Так говорил Ихтиандр (4)

Метель пеленает купола Храма Спаса на Крови. Лодки прикованные к граниту качаются на волнах слышно, как гремят цепи. Палатки с матрешками на мосту, подъехал автобус с иностранцами. Алкаш в камзоле, ботфортах и треуголке изображает Петра Первого, кланяется интуристам, ножку тянет, еблуша осиновая-осиновая. Из кареты выглядывает императрица, холодно, народу мало…

Еще светло, но в окнах зажгли электричество, все видно с улицы. Здесь снег и мокрые ноги, за стеклом белые рубашки и мини-юбки. Скоро «планктон» потечет по проспектам и переулкам, набьются под козырьки остановок, в магазин будет не войти.

«Буквоед» тот самый. А вот столик, за которым сидела в прошлое воскресенье с человеком, которого больше никогда не увидит, если только случайно не столкнется с ним, где-нибудь на бесконечных перекрестках. Может быть, она бы тогда осталась за этим столиком, и неизвестно чем бы закончился вечер, если бы не звонок Дениса. Ей было интересно смотреть, как они прячут водку, как этот лохматый малюет автографы, будто он Чак Поланник. Повторяя движения Антона, перелила под столом в стаканчик половину бутылька…

Все на мгновение покачнулось, выпрямилось, привычная уже после первого глотка ясность и симметрия сковала окружающую реальность. Настя смотрит в окно, ей нравится эта аквариумная ипостась, разделение природы тонкой стеной из стекла. Там вьюга, снег, снег, снег, мельтешение капюшонов и меховых воротников. А здесь тепло, сухо, шепот покупателей, виски и апельсиновый сок.

— Приду в следующее воскресенье, буду вот так сидеть весь день. А вдруг?..

…Дениска полез целоваться еще в лифте, у него были заняты руки, в ресторане им дали с собой коробку с пиццей и бутылку вина.

Сегодня он накушался, включил музыку бесячую на русском языке, Настя сняла куртку, подумала: если она снимет ботинки, то уже никуда не уйдет. Хотела смыться еще в ресторане, но неудобно было бросать пьяного товарища, кривого, как саксофон. Села на табуретку на кухне между столом и холодильником, открыла штопором бутылку, нашла стаканы. Дениска прибежал, он уже разделся, был по пояс голый, только полотенце вокруг бедер.

— Ну, ты где?!

— Давай выпьем, мой мужчина.

Звякнула микроволновка, Дениска вылакал вино из бутылки прямо из горла, грохнул донышком об стол и заорал:

— Таги-ил!!!

Залаяла собака у соседей.

— Идиот…

— Пойдем в комнату!

— Дай поесть, хуепутало.

Он не расслышал, убежал в комнату, музыка заглохла, через секунду заиграла медленная мелодия. Настя прошептала:

— Только не это…

— Малыш, иди сюда!

Дениска совсем по швам разъехался.

— Не буду с тобой танцевать, ты пьян.

— Я?! Хочешь, докажу? Смотри!

Полотенце упало на пол, он крутанулся на пятках, наклонился, хоп! Мелькнул шоколадный глаз, яички, и Дениска встал на голову.

— А? Я пьян? Пьян?

Настя убежала, заперлась в ванной.

— Ебаный в рот, — сказала она, — что ж такое?

— Настя-а! — Денис искал ее по всей квартире, что-то разбил на кухне, подергал закрытую дверь. Разбежался, бах-х! картонная дверь пополам. Он поскользнулся и грохнулся в ванну, всей тушей. Маленькая Настя выскочила из-под раковины, схватила плащ, входная дверь закрыта, искать ключи, нет сил. Она вырубила музыку. Тишина, четвертый час ночи…

Проснулась от шума на кухне — что-то трещало на сковородке, пел телевизор, голоса — ее друг с кем-то. Дверь на лестницу приоткрыта, пакет с бутылками, чьи-то ботинки. Настя тихо ушла.

…День в разгаре, она идет, куда толкает в спину ветер. Обогнула Владимирскую площадь, чуть не заблудилась в каменных коридорах Лиговки. Вот и станция метро, толпа шевелилась туда-сюда, буранчик из человеческих голов. Гранитная пасть подземного перехода пожирает, отрыгивает…

Что-то саднило правый бок, какой-то дефект одежды упрямо тыкал в ребра. Она чувствовала это давно, но вчера, например, было не до комфорта. Настя зашла в подворотню и распахнула плащ. Господи, это была та самая книжка со стихами, сунула ее во внутренний карман и забыла.

Она села за столик в пустой закусочной, раскрыла книгу, на первой странице. Цифры через тире, словно бусы на нитке, имя Антон. Она набрала номер…

Никто не хотел отвечать, потом щелк! Ответила женщина. Даже не Насте, а кому-то рядом.

— Чей это телефон? Больной, это ваш тут пищит-надрывается? Алло, вам кого?

— Мне… Антона.

— Больные, кто Антон?

Какое-то мычание, голоса с эхом, будто тетка в бассейне.

— Перезвоните.

— Я извиняюсь, а что это? Куда я звоню?

— Вы не знаете где ваш друг?

— Нет…

— Мариинская больница, вторая терапия.

Гудки.

О кей, гугл, Мариинская больница…

Нужную дверь она нашла, когда на улице начинало темнеть, присела на лавочку, можно никуда не спешить. Огляделась, бывший чей-то дворец, запах лекарств, мочи, хлорки. Народ туда — сюда, очередь в гардероб, сквозняк гоняет по мраморному полу голубые пакетики, которые надевают поверх ботинок…

Второй раз звонить не пришлось, он сам спускался вниз по широкой дворцовой лестнице в рубашке, джинсах и домашних тапочках. Сразу узнала его, разглядела, что он старше ее лет на двадцать. Но это не обескуражило, ей самой, вдруг, стало стыдно за свой плащ из прошлого века и ботинки как у Гермионы. И воняет от нее как от пивной канистры. Навстречу Антону вскочил со скамейки тот лохматый, он вытряхнул из пакетов одежду. Антон напялил охламонскую куртку, сапоги, шапку. Смеясь и что-то громко вспоминая, эта пара вышла на улицу. Все это произошло напротив нее, в пяти шагах, не заметили, прошли мимо…

…На Невском проспекте толпа хватает ее за плечи, крутит на перекрестках. Настя счастлива, первый раз в жизни. Счастье — горемычное слово затоптанное, нивелированное до нуля гавностатусами в социальных сетях. Но она именно счастлива, звенит в груди колокольчик, улыбка сковала лицо, ей не разогнуть этот смайл, выглядит, как дура.

Видит, как эти двое пропали под вывеской «Бигмак», вот их головы за столиком у самого окна. Антон смотрит на ноги прохожих — окна здесь низкие, очкарик ушел покупать еду. Настя спряталась за рекламный щит, толпа теперь не мешает, шелестит мимо, не задевая ее своими конечностями. Телефон шевелится в кармане, десять миллионов не принятых звонков. Мама и Денис. Да хоть десять миллиардов, она сегодня не вернется, может, и завтра и послезавтра. Она здесь больше не живет…

Пишет маме смску, с трудом находит нужные слова. Можно идти. Но что он там делает? Настя видит, как Антон что-то пишет в том самом блокноте, будто растягивает на бумаге невидимую пружину, как стержень авторучки догоняет ускользающую нить вдохновения. И Настя понимает, что ему сейчас не до нее, что происходит что-то важное и лучше не мешать. Пришел его друг с подносом. Ей тоже холодно и голодно, хочется пива и сочный пирог с мясом. Она вошла в закусочную, присела за первый пустой столик.

— Что ж, посидим немного.

Раскрыла книжку и стала читать:

…Моя мать всю жизнь метала икру,

а отец ходил дрочить в реку.

А если б он в курятник ходил,

я бы сейчас кукарекал.

Так говорил Ихтиандр.

Отцовская страсть к алкоголю во мне,

умножилась неоднократно —

позавчера я плавал в вине,

бухал туда и обратно.

Мне тяжело говорить с людьми,

звуки выходят утробно,

жабрами можно и пить и курить,

а говорить неудобно.

Так говорил Ихтиандр…