Джафаров и пустота, или как написать буквопродукт в соавторстве с Т9

(Рагим Джафаров. Его последние дни. М., Альпина нон-фикшн, 2023)

В «Маятнике Фуко» Умберто Эко очень смешно описывал бытование обособленной литературной общности графоманов в рамках некоего издательства. Их никто не знает, но это обстоятельство им вовсе не мешает жить насыщенной и интересной литературной жизнью. Плетутся интриги, кукушка хвалит петуха, все встречаются за чаепитиями, проводят творческие вечера, сами себя награждают премиями.

Вот только читатели о существовании всех этих людей — ни ухом, ни рылом. Система абсолютно замкнута сама на себя.

Что сказать? Гениальный итальянский старик описывал нашу с вами боллитру. Она в последние годы стала читателям не нужна совершенно — смыслов не несёт, лишь распад и тлен. Она сама себя награждает цацками. Но о большинстве авторов читатель и знать не знает, и жалеть об этом незнании абсолютно не надо.

От того идеального межавторского континуума наша боллитра пока что отличается. В информпространство нет-нет, а попадают новости литературных премий. Ну, как? Всё-таки событие. Но больших просмотров эти новости не имеют. Для порядка размещаются, среди чего-то более важного. А динамика интереса рушится уже в пределы абсолютного нуля.

Боллитра — душный мирок, где все друг дружку знают. И значимость, и охват у этого кружка по не-интересам куда меньше, чем у самого захудалого хип-хоп-сообщества. Что отличает боллитру от упомянутой Эко-системы — так это способность осёдлывать денежные потоки и присасываться к бюджетам. Это и канальцы питания, и связь с внешним миром одновременно.

Мда.

Но не всё безоблачно в этом душненьком мирке. У его обитателей есть, представьте, досадная обязанность — примерно раз в год публиковать буквопродукты. Ну, типа как отчёты о проделанной работе. Уровень интереса — примерно тот же. Старики знают давно, а молодёжь уже для себя открыла, что для отчёта годится, в принципе, любой набор букв. Главное — нафаршировать его идеологемами, за которые полагаются деньги и цацки. А так — пиши, в принципе, что хочешь. В меру убожества и гипотетической «творческой фантазии».

Наш сегодняшний герой Рагим Джафаров уже как-то гостил в нашей вивисекторской со своим opus magnum «Марк и Эзра».

Рассматриваемый сегодня буквопродукт объёмом раза в три поменьше. Крупные буквы, отступы. Где-то 45 страниц вордовского файла. Роман, чо.

Штош, давайте посмотрим,

 

ЧТО ЖЕ ВНУТРИ?

Перед нами история писателя, задумавшего роман о психбольнице и решившего там полежать. Для этого пишущий симулирует душевное расстройство, и дурдом принимает его в свои пропахшие хлоркой пенаты.

«Нельзя писать книгу про такое заведение, не побывав в нем лично», пишет автор. Сложно не согласиться.

Писатель, хоть и не называется по имени, но, очевидно, — сам Джафаров. Во всяком случае, заезжает в дурку он с буквопродуктом «Сато», чья обложка с пятнами Роршаха упоминается в тексте и рекомендуется к прочтению в пост-текстовом рекламном блоке.

В принципе, друзья, эксперимент достойный. Я застал времена, когда молодых журналистов, например, старшие товарищи заставляли «менять профессию». Совершенно циничным образом юнцов отправляли работать в «Макдональдс» или там на овощебазу, или в модельное агентство. О чём они потом должны были отчитаться в письменном виде, в виде занимательной заметки. И, в принципе, сразу становилось ясно — кто есть кто, и чего стоит тот или иной новичок.

Что понесло на эти молодёжные приключения лауреата премий «НОС» и «Новые горизонты» — неведомо. Но, в любом случае, такая практика непорицаема. И, опять же, традиции Чехова (с, возможно, самым жутким в русской литературе ужастиком «Палата №6»), Всеволода Гаршина, Леонида Андреева. Да и Кена Кизи, если брать шире, с его «Кукушкиным гнездом…».

В принципе-то, имея зоркий писательский глаз, думаем мы, можно присмотреться к людям, послать нервный сигнал в буквовыводящую конечность, и та создаст выпуклый образ. И опять же — ценны всякие детальки, мелочи. Знай себе фиксируй, а потом изливай.

 

ТАК ВЕДЬ НЕТ!

Я вот прямо сейчас пытаюсь понять, почему у Джафарова получилось то, что отразилось в крупных, азбучных литерах буквоизделия? А получилось скучно. Психбольница — место интересное, по-любому. И что же пошло не так?

Судя по всему, автор пишет не по чужим рассказам, и не транслирует дурдомовские реалии из головы. То есть, он там реально всё же был. Вот, например, диалог писателя со старожилом:

 «— Так что тут реально санаторий. Даже занятия интересные.

— Какие занятия?

— Ну, там арт-терапия, трудотерапия, физо-шизо.

— Серьезно?

— Угу, тут движухи знаешь сколько? Волонтеры постоянно приходят, настольные игры, лекции, мастер-классы, хошь — развивайся, хошь — нет».

Иные детали сложно придумать. Например, вот:

«…под присмотром санитара четыре психа смотрели Первый канал. Я удивленно поморгал. Картина сюрреалистична и символична одновременно. Психи смотрят Соловьева, защищенного от них клеткой, или все наоборот?»

То есть, некий эффект присутствия мы ощущаем. И на него накладывается эффект стерильной такой скуки. Почему так? Ну, во-первых, очень низки ставки. У автора/героя чердак то ли потёк, то ли нет. Его только осмотрят, и выпишут. Никаких ужасов.

И — переходим в «во-вторых» — такое отсутствие ужасов в «санатории» выбило автора из колеи. Никаких насильственных инъекций и беспредельных лоботомий. Всё стерильно. Не сказать даже «гламурно».

И тут

 

СЛУЧИЛОСЬ СТРАШНОЕ

Сам автор потерял интерес к месту действия своего буквоизделия. И, как эстафетную палочку, передал свою скуку читателю. Собственно, в тексте это отражается. Вот герой просится у доктора домой:

«— Ну, как тут все устроено, я понял, все посмотрел. Больше тут делать особо нечего. Потому и скучно.

— А, ну так вы из тех писак, которым все понятно, да?»

Собственно, да. Автор как раз из тех писак. И он, увы, не сумел выудить из дурдомных реалий ничего интересного. Не специально. И даже не злонамеренно. Просто в таких ситуациях нужен не столько жизненный, сколько даже журналистский опыт. Нужно подмечать, анализировать, общаться с людьми, ловить атмосферу. А скучают — кто? Профаны, новички, у которых такого навыка нет.

Вот и видится мне, что оказавшись в новом, интересном месте писатель Джафаров с людьми не общался, детали не подмечал, а просидел на шконке, что называется, с лымарским фейсом. Его никто не трогал, и он никого. Это, конечно, наихудший modus vivendi для ловца человеческих душ.

Как результат, Джафаров начинает вести повествование по чудовищному пути — герой замыкается в себе и начинает писать роман.

Этот алгоритм — из серии «Хуже не придумаешь». Нам, в общем-то, интересно место. А содержимое головы автора — к чему нам оно? К тому же очень скоро выясняется, что там пусто и лысо, как на вершине колымской приполярной сопки. Лишь ветер свищет.

В авторском развороте внутрь себя, конечно, есть какие-то не особо очевидные плюсы. Например, можно побывать, что называется, в творческой лаборатории лауреата премии «НОС».

Но креатив автора, как бы это сказать помягче, не блещет ничем выдающимся. В дурдоме наш прозаик пишет — что бы вы думали? Роман про прозаика Андрея, который тоже оказался в дурдоме, и там пишет про некоего Архана. Вот такая «у попа была собака».

Роман свой повествующее лицо кропает в телефоне. И тому есть причины.

«А еще ненавижу свою неграмотность. И непонятно, что с ней делать. Зубрить учебник русского языка? Телефон хотя бы сам поправляет ошибки, а на бумаге…», простодушно признаётся герой/автор.

И вот тут мы понимаем, что буквоизделие-то написано

 

В СОАВТОРСТВЕ С Т9

Ну, а что, друзья? Инновации. Вон, многие уважаемые авторы — Ольга Ускова, Павел Пепперштейн пишут в соавторстве с искусственным интеллектом. Поэтому почему б с Т9 инновационно не посотрудничать?

Впрочем, инновации касаются и синонимического ряда:

«Со стороны казалось, что он безмолвно умоляет стол вернуть ложку. Но мебель осталась глуха к его мольбам, и психу пришлось заглянуть под молчаливого похитителя ложки. Для этого он даже опустился на четвереньки».

«Молчаливый похититель ложки»! Так «вис из э тэйбл» не называл ещё никто. Рукоплещем.

Но, впрочем, гораздо чаще то ли Джафаров, то ли Т9 на синонимы просто забивает. И получается что-то вроде:

«Он позорно пискнул и отпрыгнул. Получилось позорно и унизительно».

Для боллитры такие «ботинки-полуботинки» настолько часты, что, возможно, не стоят даже упоминания. Буквоизделие, видимо, набивалось на телефон впопыхах, публиковалось без вычитки. Не редкий случай. Почти простительно.

А теперь отлистываем в самый конец, и видим там место и дату производства продукта: «Петербург, 2021». То есть, за два года текст не озаботился вычитать ни сам автор, ни коллектив уважаемого издательства. Тут много вопросов возникает, а в этих вопросах мелькает слово «профпригодность», например.

Тем более, что блошка — не мелкая, а размером так с аллигатора. И она не одна!

Вот как вам, например, такое:

«Часто после смерти мышцы расслабляются, в том числе сфинктеры. Труп Андрея обделался, если говорить просто. По стулу текла моча. К счастью, запаха я не почувствовал. Есть свои преимущества у выдуманных людей».

«Обделанный» через передний сфинктер (а такие бывают ли?) труп — это «блошка» размером с диплодока.

«Я вынырнул из мыслей и скривился», — пишет автор.

Грамотный редактор поправил бы это «выныривание». Но этого почему-то не случилось. За два года!

Но самый жир — вот. Описывается случай из биографии отца героя на блокпосту между Грузией и Цхинвалом. Военные открыли огонь по машине, пытавшейся проскочить без досмотра:

«Двигатель разорвало, машина остановилась. Блюющий водитель вывалился из нее на асфальт. (…) Его удачи хватило, чтобы остаться в живых и даже ничуть не пострадать. А его жена такой удачливостью похвастаться не могла. Блевал в тот день не только пьяный водитель, но и весь блокпост».

Мучимый лексической бедностью автор пыжится, подбирает синонимы. И выдавливает из себя лексический буквокошмар на уровне стажёра районной газеты. Однако перед нами — боллитра. Причём премиальная.

В какой-то момент в тексте возникает образ отца-садиста, который, узнав, что его чадо собирается поступать в литературный институт, подвергает его вот какой экзекуции:

«…отец перестал стучаться в голову сына как в дверь и с отвращением уставился на него. (…)

Он отшвырнул дневник, повернулся к книжному шкафу и достал с полки первую попавшуюся книгу. Толстый том сочинений Пушкина. Удар таким кирпичом по голове оказался куда более ощутимым».

Будем объективны, друзья. Джафаров описал, хоть и не для себя, а для «героя в герое» ту самую меру воздействия, о которой мне, как читателю, мечталось на протяжении всех этих долгих, томительных страниц крупными буквами.

Вообще, если посмотреть, то автору по отношению к собственной буквопродукции —

 

НЕ ЧУЖДА ОБЪЕКТИВНОСТЬ

Он фактически прямым текстом пишет о том, что мог бы написать я, как критик, но благородно экономит мой труд:

«Проблема в том, что это не книга, а унылое говно. Наверное, настало время честно посмотреть на ситуацию. Идея книги сама по себе глупа и нежизнеспособна. Всем насрать на мудовые рыдания писаки, по собственному желанию упаковавшегося в дурку. Более того, там ему и место, если подумать».

Лучше и правильней не скажешь. Но сеанс самокритики, переходящей в членовредительство продолжается:

«Я не писатель, я как будто играю в писателя. Причем давно. (…)

Что у меня есть за пределами глупой навязчивой идеи? Ничего. Чего я добился хотя бы в рамках литературы? Победы в каких-то там премиях? Это, конечно, серьезно. Зато сколько амбиций?! Но если посмотреть на реальные результаты — то я в психушке. И сам развалил всю свою жизнь».

Здесь у нас — подлинная боль. Но на самом деле, друзья, всё это суть не то, чтобы кокетство автора (хотя и оно тоже), сколько защита от критика. Примерно там же на возможных критиков насылаются лучи поноса. Автор пишет то ли притчу, то ли тост про критика, который всю жизнь мнил себя великим писателем. И вот у него диагностировали рак. Надо срочно писать нетленку, но критику уже не до того. И вот автор торжествует:

«И только когда он осознаёт, что за усталостью, болью, душевной и физической, - пустота; когда он признаёт ее существование и находит в себе силы с ней соприкоснуться — он понимает, что значит быть писателем. Что эта пустота и есть источник всего творчества. (…) Что быть писателем — значит уметь соединиться с этой пустотой, как бы ни было страшно».

Тут что-то добавлять — только портить. Ничто так сильно не чувствуется, как

 

СОПРИКОСНОВЕНИЕ АВТОРА С ПУСТОТОЙ

Пусты и пахнут хлоркой коридоры дурдома. Пусто действие — какие-то флуктуации героями производятся, но впечатления действия — нет как нет. Конфликты не длятся, а гаснут, едва успев начаться:

«Передо мной возник санитар.

— Ты чего тут делаешь? — поинтересовался он с подозрительным прищуром.

— Пытаюсь подрочить. — Я посмотрел на него самым открытым и обаятельным взглядом, на который был способен. — Хотите помочь?»

Наконец-то, казалось бы, конфликт. Но фигушки! Ни «любви», ни мордобоя не происходит.

Удивительно пусты и диалоги. Не будем строги к автору, но примерно 90% из них не имеют особого смысла, и действие не двигают ровно никуда.

Мною даже нездоровое любопытство овладело — чем же завершит автор свою унылую экскурсию в лечебницу? Случится ли катарсис как у Кена Кизи или Антона Павловича? Ой, вряд ли!

Но где-то в середине буквопродукта мне показалось, что я концовку — угадал. Есть ведь про дурдом ещё одно почти классическое, точно культовое произведение. Это роман Денниса Лихэйна «Остров проклятых», известный своей экранизацией с Ди Каприо. Только ленивый не смотрел, а в соцсетях бродит миллион мемасиков с кислой физиономией Леонардо под шляпой. Ну, вы поняли, о чём я.

«Мамочки! – испугался я. – А ведь автор точно к той концовке ведёт. Остановитесь, автор! Не делайте этого! Не совершайте этой немыслимой, невероятной пошлости!»

Но это боллитра, друзья. В этом континууме законы литературного творчества давно разложились на плесень и липовый мёд. Поэтому буквоизделие заканчивается совершенно как «Остров проклятых». И с таким надменным удовольствием заканчивается. Автор словно бы говорит нам: «Каков я?! Как выкрутился!»

Ну, что сказать? Покажите мне того уникума, кто это кино не смотрел. А так — ну, хочется напомнить автору правила хорошего тона. Если довелось что-нибудь у кого-нибудь позаимствовать — не побуквенно, а на уровне идеи, или фишки — и тем более позаимствовать нечто общеизвестное, то просто из вежливости оставляется упоминание источника вдохновения.

Но это — не наш случай. Ни одного упоминания «Острова проклятых» в тексте я не заметил. Словно автор сам такую развязку придумал, словно не истаскали её по буквосусекам все, кому не лень. Из недавних таких «развязчиков» отмечу Даниэля Бергера, который в финале номинированного на «Большую книгу» буквопродукта «Кофе с перцем» тоже на том самом «Острове...» оттоптался.

В общем, ай-яй-яй. Такой серьёзный автор, лауреат премии «НОС» — а ведёт себя как «непорядочне ежок».

В принципе, по прочитанному я понял, что с кругозором у автора — полный швах. По пол-страницы восторгов по поводу «Метро» Глуховского (иноагент), дифирамбы Зыгарю (иноагент), нехитрые шарады из Акунина (иноагент, внесен в список экстремистов и террористов). Тут не смеяться, а плакать надо — писатель боллитры, лауреат. А в голове — пустая кашица.

Зато про классиков мы так пишем:

«— В бане был Лев Николаевич. (…) Он бородой запутался у девки в волосах, ну, которые там. — Я указал себе на пах. — Представляете, в каком положении оказалась русская литература?»

Или вот:

«— Пушкин хуев!

Андрей едва не улыбнулся, предположив, что это двойная фамилия. Как Мамин-Сибиряк, только вот Пушкин-Хуев».

Ну да, не Г. с З.

Но пора закругляться, золотые мои. Давайте на финише всё же

 

РАЗГАДАЕМ ЗАГАДКУ

Почему за два года роман так фигово вычитан? Думаю, ответ может быть таким: не было никаких двух лет. На тот момент (2023 год) буквоизделие было свежим, с пылу и с жару. А датировка 2021 года возникла для оправдания антивоенно-либеральной фиги в кармане, для которой всё и писалось. И во избежание всяких вопросов, которые у скучных официальных людей даже вряд ли возникнут (поскольку читать непопулярную и никому особо не нужную боллитру — терять драгоценное время).

Да и сатира прямо-таки фраппирует своей беспомощностью. Вот герой смотрит символически, конечно же, зарешёченный телевизор:

«— В котле окажется не менее семидесяти тысяч человек! — сказал какой-то эксперт. — Это все! Это победа!

— Врете! — сказал кто-то.

— А вы что, не за наших?! Не за правду?!

— Сразу после рекламы вы узнаете о главных успехах на западном фронте! Не переключайтесь! — вклинился третий противный голос. — Оставайтесь с нами, мы боремся за правду!

И действительно началась реклама. Прокладок, кажется. И, надо сказать, ее контекст сильно изменился, видимо, из-за того, что за секунду до нее говорили о какой-то войне. Мне показалось, что прокладки нужны для остановки кровотечения, а не для… ну, не для того кровотечения, в общем».

Джафаров, чувствуется, настоящий хипстер. Телек не смотрит. Иначе бы знал, что там так не говорят, и предметы женской гигиены на политических ток-шоу всё же не рекламируют.

«Может, в этом и заключается талант — интуитивно сделать то, для чего требуется огромный опыт», чванненько размышляет автор/герой несколькими страницами позже.

Ну, что тут скажешь? Есть такое заблуждение у творческой молодёжи, что она, типа, знает, как там всё устроено, и изучать ничего не надо. И видим в итоге — большой пук в лужу.

Рецензия не резиновая, закончим словами автора:

«Я вот прикинул: а не имеет ли тут место трансгенерационная травма? Но именно в контексте индуцирования бредом?»

#новые_критики #рагим_джафаров #его_последние_дни #альпина #буквопродукт