31. «Домик окнами в морг» (начало)

— Врубились? — выпроводив Шендеровича за калитку, вернулся отец.

— Сраный станиоль! Полные носопелки! Говно на палочках! Врубились, Витя, — мать скорбно поджала губы, — что ты сам спиваешься и деградируешь и друганов себе таких же находишь, одного поля ягод, рыбак рыбака издалека. Витя, что это за блудливый извращенец-свинолюб? — накинулась она на отца. — Где ты это говно подцепил? Свиньи гниют с головы! Очередной хайпожор! Продувная бестия! Половой неандерталец! Старый греховодник! Вялый боров, делирийные разглагольствования, а уж сколько пафоса! На IPO они скоро выйдут! Полный бурлеск!!! IPO!!! SPO!!! Просто упасть пред ним, свинорылым прохиндеем, ниц и не встать!!! Да подотрись ты своими «префами», свиновод!!! Халда!!! Натуральный магнон!!! Полная сасумата!!! Малави тебе на счет, старый негодяй!!! И отряд 5446 в придачу!!! Щелкопер, журнал он выпускать будет! Да про таких боровов еще Гоголь писал!!!

— И Булгаков, — подсказал я.

— Сраный синсимак! При чем тут Булгаков? — Зло посмотрела на меня мать.

— Ну там же служанка Маргариты на борове верхом к Сатане на бал летала...

— Читаешь всякую ересь! Не надо нам никаких сатанистов тут! Хватит с нас сельских свиноводов! А Булгаков вообще актер! В кино снимался! Неуч!

— То Булдаков...

— Поумничай мне тут еще!!! Я тебе не какая-нибудь лахудра, я образованная!

— Вы правы все. — Примирительно сказал отец. — И Булдаков и Булгаков есть. Один писатель, второй — актер.

— Ты нам зубы не заговаривай со своим хмырем свинским! Где ты откопал этого старого рукомойника?! Уродливый ублюдок! Свиной цепень!

— Своеобразная личность. Встретил, совершая променад вдоль коровьего выгона: пастбища, на котором трава вырастает выше, когда на нем пасутся.

— Свой везде своего ищет. Бухарь бухаря отличит от пыхаря. Рыбак рыбака видит издалека?

— И не отсохнет та рука, что машет нам издалека.

— Местные талмудисты снова в строю? Еще и пророчества про сов он лепит, орнитолог-недоучка.

— Пророчествами в деревне каждый третий промышляет, дело нехитрое. Из здешней глуши можно как из платоновской пещеры наблюдать.

— Псих на психе и психом погоняет, — понимающе кивнула мать. — Дерьмо в речке. Ты подпал под влияние ловкого проходимца! Еще немного, и он уговорит тебя инвестировать в свиноводство или производство тушенки.

— Какие жестокие слова. Но, хотя он и гнуснейший мизерабль, а не самый образцовый гражданин, это сейчас к делу не относится.

— А что относится, акулья требуха?! Секс со свиньями? Святая толчонка! Ты получше никого не мог найти?

— Куда уж лучше? чай на мажордома подбираем.

— Три старушки для Золушки! Полный гистоплазмоз! — брюзжала мать. — Ты еще скажи, что он гигант мысли и отец свиной демократии! Сраные пельмешки! Святая амилаза! Он же, старый рамолин, ханыга с ханукой и шаромыжник, забулдыга, лимитроф, жалкая пародия, жрет как удав, хлещет как пафосный верблюд, второй горб наполняющий, как бочка-ненасытница! Полный дериватив! Это явно некомильфо! Если ты пьешь с ханыгой, опасайся за свой кошелек!

— Хоть он и матерый спиртозавр прошедших эпох, реликт прошлого и готовый персонаж для Исаака Башевиса Зингера, как говорится: в памятные даты он был всегда поддатым, но лох еще тот, такой не кинет, не осмелится. А если попробует кинуть, мы на него быстро наедем.

— В любом случае, перед уездом надо его ликвидировать — для страховки. Да и пошукать, сколько он на свинофилии да свиной шерсти с мысом заработал — наверняка заначил на похороны, старый сморчок.

— Тут согласен, лучше подстраховаться. Да и гробовые могут быть солидными.

— Сраный интеграл! Кем он работал?

— Парторгом, после того как Зюзя, предыдущий партийный организатор, бесследно пропал.

— Заметно... Нелицеприятный персонаж. Наверняка носит шерстяные подштаники с начесом.

— Да уж, не Спиноза и не Цицерон что поделать? — развел руками отец.

— Авдотью эту тоже надо шлепнуть.

— Согласен, — кивнул отец. — Пора ошибку природную исправить раз и навсегда, да-да-да-да, — пропел он.

— Полная неинвазия! Святой пробиотик! Мало ли что и с чем она тут еще скрестить решит? Слепит ужа с ежом и лианой и потом не пройти, не проехать добрым людям будет.

— Булгаков бы от такой перспективы поседел. Был бы роман не «Роковые яйца», а «Ежеужучая проволока», ползущая на столицу. Или мясистого огурца-убийцу сбацает в этом становище.

— И харчевню свиную на трасе надо будет сжечь перед отъездом!

— Хорошо, согласен.

— А что они все на имитаторов намекают? И Печкин и свиновод этот?

— Значит, проблема назревает, нарыв готовится лопнуть.

— Может нам лучше свалить отсюда, пока нарыв не лопнул и нас не забрызгало?

— Спокойствие, только спокойствие. Успеем. Надо разобраться, что с дядей Колей случилось, слегка отлежаться, осмотреться, а уж потом и сваливать. И не с пустыми руками. Одного бензина сколько на дорогу потратили. Боеприпасов, опять же, расход. Понимать надо.

— Вить, твоя жадность нас когда-нибудь подведет под монастырь.

— Это не жадность, а разумная бережливость.

— Жлоб ты!

— Главное, что не попсовый, — благодушно парировал отец.

Язык у него был хорошо подвешен, матери было трудно с ним тягаться.

— Вить, зеленых курей, несущих квадратные яйца, даже ты бы, меланхолик с расстройством желудка, воровать не рискнул.

— В детстве — точно бы не рискнул, — согласился отец. — Да и сейчас не знаю, стоит ли с такими полу-птицами полу-растениями связываться. Или лучше не трогать, от греха подальше? Кто знает, на каком уровне в человеческом организме происходят и какие изменения после поедания такого мяса и таких яиц?

— Может и хорошо, что мы из Столицы убрались? Такими темпами там вся элита скоро мутирует и в зомби обратится.

— Я про что и толкую! — обрадовался отец. — Лучше чем здесь нам нигде в ближайшее время не будет.

— Хорошо там, где нас нет, — вздохнула мать. — Но учти, твой бартер не вызывает у меня восторга.

— Мясо не кошерное? — блеснул стеклянным зубом отец.

— Полные ашкенази! В свиней бесы вселяются, про то даже в Библии сказано!

— На всех свиней бесов не хватит.

— Хватит! Ибо имя Им — легион! И вообще, мало ли что он при жизни в это мясо совал, извращенец старый! Полный децибел!

— У всех свои маленькие слабости.

— Я не удивлюсь, если выяснится, что он молодых свиней в публичные дома для элитных извращенцев поставляет.

— Все может быть, — развел руками отец, — извращения среди элиты неистребимы.

— И даже в носки, я уверена, старый греховодник сегодня спустит пару раз.

— Валентина, тут ты уже вступаешь на зыбкую почву домыслов.

— Святой борщ! Ничего себе домыслы! Ты видел, как он на меня пялился? Только что дырку своим алчным взглядом во мне не прожег! Полный лимитец! — выругалась она.

— Всяко лучше, чем старые спицы, — примирительно сказал отец. — Ты женщина фигуристая, в самом соку, и тебе так идет эта синяя футболка «Газпром трансгаза», почему бы старичку и не получить удовольствие? Я имею в виду чисто эстетическую сторону вопроса.

— Да и эти навозные соусы, бр-р-р! — мать аж передернулась. — Сраное безе! Нет, ну ты подумай, навозный соус! Вот же прохиндей! Сумасбродный старикашка! Скарабей-переросток! Сраная креативность! Иосиф Нищебродский! Может он перед копчением в навозном соусе мясо маринует, изверг!

— Валентина, не нагнетай. Надо понимать, что он лишь элемент общей системы, ее малая часть, подчиняющаяся непреложным законам деревенской жизни.

— И кстати, как он умудрился стать почетным гипертоником? Звание же недавно ввели. Когда он мог столько накачать?

— А... тут хитрость у него. Он биогаз из свиного навоза тайком получает и выдает его за нагнетенное своим давлением.

— Хитер, что твой Соломон на минималках. А если ДБ УФЭБ пронюхает?

— Тогда кранты ему, вместе с незаконной биогазовой установкой, — согласился отец. — Просто на том стоит, что в деревне стукачей нет. С властями никто сотрудничать не желает. Тут испокон веков к Власти относятся с недоверием и стараются ее внимание лишний раз не привлекать.

— Ясно. Сраные «Чито-гурито».

— Тут своя omerta, похлеще чем у итальянской мафии Cosa Nostra.

— Странно, что еврей со свиньями возится, — слегка успокоилась мать.

— Мне самому это непонятно, — признался отец. — Может он так с ними борется?

— Тут скорее что-то из Фрейда... И немец этот твой — странно, что твое прошлое тянется за тобой. То Боб-американец, то Володька-немец.

— Какие-то призраки прошлого, — согласился отец. — Все-таки, не только я вернулся домой, но и прошлое потихоньку возвращается ко мне...

— Недоброе в этом что-то есть, поверь моей интуиции. Что за дом, где в дверь стучится не пойми кто, всякие прощелыги и проходимцы? Просто дом открытых дверей какой-то!

— Ой, да не грузи ты! Со всякого пришедшего можно что-то да поиметь, — возразил отец. — Главное, найти к клиенту правильный подход чтоб он принес доход. Оседлаем деревеньку, выкачаем из нее все достойное внимания, заодно и сами поднакопим ресурс для новых дел, создадим базовый задел.

— Это у него Виталик доху украл? — вспомнил я отцовский рассказ про забор.

— У него, голубчика. Он еще тогда частушками баловался... И уже тогда был старым. Как ни удивительно, он всегда выглядел «в одной поре» и я даже не знаю, сколько ему лет. Но точно, еще в войну жил, судя по его рассказам. Если так подумать, то он и царя помнит... — отец задумчиво почесал затылок. — надо же: натуральный Дункан Маклауд.

— Это его трусы висят? — встрепенулась мать.

— Сомневаюсь, Лев Исаакович предпочитает кальсоны и подштаники, считая трусы новомодным развратом и новомодной дурью.

— Свиней сношать для него не разврат, — пробурчала мать. — Полное лицемерство!

— Ладно, не перебивай. Слушайте...

Субботним утром папаша, чинно прогуливающийся вдоль выгона, встретил Шендеровича и зазвал в гости. Не смотря на увещевания матери, предлагающей попить чайку, как полагается, «раздавили» бутылочку. После бутылочки папаша стал чудить и требовать частушек. Шендерович, зная его крутой нрав и косясь на крепкие кулаки папаши, не рискнул ослушаться.

— Себя от старости страхуя, — смущенно сказал дед, — купил себе доху я. Но просчитался малость я. Доха не греет ни... — покосился на внимательно слушающего Виталика, водящего карандашом в записной книжке, и закашлялся. — Не греет, в общем.

— Ты, как говорится, поэт, — папаша уважительно потряс руку старому плуту. — Прими стаканчик — махнул рукой. — Катерина, оформи стихоплету.

Мать, недовольно морщась, словно от зубной боли, нещедро плеснула в стакан Шендеровича. Он, зная скаредность наших родителей, был рад и такому подарку судьбы. Папаша перехватил бутылку и набухал себе. Выпил и посмотрел на гостя.

— Продолжай.

— Хорошо тому живется, у кого одна нога, — пританцовывая, начал петь гость, — и меньше трется и не надо сапога! Вот! — хлопнул в ладоши и лихо притопнул.

— Чего меньше трется? — папаша подозрительно почесал затылок.

— Ну это, — Шендерович покрутил пальцами.

— Чего?..

— Ну, — Шендерович замялся, — тут же дети. Я не могу при них.

— Спой так, чтобы при детях. Постарайся.

— Хорошо тому живется, у кого одна нога. Ему пенсия дается и не надо сапога! Вот! — хлопнул в ладоши и лихо притопнул.

— Солнце светит, но не греет, — подал голос Виталик. — Так и доха, да? — посмотрел на Шендеровича.

— Ну, это... — Шендерович смущенно почесал нос, с намеком глядя на мать, чтобы выручила от ответа вовремя налитым стаканчиком, но экономная мать была непреклонна и сделала вид, что не заметила намека. — Это, в общем... доха... — словно утопающий, умоляюще посмотрел на папашу.

— Йоксель-моксель! — вырвалось у Шендеровича. — Владимирыч, я, пожалуй, пойду?

— Ты заходи, если чо, — папаша отпустил жертву взмахом руки и вернулся к недопитой бутылке.

Виталик многозначительно посмотрел на меня и выскользнул из дома. Было очевидно, что в мозгу брата созрела новая авантюра и у него прямо зудит от желания организовать очередное сомнительное предприятие, успех которого не мог бы гарантировать никто, включая самого Бога. Обреченно вздохнув, я пошел следом.

— Куда поплелись, неучи? — догнал в дверях окрик матери.

— Дрова рубить.

— Смотрите там, пальцы себе не порубите, а то потом опять йод придется на вас переводить.

— Помочатся на обрубки и все дела, — успокоил папаша. — Урина пока бесплатная в стране.

— И то дело, — успокоилась мать и уставилась в чашку, любуясь танцем чаинок.

Виталик сидел на пне возле обода. Завидев меня, он ожесточенно затряс записной книжкой.

— Нам нужна доха.

— Зачем?

— А затем, — жестом фокусника таинственно вытащил из-за спины «Уральские сказы» Бажова, украденные в библиотеке, — что тут написано, если доху одеть, можно узнать, где драгоценные камни спрятаны. Можно их добывать.

— У нас не добывают драгоценные камни.

— Это потому, что не нашли, — глаза брата блеснули жадностью.

— Это потому, что их тут нет, — я устало покачал головой. Временами жадность брата меня изумляла необычайно.

— А вот и есть! — к жадности добавилось торжество. — Из тети Ниры сережек где-то камень! Вот!

Это меняло дело. Золотые сережки с рубинами, украденные Виталиком у сестры отца так и не нашли. Я задумался.

— Думаешь, сможешь найти?

— В книжке же брехню писать не будут. Главное, доху спереть.

— У кого? — опешил я.

— У Шендеровича. Он же купил, — брат посмотрел на меня как на придурка.

— С чего ты взял, что у него есть доха?

— Он же сам пел. Ты что, не слышал? Он доху купил меховую, все, как в книжке.

— Сомнительно как-то... — я почесал затылок. Вроде сходится, но как там на самом деле — кто знает? — Ты прямо из дома доху собираешься спереть?

— Конечно. А что тут такого? Ошейник же сперли с Шуриком.

— Ошейник был на цепи во дворе, а ты предлагаешь внутрь залезть — это совсем другое дело.

— В детский сад залезали и ничего.

— И ничего, — передразнил я, — там не нашли ценного. Только зря лазили.

— Зато горшки и карту стащили.

— Что толку с твоих горшков?

— Есть толк, — Виталик насупился.

— Какой?

— Есть.

— Что они на навозе ржавеют — это толк?

— Они спрятаны просто!

— Угу, третий год.

— Это не важно, главное, что они наши.

— Тьфу на тебя. Малахольный ты какой-то.

— Сам ты малахольный! — Виталик плюнул в мою сторону. — И падла! И... — он осекся, вспомнив, что необходимо заручиться моей поддержкой, — и короче... надо доху спереть. Сережку пополам потом поделим.

— И куда мы ее денем?

— Продадим кому-нибудь.

— Кому нужна одна сережка?

— Она же золотая. И с рубином. Купят. Ты главное доху помоги упереть.

— Хорошо, — смирился я.

Лезть решили той же ночью. Уж больно Виталику не терпелось испытать доху. После ужина, как стемнело, выскользнули со двора. Родители привыкли к нашим ночным походам за заборами и вопросов не задавали. Мы залегли в лесопосадке, наблюдая за домом жертвы. Шендерович безмятежно сидел на завалинке и, лениво поплевывая в звездное небо, курил «козью ножку». У его ног лежала вредная собачонка Каштанка и широко зевала. Ночь была тиха и если бы не проклятые комары, то мы бы заснули раньше Шендеровича.

— Когда он спать пойдет? — нетерпеливо ерзал Виталик.

— Я откуда знаю? Старые люди вообще спят мало.

— И что? Он всю ночь на крыльце торчать будет? — удивился брат.

— Не знаю я, может и всю.

Шендерович ушел в дом примерно через час. Мы ждали, отгоняя настырных комаров.

— Пошли уже, — не выдержал брат, — а то нас сожрут.

— Погоди, надо чтобы точно заснул.

— Да он дрыхнет уже давно. Пошли!

— Ладно, пошли, только тихо. И аккуратнее там, у него капканы могут быть в доме, — напомнил я брату.

Многие в деревне имели такую привычку: ставить на ночь капканы вокруг дома и в сенях. У некоторых даже «волчьи ямы» с заостренными кольями были во дворах, но свои про то знали и в них не попадали. А к чужим деревня была безжалостна... Чужие рассматривались как кормовая база и однозначно потенциальные покойники.

Юркнули во двор, не потревожив даже дремлющую в конуре Каштанку. Дом был типовой: щитовой, обложенный силикатным кирпичом, а в них всех планировка была одинаковой, так что расположение комнат мы примерно представляли. Но на крыльце меня как током ударило. Я ухватил Виталика за плечо и прошептал:

— Ты знаешь, где у него доха висит?

— Откуда? — удивился брат.

— И куда мы идем?

— Я думал, ты знаешь.

— Я не был у него ни разу. Откуда я могу знать?

— Ты же старший, значит, должен знать.

— Да ну тебя! — я достал маленький фонарик, где-то украденный отцом, и осторожно потянул на себя дверь.

Дверь слегка отошла. Шендерович закрывался на простенький засов, который мы за пару минут отодвинули длинной тонкой отверткой и проникли на веранду. Одежда кучами висела на гвоздях, и под тонким лучиком фонарика мы стали искать доху.

— Вот, — громко прошептал брат, стаскивая с гвоздя воняющую псиной одежку, — доха.

— Тише ты! — одернул я.

Виталик не слушал меня, напялив доху, вдруг громко захохотал:

— Ха-ха-ха! До-ха-ха! Ха-ха! До-ха-ха!

В доме что-то упало, видимо, вскочивший спросонья с кровати Шендерович. Я схватил хохочущего брата и поволок на улицу. Сзади скрипела дверь и ругался не понимающий, что происходит Шендерович, Каштанка, которой в суматохе кто-то наступил на лапу, залилась обиженным лаем. Отвесив брату пару тумаков, удалось прекратить смех и выволочь Виталика за калитку. Там он заткнулся и мы задали стрекача. Потом Виталик доху продал Моргуненку, а тот позже ее и применил как имитацию шкуры Кинг-Конга, заработав свою порцию славы и дроби.