28. «Ваучеры – семена дают бурный рост, приватизация разъедает строй» (окончание)

– Мы не договаривались.

            – А мы все видели, как вы договорились. Так?

            – Так, – дружно подтвердил народ.

            – Мафия! – вновь вступил Быря. – Кровопийцы!

            Покупатели вновь посовещались и приняли ваучеры Лобана по двести. Толпа девятым валом хлынула к машине, спеша сбыть бумажки. Рынок ценных бумаг закипел с утроенной силой.

            – Дуй за пузырем, Зигзаг, – распорядился папаша вернувшемуся Лобану. – Обмыть надо.

            – Точно, заодно деньги домой отнесу, пока сюда жинка не пришла, – согласился Колька. – Я портвейн возьму, да?

            – Вот за что я тебя уважаю, Зигзаг, что ты не пропойца какой-то, а человек степенный и основательный. И хлеба захвати, – подсказал папаша. – Как говорится: и хлеб отечества нам мягок и приятен. И если все равно будешь домой заходить, то возьми свой «карамультук».

            – Зачем?

            – На всякий случай, как говорится, во избежание. Вдруг эти муравьеды удумают чего, – он кивнул на «жигули».

            – Хорошо, Чэ-Пэ, – согласился Лобан и покинул торжище.

            – Ну что земляки? – вновь закурил папаша и посмотрел на Солнце, – до дождя управимся?

            – Владимирыч, думаешь, дождь будет? – спросил Зюзя, тоже глядя на небо.

            – Будет, не будет, в предстоящем действии особой роли не играет, – важно ответил папаша.

            – Пойду я, пожалуй, отоварюсь, – перекрестившись, решил Быря.

            – Удачи, старче, – подбодрил Бруй.

            – Как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского, – поддержал папаша. – Иди и продавай, что ты мнешься, как мандалай потрепанный?

            Когда Быря неуверенно подошел к машине и нагнулся – под кургузым старым пиджачком стал виден топор, засунутый сзади за брючный ремень, зачем-то постучал в стекло.

            – Что тебе, почтенный? – устало спросил усатый.

            – Я того… вучер продаю…

            – Почем?

            – Как все. Двести…

            – Ладно, из уважения к твоим сединам, – вздохнул усач, – возьми. – Протянул деньги.

            Быря пересчитал, нагнувшись, достал из-за голенища порядком потертый ваучер и вручил покупателю. Отодвинув крепким плечом зоотехника Года Прищепу, он же Джек – БыдлО, в картузе с морской кокардой, кожаном фартуке на темно-синем комбинезоне и черных резиновых сапогах сорок седьмого размера, обнимавшегося с двумя молодыми воспитательницами детсада, к лавке подошел Лобан, тащивший три бутылки портвейна «777», буханку хлеба, газетный кулек с пожелтевшей солью и пук зеленого лука. На плече его висело ружье.

            Сквозь бурлящую и ликующую толпу, к лавке нерешительно протиснулся мямля, рохля и чистоплюй – главный инженер совхоза Иван Иванович Куцый, йог-полу-самоучка, любитель медитации и практик ушу школы «Чой» по статьям в журнале «Техника – Молодежи», при этом страдающий запорами и геморроем.

            – Здравствуйте, – поздоровался разом со всей «честной компанией». – Продали уже?

            – Частично, – хлебнув портвейна, степенно ответил папаша, – пролетариат уже реализовал свои права; мы – представители партии, – указал на Зюзю, – ждем, что скажет интеллигенция в твоем лице.

            – Тут как бы дров не наломать… Что скажете, Геннадий Андреевич. Продавать надо? – промямлил Иван Иванович.

            – Глас интеллигенции есть глас народа, – сказал Зюзя, тоже хлебнувший портвейна. – Иди, Иванович, и продавай. Партия с тобой! Это тебе не чакру чистить, тут хватка нужна бизнесменовая.

            – Бизнесментовая, – заржал Бруй.

            Куцый нерешительно приблизился к «жигулям» и протянул в окошко ваучер:

            – Здравствуйте, товарищи. Вот они, мои приватизационные чеки. Купите?

            – Двести?

            – Двести двадцать! – громко подсказал Бруй.

            – Да, спасибо, Леня, – нервно дернул плечом Иван Иванович, – двести двадцать.

            – Совести у вас нет, – вздохнули в машине, – как не бывшие советские люди. Сколько там?

            – Три…

            – Капитализьм – моровая язва! – ехидно, словно козел таджиков Мальчик, заблеял Бушуй. – Эксплуатация человека человеком, итить!

            – Ладно, – из машины в руке усатого выбрались скомканные купюры, – грабьте нас, честных торговцев!

            – Барыги вы, барыги! – высказал свое мнение насчет честности Бруй.

            Осчастливленный деньгами, главный инженер шагнул обратно к лавке, достал из кармана поношенного пиджака складной пластмассовый стакан, разложил его, протянул Лобану:

            – Коль, налей чуток, вспрыснуть.

            Лобан послушно наполнил стакан портвейном. Куцый выпил.

            – Сейчас бы икры тыквенной хорошо бы, закусить.

            – Бери сырок, Иванович, – щедро протянул Лобан, – хлебца еще ломани, пожуй. Теперь спешить некуда.

            – Это верно, – Куцый отломил хлеб, макнул в соль, взял перо лука и начал степенно закусывать.

            Ян Арнольдович Нетопомнящий по прозвищу Ян Жижка, беглый солдат Войска Польского, осевший в здешних местах после Второй Мировой Войны и хорошо поднаторевший в местных реалиях, тоже принес из магазна «обмыть удачную покупку». Толпа гудела все возбужденнее и возбужденнее.

            – Всё? – спросили из «жигулей». – Больше нет ваучеров?

            – Ну что, Владимирович? Народ и интеллигенция сказали свое слово – проголосовали за продажу, пора и нам, ибо партия не мыслит себя вне правильных решений на благо народа. Пойдем? – взглянул на папашу Зюзя.

            – А и пошли! Подложим спекулянтам капиталистическую свинью! – легко согласился папаша, отставляя пустую бутылку и двинулся к «копейке». – Вот, четыре по двести пятьдесят, – заявил он, якобы ненароком нацеливая ствол в пропахший потом салон. – Берите, это последние.

            – И у меня два по двести пятьдесят, – поддержал Зюзя. – Берите и езжайте с миром.

            – Мироеды! – выкрикнул за их спинами Быря. – Так всю страну скоро продадут со своей перестройкой!

            – Точно, дед. Так оно все и будет, – поддержал Бруй, вставая с лавки и татуированной рукой тоже протягивая в окно ваучер. – Я с ними!

            – Социально близкий, – подтвердил папаша. – Честно отбыл весь срок.

            Скупщики, кривясь, выдали деньги. В толпе нарастало ликование. Джек – БыдлО, потерявший свой картуз, яростно растягивал меха гармони, наяривая частушки времен «сухого закона», местный столяр некто Колосовой по кличке Урфин Джюс ритмично бухал об землю дубовым дрыном.

            – Отгоните, пожалуйста, машину, мы поедем, – попросил усатый.

            – Сейчас, хотя другой бы на моем месте поступил несколько иначе… – папаша с грацией матерого гризли загрузился в машину, посмотрел на затаившегося Виталика:

            – Другой бы им по кумполу настучал, а я вот… Все зафиксировал?

            – Да.

            – Молодец! Когда наши вернутся, то всем предъявим доказательства, кто и за сколько Родину продавал, – заводя мотор, сказал он. – Мы их закопаем.

            – Ты же тоже продал?!

            – Мне можно. Я, Черный Плащ, как Штирлиц в тылу врага – прикинулся, – отъезжая к столовой и освобождая «жигулям» дорогу, объяснил папаша, – а они от слабости продали. Это закон эволюции: выживает сильнейший, – по-индюшиному выпятил грудь, – а сильнейше, умнейше и красивше нас нет никого!

            «Копейка» бодро рванула в сторону клуба. Со стороны общежития за ней с криками тяжело бежал Печуркин, размахивая чем-то над головой.

            – Стойте! Стойте! Подождите!

            Но машина летела, словно пущенная стрела.

            – Ату их, ату! – пьяно захохотал Бруй. – Куси жульманов!

            – Догонишь еще. Поднажми! – под общий хохот поддержал его БыдлО, внешне и манерами напоминавший дожившего до наших времен неандертальца. Одно время он, обладатель по слухам почти полуметрового члена, был конкурентом папаши в деле «наставления рогов», но потом папаша подловил его и «посшибал рога», после чего БыдлО был вынужден признать первенство директора и свое место в иерархии – кто тут «гигант мысли и отец русской демократии», а кто – «ваше место у параши». С тех пор он довольствовался лишь уже огулянными папашей или теми, кем родитель побрезговал.

            – Включи бендикс и обгонную муфту! – хохотал Бруй. – Форсируй движок!

            – Фазу им на нуль урони! – Кричал деревенский электрик Виталик Пугачев – Казимирчук по кличке Шинопровод.

            Его несколько раз било током и потому он был слегка заторможенным. А ежедневно по утрам три раза бился голвоой о свою печку и на ней уже даже образовались вмятины и выщерблины, что сообразительности электрику тоже не добавляло. А на обед требовал в столовой бишбармак, которого там отродясь не было.

            – Уехали! – горестно сказал Печуркин, возвращаясь к нам. – Не успел!

            – Ну ничо, погоди, – успокоил его Бруй, – на следующий год опять прилетят, ха-ха-ха.

            – Рвачи прилетели, – гулко захохотал Джек – БыдлО, явно вспомнив популярную советскую карикатуру про шабашников.

            – Я же это… им хотел… – Печуркин едва не плакал. – А они…

            – Н-да, неприятная ситуация… – покивал папаша.

            – У нас тут как в Лесото, – сказал Бруй, – кому премии, а кому рукав от пальто.

            – Начальству но виднее, – бессильно огрызнулся Печуркин, – кому грамоты, а кому польты давать.

            – Утю-тю, – дурашливо сделал ему «козу» Джек БыдлО, – нашего механизатора обидели.

            – Хорошо, что пока не опустили, – хохотнул Бруй, – но все еще впереди.

            – Что это ты там в руке держишь? – строго спросил Печуркина папаша.

            – Да вот… медаль хотел продать…

            – Эх, Печуркин, не ценишь ты наград Родины, не ценишь. Коллаборационист ты... Ничего, учтем!

            – Да я… Да я! Я же хотел как лучше! Для всех, между прочим, хотел! Поделился бы со всеми!

            – Это только слова… Прошла пора бескорыстных энтузиастов, – папаша лицемерно вздохнул, – ушли те счастливые светлые времена.

            – Я сейчас, – быстро смекнул, куда дует ветер, Печуркин, – мигом сбегаю!

            – Беги…

            – Ладно, пора домой, – папаша высунулся из окошка. – Кать, Гусена, садитесь в таратайку, поехали.

            Мы сели в машину и поехали домой.

            – Загнали их обратно в их Тараканьевск! – Ликовал папаша. – Обставили лохов по полной! Я шестнадцать лет корпел над этим планом. Настала пора его реализовать.

            Деревня пила еще два дня…И только те немногочисленные жители, кто не стал продавать чеки не принимали участие в празднике.

            – Мы еще «волги» получим, а вы будете нам завидовать, – отвечали они на подначки.

            – История нас рассудит, – сказал на это папаша. – Что отжимали, все даром. Крот истории копает медленно, но верно, как сказал Гегель.