С вещами на выход (часть 2)

Место, в котором мы находились, и вправду было похоже на универсам из моего детства. Не магазин, а настоящий дворец. Огромный вестибюль, освещенный огромными окнами под потолком. Свет падал вниз косыми столбами, подсвечивая пляшущие в воздухе пылинки. Лестница вела на второй этаж, на котором, собственно и были отделы с товарами. 

Перчатки и Тубус вели меня по отделам второго этажа, которые больше были похожи на филиал блошиного рынка. Все здесь было старым и явно бывшим в употреблении. В отделе верхней одежды на длинных штангах висели старые куртки, плешивые шубы и чудовищного вида ватники. В отделе канцелярии пачками лежали исписанные тетрадки и поломанные карандаши. А еще на втором этаже можно было легко заблудиться, потому никакой логики в расположении отделов не было. 

— Не бойся, не заблудишься, — рассмеялась Левая, угадав мои мысли. — Когда хочешь найти выход к лестнице, он всегда находится. 

— Какие предметы мы ищем? — решил уточнить я самое важное. 

Левая рассеянно провела рукой по россыпи мятых носовых платков, которые мы как раз проходили.

— Ходи, — ответила она. — Смотри. Вспоминай. Свой предмет ты ни с чем не перепутаешь. Когда я нашла свою юлу в отделе игрушек, это было похоже на внутренний взрыв. Столько воспоминаний сразу всплывает, столько эмоций, с ними связанных. 

Она замолчала, а Правый нежно тронул ее за руку. 

В этом прикосновении было что-то такое — не предназначенное для чужих глаз, что мне захотелось отвернуться. 

— Хорошо, — сказал я, скрывая смущение. — Я нахожу предмет, а дальше что? 

— Ты отдаешь его Машинисту, — недовольно сказал Тубус. — Он, зараза, его еще может не принять. Я ему говорю — клянусь, это маечка моих невинных трех лет! Я узнал ее из тысячи! Вот, пятнышко от варенья, которым меня бабушка кормила. В ней я, босоногий, бегал по комнатам нашей старой квартиры. Нет, не верит. Не берет! 

Тубус закончил фразу на повышенных тонах. Щеки его покраснели, а глаза сощурились, как будто он подозревал в действиях Машиниста заговор против себя. 

— Понятно, — протянул я. — А что будет, если яйцо покраснеет полностью, а трех предметов, принятых Машинистов, не окажется? 

На этот раз замолчали все трое. 

— Мы видели два ухода, — сказала Левая. — Банка с соленьями, это, кстати, пожилой мужик был, нашел все три предмета — и Машинист повел его обратно в тот люк, через который мы все попали сюда. Томик из серии «ЖЗЛ», девчонка лет двадцати, ничего не нашла — и ее отвели в отдел для новорожденных. Обычно этого отдела здесь нет, он появляется только в одном случае. 

— Дай угадаю, — сказал я. — Когда яйцо краснеет полностью, а квест не выполнен. 

Левая кивнула. 

Мы поговорили еще немного. Я предложил свежую идею самостоятельно найти люк, сквозь который можно найти выход на свободу. На это Тубус выразительно фыркнул. Мол, не держи нас за идиотов, а то мы его не искали. Потом я предложил взять Машиниста в плен и выпытать из него секреты этого места. Где тут люк, что за отдел для новорожденных, почему мы не помним своих имен. Да и вообще многого не помним. Тубус на это ответил, что Машинист как-то поднял железный шкаф, рухнувший в отделе скобяных изделий. Шкаф этот они втроем не могли поднять. 

Потом я сказал еще одну глупость. Я попросил их показать свои индикаторы. 

Тубус раскричался, а Перчатки просто синхронно вздохнули, отрицательно мотая головами. 

Тогда я понял, что у каждого здесь свои секреты. 

— Нам пора, — сказала Левая. — Я желаю тебе удачи в поисках. 

— Спасибо, — ответил я. — И все-таки что это за Бюро? Бюро находок? 

— Да ты оптимист, — сочувственно проговорил Правый. — Это Бюро забытых людей. 

 

*** 

 

Мы разошлись. Перчатки ушли вместе в сторону лестницы, как будто их индикаторы обещали им все время мира впереди, а Тубус, ворча, отправился в соседний отдел. 

Я бродил по второму этажу, пытаясь вызвать в себе воспоминания о жизни, которая была до станции «Автово». 

Вместо воспоминаний в голове была та самая розовая вата, сквозь которую меня вез Машинист. 

Я мог размышлять о чем угодно. О том, что морские выдры во сне держат друг друга за лапки, чтобы течение не разлучило их. О том, что до середины девятнадцатого века продолжался малый ледниковый период. О тысяче других отвлеченных вещей, но только не о том, кто я. Как я жил, как рос. Кто меня любил и кого любил я. Почему мне так хочется по-дурацки шутить в любой непонятной ситуации, отчего меня так раздражает Тубус с его ворчанием и отчего так трогают Перчатки, когда они смотрят друг на друга. 

И самое главное. Почему я оказался здесь — в Бюро забытых людей? 

Свой первый предмет я нашел, как ни странно, благодаря Тубусу. 

Я нашел его в отделе галантереи. Он, не стесняясь, расшвыривал вокруг себя галстуки, коробочки с пуговицами и наборы с иголками. 

Один из галстуков упал мне под ноги. Он был старомодный, с красно-серыми полосами, сделанный из шершавой ткани. 

Подняв его, я провел пальцем вдоль одной из полосок. 

Левая была права. То, что я испытал, было похоже на внутренний взрыв. Что-то огромное поднялось изнутри и вспороло поверхность внутренних вод. 

Я увидел отца, который держал меня на руках. Он внимательно смотрел на меня, а я держал в руках его галстук, норовя засунуть его в рот. 

— Мы с мамой в театр, — сказал отец, — а с обслюнявленными галстуками туда не пускают. 

Я вряд ли мог это помнить, мне было два года от силы, но воспоминание было таким ярким, таким наполненным, что пришлось принять — оно действительно было моим. 

За этим воспоминанием пришло другое. Утро следующего дня. Я просыпаюсь от плача. Над моей кроваткой стоит соседка, сидевшая с нами в отсутствие родителей. Она причитает и прижимает меня к груди. От нее пахнет киселем и молочной кашей, как от нянечек в яслях. 

— Отдай! — крикнул Тубус и рванул галстук на себя. 

Ничего не понимая, я отпустил галстук, и Тубус упал, не ожидая того, что я не стану за него держаться. 

Тубус на четвереньках, похожий на толстенького пирата из «Тайны третьей планеты», пополз из отдела. Потом он вскочил на ноги и побежал. Вместе с отцовским галстуком. 

Я нашел его внизу. Тубус тыкал в Машиниста найденным мною галстуком и требовательным голосом увещевал того зачесть ему последний предмет. 

— Чей это галстук? — спросил Машинист. 

— Моего деда, — быстро сказал Тубус. — Он его по праздникам всегда надевал. Потом брал меня за руку и вел на демонстрацию. 

Машинист перевел пуговичный взгляд на меня. 

— Чей это галстук? — снова повторил он. 

Тубус тоже посмотрел в мою сторону. Глаза у него были совершенно сумасшедшие. 

Он достал из кармана ярко-красное яйцо и принялся им потрясать. 

— Я успел! — заорал он. — Я успел! Тут еще белое пятнышко на самом кончике. А предмет — настоящий. С воспоминаниями. Я это сразу понял, когда Зонтик его в руки взял. Правилами же не указано, кому должен принадлежать предмет. Главное, чтобы в нем память скрывалась. 

Машинист аккуратно вынул галстук из рук Тубуса и передал его мне. Затем он взял лапой ладонь Тубуса. 

— Пошли, — почти ласково сказал он. — Тебе пора. 

Тубус заплакал. Свободной рукой он закрыл глаза. 

— Ты не медведь, ты гнида, — сказал он глухо. — Кто ты такой, чтобы решать, кому пора, а кому нет? Кто вообще придумал это все? Ну хорошо, я — одинокий человек. Никто обо мне не вспомнит. Возможно, я был идиотом и разогнал всех, кто был рядом. И что? 

Он еще долго кричал. Что-то о том, почему всем все, а ему ничего. Он приводил в пример меня, который нашел предмет сразу же, хотя и не сделал ничего для этого. 

Машинист не отвечал. Он просто сгреб Тубуса в объятия, прижав того к пушистой груди. 

— Все, — сказал он. — Время не ждет. 

Из Тубуса, казалось, вышел весь воздух и энергия сопротивления. 

Машинист повел его к лестнице, а я остался стоять внизу, сжимая галстук в потной руке. 

***

Машинист вернулся совсем скоро. 

— Что теперь с ним будет? — спросил я. 

— Не знаю, — ответил он. — Моя работа с ним закончена. Так чей это галстук? 

Медведь склонил голову набок. 

— Папин, — ответил я. — Он в этом галстуке вместе с мамой поехал в театр. Дело было зимой, машину занесло, была авария. Папа погиб, мама попала в больницу. 

— Ты нашел первый предмет, — проскрипел Машинист. — Я принимаю его. Я принимаю твое воспоминание. 

Мне захотелось повторить слова Тубуса. Кто ты вообще такой, чтобы принимать или не принимать мои воспоминания? Странная злость заполнила меня, но Машинисту, казалось, это даже понравилось. Во всяком случае, он снова склонил голову к плечу, как милая девчушка, выпрашивающая у родителей конфету. 

Я развернулся и пошел на второй этаж. 

В книжном отделе между полок я нашел сидящих на полу Перчаток. Вернее, сидел Правый, а Левая лежала, расположив голову на его коленях. 

Он гладил ее по волосам, а она тихо что-то ему рассказывала. 

Сделав пару шагов назад, я попытался незаметно скрыться. 

— Мы слышали тебя, Синий зонтик, — донесся до меня голос Левой. — Можешь не прятаться. 

— Я не прячусь, — сказал я, возвращаясь к ним. — В смысле, я просто не хотел вам мешать. 

— Спасибо, — серьезно поблагодарил меня Правый. 

— Тубус все, — зачем-то сказал я. — Увел его Машинист в отдел для новорожденных. 

Говорю же, в моменты стресса я становлюсь слишком честным. 

— Возможно, не такой уж и плохой отдел, — улыбнулась Левая, поднимаясь. — Мы с Правым тоже скоро в него прогуляемся. 

— Вы не боитесь? — тупо спросил я. — Хотя, чего я спрашиваю. Вы даже предметы не ищете. 

— Боимся, — ответил Правый. — Просто... 

Он замялся, посмотрев на Левую. 

Я не знаю, что было с этими людьми. От того, как они смотрели друг на друга, как касались, в горле у меня появлялся ком. Пространство между ними плавилось от нежности и тоски. 

— Допустим, мы найдем предметы, — пробормотала Левая. — Вернем себе память, понимание того, кто мы есть. Отправимся назад. Но будут ли те люди любить друг друга так, как любим мы? Встретятся ли они когда-либо? Знаешь, в тех предметах, что я нашла, не было ничего, что похоже на проживаемое сейчас.

Они отвернулись от меня, вновь сосредоточившись друг на друге.

Меня кто-то мягко тронул за плечо. 

Машинист отвел меня в сторонку, и я присел на прилавок. 

— Послушайте, — сказал я. — Они не нашли всех предметов, но они нашли друг друга. Они больше не забытые люди. Возможно, теперь они знают о себе больше, чем в старой жизни. Отведите их к люку, а? 

— Любовь не обнуляет ответственности за себя, — почти человеческим голосом ответил Машинист. — Зато она может помочь принять ответственность с достоинством. Но мне нравится то, как ты пытаешься защищать людей, Зонтик. 

Я ненавидел его в этот момент. С его правом решать наши судьбы. С его дурацким говорильным устройством в животе. Рядом со мной лежала металлическая линейка. Схватив ее, я ткнул Машиниста в живот, где она и застряла. 

Медведь вытащил ее из себя, спокойно заправив внутрь клок наполнителя, который вышел вместе с линейкой. 

Это был мой второй предмет. 

Я вспомнил, как в пятом классе я сижу на продленке. Все уже ушли, мы с учительницей вдвоем. Учительница смотрит на часы, а я продолжаю чертить в тетради параллелепипед, словно не замечаю этих взглядов. 

— Иди домой, — говорит она. 

Я не хочу идти домой. Дома злая и замотанная мама. Дома сестра, которая тайком от мамы отвешивает мне подзатыльники и щиплет меня до синяков. 

— Чья эта линейка? — спрашивает меня медведь.

— Моя, — шепчу я. — Моя. 

— Я принимаю твой предмет. 

*** 

Машинист посмотрел на огромные детские часы с Микки Маусом, невесть откуда взявшиеся у него на лапе. 

— Пора. 

Он зашел за книжные стеллажи и вывел оттуда Правого и Левую. 

В руках они держали ярко-красные яйца. Их, эти яйца, я уже тоже стал ненавидеть. 

— Готовы? — спросил Машинист у Перчаток. 

Те синхронно, как я уже видел до этого, кивнули. 

Это было странное шествие. По лабиринту отделов шел Машинист, без раздумий выбирающий дорогу. За ним, взявшись за руки, шли Правый и Левая. Даже сейчас они продолжали о чем-то шептаться друг с другом. Процессию замыкал я. 

Отдел для новорожденных был прекрасен. Он был узким и длинным. Из большого окна лился закатный свет, окрашивая все в розовое. Казалось, что передней стены нет, потому что лучи били в глаза, застилая все сверкающим маревом. 

— Не ходи туда, — предупредил меня Машинист. 

Так они и ушли в это марево. Когда я закрыл глаза, то у меня все равно перед глазами осталась картинка — огромная фигура медведя, а чуть позади нее двое, держащиеся за руки. Темные силуэты на фоне сияния. 

Я в одиночестве вернулся на первый этаж и присел в старое продавленное кресло возле пыльной искусственной пальмы. 

Достав яйцо из кармана, я увидел, что красная полоска едва-едва доползла до отметки «всмятку» . 

Удивительно. Тубусу и Перчаткам не хватило времени. Тубусу — для того, чтобы найти все предметы. Перчаткам — для того, чтобы подольше побыть рядом друг с другом. 

У меня же этого времени было навалом. Ощущение несправедливости, пусть даже в мою пользу, горчило на языке. 

Машинально я потянулся к одному из острых листьев пальмы, свисающих передо мной, чтобы протереть на нем пыль. 

Схватившись за пластик, я понял, что нашел третий предмет. 

Такая пальма стояла у мамы в спальне. Моей обязанностью было раз в неделю протирать ей многочисленные листья, притягивающие к себе пыль лучше всякого пылесоса. 

Мне семнадцать. Я взрослый парень, который не хочет возиться с искусственными пальмами, а хочет гулять ночи напролет. 

Мама лежит на кровати. Она совсем худенькая и крошечная, болезнь сожрала не только все ее силы, но и массу. 

Я швыряю тряпку на пол, потому что раздражен. Почему сестра не может этим заняться? Ведь я должен не просто выполнять дебильные детские задания по дому, но еще и мучаться своей беспомощностью. Это женское дело — присматривать за больными. 

Выбежав из спальни, я натягиваю на себя куртку. 

— Слабак, — говорит сестра, скрестив на груди руки. — Что ты будешь делать, когда мамы не станет? 

— Уж точно не пальму отмывать, — говорю я. — Я выкину эту пальму к чертям собачьим. 

— Такое ощущение, что ты и меня хочешь выкинуть из жизни, — говорит сестра, и я слышу в ее голосе не только слезы, но и злость. 

В этом мы схожи. У нас на двоих столько злости — на жизнь, друг на друга, на родителей, один из которых умер, а второй умирает — что ее, злости, хватит на долгие годы. 

— Чья эта пальма? — спрашивает Машинист. 

Я не отвечаю, я плачу самыми горячими и яростными слезами. 

Вот он я. Несдержанный, жалеющий себя, эгоистичный. 

 

— Я все равно принимаю твой предмет, — говорит Машинист. — Иногда можно и не отвечать, когда ответ очевиден. 

Тогда я окончательно все понял. Я бегал не от людей в своей жизни, мне просто не хотелось испытывать чувства, связанные с этими людьми. 

— Гадостное место тут у вас, — сказал я. — Постоянно заставляете тыкаться в самого себя. 

— Это уж кто как захочет, Петя. У всех все под рукой. Воспоминания, правда о себе. Надо только протянуть эту руку, — ответил Машинист. — Закрывай свой зонтик, ливень закончился. 

*** 

На последний состав, уходящий со станции «Автово», я опоздал. У меня не было денег на такси, а пешком идти до дома пару часов я не мог и не хотел. 

Дежурная в красной форменной пилотке выпроводила меня на улицу, и я вышел в город, еще не ставшим мне родным. 

Достав телефон, я выбрал из немногих контактов тот, на который не звонил очень давно. 

— Здравствуй, сестра, — сказала я. — Прости, что так поздно. 

— Ерунда, — ответила она. — Как хорошо, что ты позвонил.