причинял боль я. Этот простой взаимный обмен страданиями, который ей был абсолютно не важен. Мисс Джонс отделяли от меня пару метров и миллион миль сразу. И я не мог показать ей ничего из себя настоящего, просто потому, что уже привык быть другим. Эта мысль вызывала уныние. 

 Не знаю, что думает осужденный, поставив ногу на первую ступень эшафота. Что звучит в его голове. Музыка? Голоса толпы?  Страх бьется в голове, заглушая все. Как звучит этот страх? Тяжелая басовая нота, за ней только удар топора.

 Я постучался и нажал на ручку двери. Пакет в моей руке шелестел и был тяжелым, словно кто-то напихал в него кирпичи. Я шел, осторожно передвигая ноги, как бездомный старик на городской свалке, который совершенно никуда не спешит. У которого никаких дел на ближайшее столетие. Шел вдоль длинного стола, с каждой стороны его стояли по восемь стульев. На идеально чистой столешнице не было ни пылинки.

– Добрый день, мистер Акиньшин! Рада вас видеть, – палач никогда не испытывает к тебе ненависти. Просто делает свое дело. Разглядывает тебя, как тушу коровы с одной единственной целью. Наделать из тебя стейков. Он художник, созидатель, Господь перед творением! Палач твой друг, он выслушает все твои жалобы сочувственно кивая, потреплет тебя по плечу. Не унывай, бедняга! И сделает все что сможет. С разной степенью профессионализма. Графиня Мэллори-Сальтагатти была высшим профессионалом. Казнь начиналась еще до того как отзвучали барабаны и трубы. С самого первого шага. Один  ее взгляд и твое сердце падало в штаны, чтобы остаться там навсегда.

– Добрый день, ма’ам, – я устроился на стуле так, чтобы солнце не падало на меня. Заметив мой нехитрый маневр, она усмехнулась.

– Итак, они пропали.

– Да, ма’ам, – я раздумывал, какую улику предъявить первой: трусы, лифчик или патроны. Красный клоунский нос, бантик или рыжий парик? Ширинку сзади? Собственную беспощадную карму? Обе левые ноги?

 – Три дня не выходят на связь,– она поправила неизменные мужские часы на запястье. Было видно, что металлический браслет был подогнан по руке, но вынутые звенья были недостаточно широки для тонкого запястья. Среди них путались солнечные зайчики. Почему она носила вещь, которая доставляла ей явный дискомфорт?

 – Исчезли без следа, – продолжила она и замолчала, рассматривая меня.

Я вздохнул и положил голову на плаху.

 – Я об этом узнал только вчера, ма’ам директор. Мне сообщила жена старшего инспектора. Затем я съездил к инспектору Рубинштейну. Его супруга сказала, что он разговаривал с мистером Мобалеку, а потом вышел из дома в белье. Та же ситуация и с самим мистером Мобалеку. После разговора он вышел и исчез. Их телефоны остались дома. Тачк… Машины тоже. Жена мистера Мобалеку нашла у него вот это…

Неловко покопавшись в пакете, я выложил на стол первый аргумент – красное кружевное недоразумение найденное Ритой.

– У Мозеса, в бельевом шкафу было вот это… Супруги коллег утверждают, что видят белье в первый раз, ма’ам, – помолчав я глупо добавил, – оно женское, ма’ам.

Она немного приподнялась и перегнулась через стол, чтобы рассмотреть мои находки. На лице не было написано ничего, что могло выдать эмоции. Простой исследовательский интерес к паре белья на столе. Красный лифчик Его Жирнейшества и белые панталоны Мозеса, будь он проклят.

– Еще два патрона девять миллиметров. У Рубинштейна, насколько я знаю, не было оружия, но в ящике следы оружейного масла, – я взял паузу, чтобы сглотнуть слюну и попытался припомнить, какой сегодня день? Среда, четверг, пятница. Какой?  Ни один из них  не был прекрасным днем для повешения. Впрочем как и другие дни недели.

– Прекрасно. Продолжайте, мистер Акиньшин. Только начните с самого начала. И не торопитесь, время у нас есть, – она устроилась удобнее, пошевелилась, заложив ногу за ногу под столом, и откинулась на спинку кресла. Ее стол был  чист, ни бумаг, ни записей, лишь в углу сиротливо лежала распечатка перевернутая текстом вниз. Я решил, что это нехороший признак. Совсем нехороший.

 Поерзав на стуле, я начал с самого начала. С нашей рыбалки.  С покойника, пойманного на удочку, татуировки и прочего. Графиня внимательно слушала, задумчиво постукивая идеальным ногтем указательного пальца по полированной поверхности стола. Когда я дошел до татуировок покойного, она остановила меня жестом.

– Найа Лоримеру? – уточнила директор.

 – Да, ма’ам. Три совпадения: татуировка, судно и название фабрики. Миссис Рубинштейн подслушала, что Моисей говорил со старшим инспектором о фруктах.

– Фрукты, –  эхом отозвалась графиня, – интересно.

– Ананасы, как она услышала, – подтвердил я, – в разговоре он часто повторял: Могу. С разными интонациями, знаете, так?

Я откашлялся и нелепо попытался воспроизвести подслушанное Рубинштейнихой. Получилось плохо. Актер из меня совсем никакой. На удивление, на лице моей собеседницы не возникло и тени улыбки. Она рассматривала меня как паук аппетитную муху.

–Продолжайте, инспектор. Все это очень интересно.

Оставив на закуску звонок Его Величества в  театральную контору, я принялся рассказывать о записях в его блокноте. Тональник, консилер, тушь для ресниц у Бетонной жабы не вызвали ровно никакого интереса, она прервала меня на полуслове.

– Понятно, мистер Акиньшин.

В ходе нашей беседы графиня Маллори-Сальтагатти не делала никаких пометок в ежедневнике, чем обычно занималась на совещаниях. Ручка с золотой каплей на колпачке так и осталась в подставке. Странный факт, который говорил о многом. О том, что она уже кое-что разведала и нужны были только детали.

 – Найа Лоримеру, что вы о ней узнали? – внимательные серые глаза препарировали меня. Окорок, филей, стриплойн с жировым краем, рибай.  Я внутренне сжался, что, все-таки, в этих распечатках на ее столе? Стейком я быть не хотел.

– Ровным счетом ничего, ма’ам, кроме того, что старший инспектор пытался нарыть в порту.

– И?

– Ничего, ржавая посудина на последнем дыхании, раз в две недели пытается выйти в море и ломается, – я пожал плечами, – ничего в квадрате. Мы с Рубинштейном посчитали, что это не наше дело. Все-таки речь шла о покойнике. А это дело полиции. Детектив-инспектор Соммерс и так не испытывает к нам большой любви, чтобы наступать ему на больные мозоли.

– Да-да, – она задумчиво приподняла руку и поболтала часами на запястье, что-то обдумывая. – Дело Соммерса и его службы.

 – Именно он ведет расследование, – подтвердил я. Солнце предательски прорвалось через щель в жалюзи и ударило в лицо.

 – Вы сообщили полиции что-нибудь?

– Ничего. Старший инспектор запретил что-либо сообщать,  хотел разобраться в деле сам.

– Не удивительно, - она поджала губы. – Он всегда лезет не в свои дела.

Я помолчал хоть и был согласен. К моему удивлению, она сложила руки на груди, посмотрела в окно, в котором метались тени деревьев и вздохнула. Задумчиво вздохнула, словно была не нашим железным директором, а обычным усталым  человеком, который волочет на плечах свой крест. Тем самым простым обывателем, у которого каждый день образуется куча неприятных проблем. Который тонет в них, не в силах решить до конца ни одну.

 – Всегда лезет не в свои дела…. И выигрывает. Ему постоянно, необъяснимо везет, инспектор. Не знаете, где будет та граница, за которой он споткнется и упадет?

По моему мнению, Мастодонт спотыкался постоянно, но я благоразумно промолчал и пожал плечами. Каждый живет в плену своих заблуждений, пусть даже это сиятельная мадам директор.

Рассказав о звонке в театральное агентство и то, что сообщил мне шеф технического отдела я, наконец, замолчал. Конец травинки для трудолюбивого муравья, ползущего в неизвестность. Никаких предположений что дальше. Точка.

 Моя собеседница кивнула, подумала пару мгновений и потянулась к листикам, которые я заметил с самого начала.

– Ситуация складывается сложная, мистер Акиньшин. Нет, цирк, который творится в Отделе расследований, меня не удивлял никогда. Покойник, пойманный на удочку, перестрелка в Третьей промышленной зоне, вьетнамец - фальшивомонетчик на электросамокате, самолеты сбитые машиной.  Руководитель отдела расследований, разгуливающий в нижнем белье. Чем вы там еще развлекаетесь? Ничего необычного, на мой взгляд. Но есть другие обстоятельства. Очень тревожные, – она перевернула листики, – месяц назад на нашей территории пропал один человек. Просто перестал выходить на связь. А по аварийному  каналу  пришел сигнал опасности.

 – Человек, ма’ам?

– Агент Секретной Службы Штатов, - пояснила графиня, – финансовая разведка.

–  Разве они могут работать на нашей территории? Какие у них тут дела?– удивился я. Ветер опять пошевелил жалюзи, и солнце полоснуло по глазам. Я зажмурился. Черт, я всегда был болваном, не думающим на два шага вперед, если бы я сел правее – остался бы в тени.

Мадам директор посмотрела на меня, чистыми прозрачными глазами. А потом усмехнулась, эту ситуацию она предвидела.

 – Нет. Но они это делают, а мы должны закрывать глаза. Конечно, они нас предупреждают о своих операциях. Иногда… Понимаете?  

Иногда! Я не понимал, но согласно кивнул. Сейчас я бы кивнул любому, пусть даже меня назначили женщиной и нарядили в стринги - на эшафоте все кошки серы. Это был тот самый скользкий лед, поскользнуться на котором я совсем не хотел. Шпионские игры всегда пахли и могли закончиться чем-нибудь особенно плохим. Какой-нибудь проверкой, которую бы я не прошел.

– Этот пропавший агент, тот, кого мы выловили из речки? – я прикрылся рукой от гадского солнца и напряженно ждал ответа. Пауза затянулась. Я думал о худшем. Если покойник окажется агентом, ситуация будет развиваться непредсказуемо. Ввязаться в историю со спецслужбами в моем положении крайне не хотелось.

Иногда  судьба милосердно подносит мне утку в последний момент. В тот самый момент, когда терпеть по сути сил не остается. В момент высшего напряжения. Мое сердце гулко билось, старательно проламывая грудную клетку. Удар, удар, удар. Я ждал ответа.

Мадам директор, наконец, отрицательно покачала головой, я облегченно выдохнул. Мужские часы оставили красный след на ее запястье. Странный фетиш железной леди, напоминание о чем-то глубоко скрытом.

– Это не он, мистер Акиньшин. С тем покойником пока не все ясно. Но он вписывается в общую картину происходящего. Просто мы пока не знаем как.

– Какую картину, ма’ам?

– Все это звенья одной цепи. Вы должны понять, исчезновение старшего инспектора и мистера Рубинштейна плюс исчезновение агента Секретной Службы на нашей территории, все это может привести к серьезному скандалу. На кону сейчас  и ваша судьба. И моя тоже. Потеря контроля, неразбериха, полная дезорганизация, так они напишут, будьте уверены. Думаю, будет создана комиссия из всех самых напыщенных болванов, которых они смогут найти. Написаны горы дурацких бумаг. Все причастные  подвергнуты самой тщательной проверке. А наши возможности сейчас сильно ограничены. Мы не можем привлечь никого, потому что это значит, что мы должны все рассказать. Мистер Мобалеку исчез, мистер Рубинштейн исчез. Остаетесь только вы, мистер Акиньшин. Один, мистер Акиньшин. Совсем один, мистер Акиньшин. Понимаете?

Все это я понимал. Она зачем-то повторила мою фамилию три раза. А затем протянула мне распечатки. Не все. Одна так и осталась лежать текстом вниз. Что бы это значило? Я терялся в догадках.

 Впрочем,  черт с ней пока. Всех причастных тщательно проверят, вот что я вынес из всего, только что услышанного. На кону сейчас и ваша судьба. Моя судьба на кону мутных терок между правительствами. Это когда еле сидишь на краешке стула, а веселая жизнь выбивает его из-под тебя. Скрывшись в самых темных уголках своего прошлого, я смотрел на себя настоящего. И эта картина совсем не радовала.

– Что вам будет нужно для того, чтобы найти всех троих? Очень быстро найти всех троих. Желательно живых, мистер Акиньшин.

Серые глаза, ни намека на слабость. Желательно живых. Это означало только одно: мне принесут последний ужин, который я могу заказать себе сам. Все, что угодно. Шикарный последний ужин, переварить который уже не судьба. Прикинув, я усмехнулся про себя. Айвен, дружище, тебя ждут темные времена. Инспектор отдела расследований Таможенного управления Ее Величества загнанный в угол умеет быть благодарным.

– Пока полный приоритет в техотделе, ма’ам.

 – Будет, – пообещала она, потом вынула блок бумаги для записей, выдернула листик и написала на нем телефон, – это чистый номер, для связи со мной. С этого момента мы общаемся напрямую.

– Чистый номер?

– Наши… друзья… очень любят быть в курсе происходящего, – пояснила мадам директор, поправив выбившуюся прядь короткого каре. Широко расставленные глаза блеснули лихорадочным весельем, весельем еще одного приговоренного к казни, которому уже все равно, лишь бы это быстрей закончилось. Рассматривая графиню, я подумал, что она была очень даже ничего лет двадцать назад. Хороша, пока годы и постоянное напряжение не взяли свое. Вероятно, мужчины обращали на нее внимание.

Облитый солнцем стол маслянисто блестел. Мадам директор задумчиво вертела ручку с золотой каплей, затем она собралась, и в кабинете похолодало на пару градусов.

– Даю вам неделю. Вопросы, мистер Акиньшин?

– Вся известная информация тут? – показав на распечатки, лежавшие передо мной, я увернулся от  света, бьющего в глаза.

 – Все, что известно на настоящий момент, –  почти честно ответила она. Справа от ее руки все еще лежал лист текстом вниз. Самое важное. Та карта, которую она приберегла на потом.

 – Понял, ма’ам, – я бросил взгляд на ее стол и собрал в пакет глупости, с которыми пришел. Распечатки были смяты и сунуты туда же.

 – Удачи… мистер Акиньшин, –  на лице графини Мэллори-Сальтагатти не дрогнул ни один мускул. – Надеюсь, вам ее хватит на всех нас.

Вам ее хватит. В этом я сомневался, но, тем не менее, кивнул, попрощался и вышел из кабинета, тихонько прикрыв тяжелую дверь с ручкой под фальшивую бронзу.

Каждый из нас мнит себя героем. Крутым головорезом, которого невозможно прижать к ногтю.  В своих мечтах мы все бесстрашные ублюдки, ступающие по черепам врагов. Но все это сказки. Как только фортуна легонько щелкает тебя по носу и шарит по карманам в поисках твоих секретов, поневоле начинаешь задумываться: кому ты перешел дорогу? Господу или Сатане? Или обоим сразу, двумя левыми ногами по кругу. Реальность быстро показывает тебе, кто ты есть на самом деле.

– Ну, что? Ты подумала, Кэтти? – в самой отчаянной ситуации, в которую ты попал - всегда улыбайся. Непреложный закон неудачников. Улыбайся даже в красиво завязанной петле, за секунду до повешения. Тебя запомнят в любом случае.

Мисс Джонс бросила на меня равнодушный взгляд, впервые не прошедший насквозь, а задержавшийся в районе пятна на груди. Ума не приложу, где я мог его поставить.

– О чем?

– О кофе после работы.

 – Нет.

– А когда подумаешь? – я всегда был оптимистом. Упорным и недалеким. Слепо верующим в глупую удачу. Одним из тех, кто нет-нет, да и посмотрит под ноги в надежде на пару потерянных кем-то монет.

Ее взгляд поднялся чуть выше. Я ответил, и, не сдержавшись, скользнул глазами в приоткрытое декольте на пуговицах.

 – Я подумаю об этом завтра, инспектор, – заметив мой маневр, усмехнулась она и поправила тонкую оправу очков. По губам скользнула тень улыбки. Сарказм это был или нет?

Раздумывать на этот счет мне было некогда. Пару минут из отмеренной мне недели уже прошли. И я вышел из приемной.

– Оставьте дверь открытой, инспектор, – мисс Джонс впервые попросила меня об услуге.

– Без проблем, Кетти, - откликнулся я. Мне показалось, что она смотрела мне вслед.